Родители моего отца приехали в Сибирь добровольно. Просто потому, что им обещали квартиру. Мой дед устроился инженером на завод "Сибмотор", чтобы через пятнадцать лет упорного труда получить вожделенную жилплощадь, на которой они с бабушкой счастливо прожили сорок лет. Тем не менее бабушка всегда считала свой переезд за Урал жертвой. Она постоянно сравнивала Россию и Сибирь – не в пользу последней. "Здесь на базаре никто не торгуется, – негодовала она. – Не то что у нас, в России!"
Мне было странно это слышать. Я не понимал: в чем разница? Что значит "у нас в России"? А мы где?
В СССР сибиряк, как нечто особенное, упоминался только в поздравительных открытках, когда адресату желали "сибирского здоровья"
Потом рухнул СССР и вопрос "где мы?" неожиданно оказался на повестке дня. Депутаты местных парламентов вспомнили областнические идеи Потанина и знаменитую статью Ядринцева "Сибирь как колония". "Мы имели в виду показать, что край этот мог бы при лучших условиях быть страной довольства, богатства и счастия", – писал Ядринцев.
– Вот именно! Грабят нас! – волновались сибирские депутаты демократической волны, требуя поставить на голосование вопрос об автономии. В Кемерово хотели объявить "Кузнецкую республику", в Чите мечтали о восстановлении ДВР.
Дискуссии происходили на фоне пустых магазинов и дефицита угля перед началом отопительного сезона. Наверное, поэтому сибиряки остались равнодушны к вопросу о самоопределении. Людям хотелось есть. Как-то не верилось, что еще одна смена флагов разрешит продовольственный кризис. Самые практичные из местных политиков ездили в Москву просить масла и хлеба для прокорма земляков. Эти ходоки потом сделали карьеру при Ельцине и Путине, пользуясь доверием центра и административным ресурсом. А те, кто митинговал за "свободную Сибирь", ушли с политической сцены. В конце нулевых, будучи журналистом телекомпании ТВ-2 в Томске, я решил узнать, как сложилась судьба парламентариев-областников. Картина оказалась удручающей. Один работал таксистом, другой сидел без работы в деревянном бараке на окраине города. Нельзя было даже пошутить о том, как страшно далеки они от народа, ведь именно нереалистичный выбор политического курса забросил их в самую гущу народной жизни, где можно прочувствовать глубокую мудрость Венички Ерофеева: "Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут. Им все божья роса".
А сейчас я открою тайну: сибирякам плевать на начальство и под каким флагом оно сидит. Коренные, в десятом колене, сибиряки, у которых в подкорке хранится память о советских концлагерях и царской каторге, любую власть считают неизбежным злом. Поэтому живут незаметно. Если не от вьюги, так хоть от Цезаря подальше. Надо сказать, у них неплохо получается.
Если называешься сибиряком, то тебе должно быть не все равно, что происходит на родине
Однажды судьба журналиста привела меня в дебри Томской области, в мертвую деревню. Сельское поселение, по всем документам, числилось нежилым и те, кто был там прописан, получили из бюджета подъемные деньги на переезд. Но не уехали. Остались на месте, обзавелись автономией, благодаря японскому электрогенератору, и отлично жили, продавая китайцам кедровый орех и болотную ягоду. Этот пиратский офшор в сердце тайги, прямо по Ядринцеву, выглядел страной довольства, богатства и счастия. По журналистской привычке, хотелось рассказать urbi et orbi о мужественных людях, настоящих сибиряках… Но они попросили воздержаться от репортажа. Сказали, что реклама здесь никому не нужна. И вообще, ехал бы я своей дорогой и не мешал работать.
Пришлось так и сделать, покинуть мертвую деревню, выглядевшую живее любого колхоза, с осознанием того, что я не сибиряк и никогда им не стану. Кишка тонка – жить по закону джунглей, как четыреста лет назад, когда русские, явившись из-за Урала, прогнали с насиженных мест племена речных, лесных и кузнецких людей. Кого из них считать сибиряками? Конкистадоров или аборигенов?
Воинственные чукчи сопротивлялись правительственным войскам до конца XIX века. "Одежда у русских вся железная, усы как у моржей, глаза круглые железные, копья длиной по локтю и ведут себя драчливо", – сообщало местное предание. В истории этой жестокой локальной войны материала на несколько романов и блокбастеров, но мы ограничились анекдотами. Чукча умный – чукча знает, кто начальник партии. Это вместо извинений за геноцид.
Первопроходцы, каторжане, беглые старообрядцы, крестьяне-переселенцы, узники ГУЛАГа, строители БАМа и Братской ГЭС – все эти волны миграции на девяносто девять процентов состояли из людей, не любивших Сибирь и ничего о ней не знавших. Одни ехали за свободой, другие в арестантском вагоне, кто-то за длинным рублем, а кто за туманом и запахом тайги. Но практически каждый рассматривал эту страну как дикую пустыню, как чистый лист для новой главы своей биографии. Переселенцам приходилось бороться за выживание. Тут было не до сантиментов. "Умри ты сегодня, а я завтра" – этот принцип главенствовал в Сибири задолго до того, как Солженицын процитировал его в своем "Архипелаге". Первопроходцы изучали местные языки для того, чтобы допрашивать пленных. Стариной интересовались только в виде драгоценностей из погребальных курганов. При этом победители и побежденные были одинаково бесправны перед лицом центральной власти.
Сибирская интеллигенция, единственный думающий процент населения, находилась под пристальным надзором полиции. Правительство боялось сепаратизма, даже когда его не было в помине. Но стоило в Томске в 60-х годах XIX века возникнуть потанинскому кружку, участники которого обсуждали прожекты "соединенных штатов Сибири", как бдительные агенты донесли, а трудолюбивые следователи состряпали дело "Об отделении Сибири от России". Название громкое, но ведь за мелочь орденов не дают. Потанина отправили на каторгу, чтобы другим было неповадно мечтать о несбыточном.
У моих друзей, в Москве и Париже, взгляд туманится при слове "Сибирь". "О, романтика! – говорят они. – О, просторы, свободный дух, транссибирская магистраль! Повезло тебе родиться сибиряком!" Спасибо, отвечаю, только я не сибиряк. Кто же ты? Сам не знаю. Щекотливый вопрос. Начнешь его обсуждать и покусишься нечаянно на территориальную целостность России. Ведь если называешься сибиряком, то тебе должно быть не все равно, что происходит на родине. Почему там, возле офисов "Газпрома", асфальт лежит и цветы растут, а как сделаешь шаг влево, шаг вправо, то ни цветов, ни асфальта? Непроходимые пространства. Пешеходы бредут, как первопроходцы, под собою не чуя страны. Каждый думает про себя: я один, все тонет в фарисействе. И это еще не все вопросы.
В общем, желаю вам сибирского здоровья, чтобы дожить до времен, когда разговор о том, что такое Сибирь, станет нормальной повесткой дня, а не 280-й статьей УК РФ.
Андрей Филимонов – томский писатель и журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
