В ноябре жители села Верхний Карбуш Омской области провели акцию против отмены единственного автобусного рейса до областного центра. Они обвесили лошадиную повозку плакатами "Это вам не шутка, сельская маршрутка" и "Льготная сельская маршрутка №349". С помощью такого флешмоба люди пытались привлечь внимание властей к своим проблемам.
По официальным данным, в Омской области сегодня 1538 поселков и деревень. На все – 336 автобусных маршрутов. В итоге десятки деревень не имеют никакого автобусного сообщения с "большой землей". Омская прокуратура сейчас проводит проверку перевозчиков в связи с участившимися жалобами деревенских жителей на отсутствие сообщения с городами.
В Верхний Карбуш после резонансной акции омские власти маршрутку все-таки запустили. Предупредив, что в городском бюджете денег на субсидии для муниципальных перевозчиков нет, а значит, оторванными от города будут оставаться еще десятки омских деревень. В какие-то деревни маршрутки не ездят, потому что это нерентабельно. А в какие-то еще и потому, что туда просто никак не проехать. Состояние только 33 межмуниципальных дорог из 614 региональное министерство промышленности, транспорта и инновационных технологий характеризует как удовлетворительное. Одним деревням повезло больше – они находятся на расстоянии нескольких километров от "большой дороги", где ходит автобус. Их жители жалуются реже – привыкли ходить пешком в любую погоду. А в каких-то деревнях и жаловаться уже некому.
– Сейчас свет включу, – по привычке говорит баба Лена, зажигая свечку. – Электричество давно обрубили. Но я даже детективы читать наловчилась – мост Самсоновский огнями горит прямо в окошко.
До ближайшего жилья в Таре, старейшем городе Омской области, – четыре километра, столько же до соседней деревни Нерпинка. Елена Кириченко живет в самом "центре" – в маленьком дощатом домике на заброшенных дачах.
– Скажу, что не страшно, – совру, – признается она, помолчав. – Правда, на мосту охрана дежурит. Телефон к ним заряжать хожу, в город машину поймать помогают. Топорик есть, а ружье продала. Какая из меня теперь охотница – на будущий год 70 стукнет. Сына у меня в Афгане убили, деревня наша Новопокровка в 90-е еще нерентабельная стала, скотину порезали. А и то – с чего ей рентабельной быть? Дорогу построить не успели ни до соседнего Сыщиково, где колхозное руководство сидело, ни до города Тары. Так и сгинули две деревни вместе.
Когда пять тысяч пообещали пенсионерам, я прямо удивилась – что они мне, если цены уже подскочили до небес?
Лишенные сообщения с "большой землей", деревни вымирают быстро. Люди стараются перебраться поближе к цивилизации – туда, где есть работа для взрослых, школы для детей. Баба Лена сначала осталась одна в опустевшей деревне Нерпинка, потом металась по области в поисках места получше, дом ее тем временем растащили по бревнышку. Перебралась поближе к городу в дачный поселок. Последние годы Иртыш заливает всю округу, поэтому домик здесь удалось купить по дешевке. Теперь у нее есть огород, собака, две кошки и коза. Так и выживает
– А начальников не люблю. Радио утром включу – и ну с ним спорить. Вслух, а то и разговаривать бы разучилась. Бывает, и при людях не сдержусь. Когда пять тысяч пообещали пенсионерам, я прямо удивилась – что они мне, если цены уже подскочили до небес? Моих восьми хватает на крупы, чай, яйца, хлеб.
Кроватей в крошечном домике две: занимают почти все пространство, и без того загроможденное ящиками с кабачками и тыквой. Баба Лена спит на них по очереди, "как королевна". На той, что поближе к окну, читать удобнее. На другой, возле печки, греется – топи-не топи, а морозы в Сибири лютые.
– Для гостей держу, – вздыхает. – С Нерпинки не находишься, если кому с утра в больницу надо или в собес. Автобус уж не помню, сколько лет не ездит. Голодные вечно, еще и с собой, кабачок дам. Сами бы вырастили, да кто б им посадил? Пьют люди: ни работы, ни жизни. Сама не люблю, но не сужу – много кругом горя-то человеческого…
Живые души
В Быгане, за 80 километров от Тары, будто остановилось время. Замер у дома комбайн, зарылся колесами в сугроб "москвичонок". Двери бревенчатого магазина забиты крест-накрест, фельдшерский пункт зияет пустыми рамами. Зато на окошках маленькой начальной школы еще красуются занавески, а на углу прилеплен телефон-автомат. Ползем к нему по снежной целине, и в полумертвой тишине, где шумит только тайга, трубка неожиданно отзывается гудками.
– Депутаты приезжали перед выборами, – объясняет Валентин Степанов, последний житель Быгана. – Сказали, программа у "Единой России" такая: каждой деревне – по телефону. А кому нам звонить – волкам? Нынче и соседи наши Ковалевские уехали – внуку шесть исполнилось. Наша школа три года назад закрылась. Только мы с женой Людмилой остались. Но женщина же, скучно ей тут, у родственников все гостит. Это я – то за шишками в лес, то на рыбалку. На Шише щуки такие, что в рюкзак не входят!
Дом Степановых стоит на отшибе деревни – Валентин Владимирович строил его уже в начале 90-х, когда поселок еще жил, и места для полутора сотен домов не хватало:
– 15 лет в Магадане отработал бульдозеристом, вернулся, поставил напротив отцовского. Жить можно было. Колхоз развалился, но хозяйство все держали – коров по пять-шесть голов, лошадей, овец, кур. Кто пошустрее, пилорамы затеяли. Только толку-то: дорогу перестали подсыпать, а у нас ведь болота, махом и провалилась. Как автобус отменили, все сразу разъезжаться стали.
Валентин держит только овец – сена для коровы надо много, вручную не накосишься, вывезти стог сложно. Картошкой тоже не прокормишь, уже два года подряд выходит из берегов прежде спокойная Казачка, сметая весь урожай.
– И мне уезжать надо: 64 года уже, врач нужен. Но дом жалко: я ж его своими руками до последнего гвоздя, – отводит глаза Степанов. – Подержусь еще: пока живой, вроде и родина моя живая. Когда из Магадана домой приезжал, автобуса сроду не ждал. Топал, как на свидание: вот-вот Быган увижу. Дома тут еще хорошие, может, понадобятся кому. В Князевке вон живых душ не осталось, так и церква развалилась. А какое село было – в два раза больше нашего
"За державу обидно"
Это больше сотни брошенных домов, заколоченная школа, развалившаяся больница, пустующие фермы и покосившиеся столбы электростанции
Село Князевка – когда-то оно называлось Чигалом, как и протекающая тут речка. В 1896 году Чигал посетил Тобольский губернатор Леонид Князев, изучавший тарские урманы, чтобы выбрать удобные места для переселенцев. Деревенька ему понравилась: хоть и 120 верст от города, зато в реках полно рыбы, а в тайге – дичи. Заложил церковь, и вскоре здесь был открыт переселенческий участок. Приезжим семьям выдавали земельный надел и по 90 рублей золотом. В 1898 году, поставив на средства из фонда императора Александра III церковь, прихожане переименовали Чигал в Князевку. К 1906 году у его жителей насчитывалось уже почти три сотни разнообразной "техники" – сох, плугов и борон на конной тяге.
Во всяком случае, так рассказывает про историю деревни Ирина Терещенко, директор Атирской школы и по совместительству руководитель местного краеведческого музея. Организовали его учителя вместе с детьми, чтобы хоть что-то осталось в память от Атирской волости, насчитывавшей 67 деревень. Сегодня Князевка – это больше сотни брошенных домов, заколоченная школа, развалившаяся больница, пустующие фермы и покосившиеся столбы электростанции.
Везет меня туда на своем джипе Иван Кириллов, глава Атирского поселения, куда входят теперь четыре деревни, две из которых – Князевка и Быган. Дорога – просто 40 километров снежного следа от вездехода сквозь плотные стены вековых елей. Мотор рычит, Кириллов серчает:
Только, чтоб щебень выбить, надо до Москвы допрыгнуть! А она тоже не торопится
– За державу обидно, честное слово. Умерла деревня в одночасье. Совхоз был крепкий, да и без него люди жили – поля, реки, тайга. В 1998 году столетие Князевки отмечали, губернатор бывший приезжал. Люди ему жаловались: как снег или дождь, провода провиснут, "Омскэнерго" пробиться по грязи не может, сидят без света неделями. Обещал помочь. После этого линию вовсе обрезали и автобусы рейсовые отменили, а дорога для нас – первое дело. Денег из Дорожного фонда давали на год 150 тысяч на четыре деревни, горючку не выделяли, крутитесь, мужики. А грейдер пригнать из города уже в сотку вылетает. В общем, к 2000-му году остался в Князевке только Коля Саренко, с зоны вернувшийся – идти ему было некуда. Два года назад и он умер.
А мы ведь немного просим. Я два года назад выбил щебень до Атирки, так теперь с мужиками выходим, свои трактора пригоним, сами все 75 километров до Тары трамбуем, чистим. Проходит теперь автобус до нас. Только, чтоб щебень выбить, надо до Москвы допрыгнуть! А она тоже не торопится. Я еще в 2011 году в федеральную программу пробился – 56 миллионов должны выделить: топит же нас, мосты перемыло, грязь в селе непролазная. Нынче начали поступать. В 2011 году я б на них все село заасфальтировал, теперь дай бог, чтоб щебня хватило.
При этом по разнообразию и запасам полезных ископаемых Тарский район занимает лидирующее положение в Омской области. Здесь расположены два месторождения нефти, россыпь циркон-ильменитовых песков, месторождения торфа. Только вот на благосостоянии местных жителей все это никак не сказывается.
Он же нынче в депутаты Госдумы прошел как раз от этого округа с лозунгом "Нам здесь жить"
А еще в Тарском районе гордятся тем, что именно здесь провел свое детство и юность народный артист России Михаил Ульянов. В этих же местах родился и секретарь политсовета Омского отделения партии "Единая Россия" Александр Артемов, соратник нынешнего главы области Виктора Назарова. И бывший омский сенатор, а ныне депутат Госдумы Андрей Голушко (его прочат в следующие губернаторы Омской области) прошел в парламент как раз от этих северных территорий.
– Что ж вам Голушко дороги не сделал? – интересуемся у Ивана Кириллова. – Он же нынче в депутаты Госдумы прошел как раз от этого округа с лозунгом "Нам здесь жить".
Кирилов тыкает пальцем в небо, где летит, жужжа на всю округу, нарядный вертолетик:
– Оно им надо?
Дорога к храму
В Атирку возвращаемся уже к вечеру. Дома в самом богатом, как уверяет Кириллов, поселке Тарского района в основном старые, покосившиеся, XX и даже XIX века. Новый пятистенок – только у главы. Больше не строится никто – жить здесь долго люди не планируют. Ярко – в розовый и желтый – раскрашены только магазины, цены в которых зашкаливают: даже хлеб в полтора раза дороже, чем в Таре.
– По 50–60 тысяч мужики на лесе зарабатывают, – объясняет Иван Иванович. – Вот и торопятся коммерсанты.
"Мужики" тоже спешат – пока не кончился лес, который вырубают в этих местах правдами и неправдами. Предприятий, кроме частных лесопилок, в Атирке нет: обрезками, опилками и горбылем завалена вся округа. Перерабатывать их, везти продукцию в город по бездорожью слишком накладно. Поэтому работяги на лесопилке стараются побыстрее и побольше заработать и уехать из Атирки. Тут и семью то не завести.
– Девушек у нас мало, – жалуется директор Атирской школы Ирина Терещенко. – Парни остаются, лесом занимаются. А девчонкам работать негде. Раньше и хлебозавод был, и продукты для армии делали – даже чипсы из настоящей картошки. Больница окружная, правда, еще держится, только прежде пять врачей было, теперь пять фельдшеров – врачебные манипуляции им запрещены. В соседнем Имшигале на всю деревню вообще – один ученик. Если так дальше пойдет, исчезнет наша деревня вслед за Князевкой.
По данным омских краеведов, с карты самого богатого некогда Тарского района области с начала этого века исчезло 230 населенных пунктов. Дорог внутри района – 180 километров, почти все они – грунтовые, то есть просто накатанные по земле. Федеральный закон "Об общих принципах организации местного самоуправления", разделив полномочия, повесил их непосильным грузом на районный бюджет.
Нет дорог – нет и развития. Замкнутый круг
– Все Тарские богатства – не наши, налоги уходят в федеральный бюджет, – объясняет начальник отдела капитального строительства администрации Тарского района Николай Мугак. – Создать коммерческие маршруты невозможно, потому что предпринимателям это невыгодно: народу мало, транспорт бьется. А районный бюджет нищий, живем на дотации. Все, что можем, – хоть как-то ремонтировать дороги за счет дорожного фонда. И то выборочно: выделяется на межмуниципальные пути по 10 тысяч рублей на метр, в отличие от федеральных – где по 90. А дороги надо строить. Но даже щебеночное покрытие обходится в 15 миллионов за километр, не говоря уже про асфальт. Стараемся войти в какие-нибудь федеральные программы, только их условие – деревня должна развиваться, предпринимательство развивать, тогда и ремонт будет.
Нынче с помощью федеральных денег удастся положить щебень к Литковке и Ложниково, надеется Николай Мугак. К 74 деревням его района дорог никаких нет и, судя по всему, не будет. А нет дорог – нет и развития. Замкнутый круг.
Большой вопрос – Арктика, к примеру, будет выгодна стране или нескольким корпорациям?
– Так живет весь Ближний Север, – говорит профессор Российской академии естествознания Игорь Вяткин, председатель Омского отделения Русского географического общества, руководитель филиала Территориального фонда геологической информации по Сибирскому федеральному округу. – И не только омский: та же картина в соседних с ним районах, казалось бы, богатой Тюменской области. Правительство России обещало вложить в развитие северных территорий до 2020 года триллион рублей, столько же привлечь еще из внебюджета. Но под северными территориями оно понимает земли, где можно заработать быстрые деньги. Правда, большой вопрос – Арктика, к примеру, будет выгодна стране или нескольким корпорациям? А Ближний Север заброшен, 500 километров вдоль Транссибирской магистрали – полоса запустения. Это печально, потому что полезные ископаемые кончатся, а без нефтяных денег жить на дальнем Севере будет невозможно. В отличие от Ближнего, освоение которого шло веками, и сейчас здесь обитает большинство населения Сибири. Только властям, к сожалению, до него нет дела.
Ближний Север сегодня – это бездорожье и пустующие деревни, в которых доживают свой век старики. В безлюдной Князевке рушится главная достопримечательность Тарского района – деревянная Екатерининская церковь, памятник архитектуры, включенный в список культурного наследия России. Построенная усилиями прихожан без единого гвоздя, церковь почти век блестела куполами с Больничной горки, видная гостям издалека. Теперь от нее остались только руины – дороги к храму больше нет.
