"Кроме Путина, никто помочь не может"

В конце ноября Зоя Нурматова, мама журналиста "Новой газеты" Али Феруза, обратилась к Владимиру Путину с просьбой не депортировать сына в Узбекистан, а отпустить в Германию, где его готовы принять. Зое Васильевне 71 год, она живет в Республике Алтай, на краю села Майма под Горно-Алтайском –​ в крохотной однокомнатной квартире, которую делит с внучкой. Сам Али не был здесь с 2012 года и, возможно, еще долго не появится.

Работая в Москве, журналист Али Феруз писал о проблемах и нарушениях прав мигрантов из Центральной Азии, а теперь ему самому угрожает депортация в Узбекистан – равносильная, по его словам, смертной казни. 1 августа 2017 года Басманный суд признал Али Феруза виновным в нарушении режима пребывания в России и постановил депортировать его в Узбекистан, откуда он бежал в 2008 году после пыток, которым его подвергли сотрудники спецслужб, пытаясь принудить к сотрудничеству. 4 августа ЕСПЧ наложил запрет на депортацию. С тех пор Али находится в Центре временного содержания депортируемых иностранных граждан.

Корреспондент "Сибирь.Реалий" побывал в гостях у мамы Али Феруза.

– Вы уже привыкли к тому, что вашего сына все называют Али?

– Его собственное имя другое – Худоберды, Богдан получается по-русски. Ну, раз уже все называют Али Феруз, пускай – это псевдоним его, или просто Али.

– Как долго Али прожил с вами тут в Горно-Алтайске?

– Он здесь учился в Онгудае (село в Республике Алтай в 200 км от Горно-Алтайска. – Прим. СР). Я же из Узбекистана приехала без кола без двора – как в детстве уехала отсюда с черной хозяйственной сумкой, так и обратно вернулась – ни с чем. Всё оставила. Я там неплохо жила, отработала в училище 39 лет. Но потом притеснения там начались русскоязычного населения. Муж однажды пришел и сказал, почему я в маленьком платке хожу – надо носить длинное пальто, как халат, и паранджу. Мы с ним поссорились – я ему ответила, что как хочу, так и буду ходить – мне время надо, чтобы перестроиться. Но так и не перестроилась я.

– Как вы оказались в Узбекистане?

– Из детдома, где я росла, поехала в Зеленогорск на стройку, а оттуда на меланжевый комбинат в Барнаул, и там в общежитие к нам приходили из комсомола и вербовали ехать работать в Узбекистан на текстильный комбинат, это было вскоре после землетрясения в Ташкенте: "Валенок не будете носить, варежки не будете – там круглый год жара, виноград!"

Мы на Алтае никогда в те годы винограда не видели, поезда я в своем поселке не видела! Ну и поехала. В Узбекистане я язык узбекский выучила, 10 детей родила (выжили только четверо. – Прим. СР) и вот у разбитого корыта осталась.

– А кем там работали?

– Начинала с коменданта, а закончила замдиректора по учебно-воспитательной работе хлопководческого училища – это ПТУ города Яйпан. На повышение квалификации ездила, училась в Ташкенте, в Москве. Русский язык там знали плохо, а вся документация велась именно на русском. Завуч с высшим образованием не могла даже сделать тарификацию. Поэтому я там была ценным работником. А вообще, ценится в Узбекистане только хлопок и простые люди нужны там только для того, чтобы его собирать. И у ребятишек в этом училище никаких спецпредметов даже не было, лишь бы трактор водить умели, комбайны хлопководческие.

– Когда вы вернулись из Узбекистана? Как складывалась жизнь в России после возвращения?

– В 1990-м я вернулись с тремя сыновьями, дочку к тому времени выдала замуж, с мужем была уже в разводе. Мы приехали сюда голыми, ничего не было, совсем без денег. Снимали помещение рядом со столовой в Онгудае и в этом же помещении ночевали ежедневно. День и ночь все вместе работали – строили узбекское кафе. Выживали, конечно, но без штанов и голодными у меня никто не ходил. Я, вообще, всегда была строгой мамой.

Детей много, я работала, но они у меня всегда были чем-то заняты: не бродили, не курили, хотя там наркомания в Узбекистане кругом, рядом ведь Афганистан, Таджикистан и так далее. Но мой Али никогда не курил даже сигареты, не пил. А сейчас вот стал курить, кашляет постоянно…. Страданий много ему досталось. За что он сидит?! Гастарбайтеров берут без паспорта, месяц-три продержат и отпускают, потом опять ловят их же. А его за что держат и не отпускают?!

– Вам удается созваниваться с Али? Что он рассказывает об условиях своего пребывания в этом центре?

– Да, он звонил. Какие условия?! Если, говорит, в клетке я сижу, мама! А почему в клетке?! Только тяжких преступников так сажают. Но вот почему такая государственная система?! Что он, какой-то бандит, что ли? Он – ласковый, честный, сильно честный. "Не говори это, неприятности будут!" – я его, бывало, предупреждала, а он возьмет и скажет... Беспредельно честный, а за что-то держат. Только за то, что у него документов нет?! Так у него все документы украли – маленькую сумку тряпочную с документами… А паспорт он не получил в России. И за это – в клетку?!

​– А почему Али не получил российский паспорт?

– Незадолго до того, как я уехала с детьми из Узбекистана, мы развелись с мужем, отчимом и опекуном Али. Али был еще совсем маленький. А когда пришло время получать паспорт, оказалось, что ему для этого нужно выписаться оттуда, из Узбекистана, и прописаться здесь, на Алтае. Но для этого нужно получить официальное разрешение бывшего мужа на то, чтобы ребенок жил с матерью. А муж мне из-за конфликтов наших с ним этот документ не дал. Али не выписали, и паспорт в России он не получил. Получил узбекский паспорт, и с ним тут в вуз поступил. Он очень хорошо учился, смышленый был, талантливый. Поступил в Казанский университет на факультет арабского языка. И все начинал как с чистого листа, с этим узбекским паспортом, не смог только получить российский. Все время возникали какие-то преграды.

​– Али ведь был женат?

– Он в 11-м классе познакомился с девчонкой, жительницей Кыргызстана, она узбечка. И сразу женился. Какое-то время они жили в Узбекистане, в Киргизии, в Казахстане. Али работал. Он же хороший кондитер у меня – я его так натаскала, что он трех-четырехэтажные торты умеет делать. Там же, в Казахстане, дети у них родились. Но Делафруз его бросила – вышла замуж, третьего от другого мужчины родила.

– Пишут, что когда он жил с женой в Узбекистане, им спецслужбы заинтересовались. Что там произошло?

– Мне Делафруз сама так рассказывала: в Узбекистане как-то вечером участковый пришел к ним домой и попросил Али дойти до участковой комнаты. Он ушел, а прибежал обратно домой только под утро и говорит: "Скорей, скорей, собирайся – давай уезжать!" И все руки, пальцы, говорит, опухли у него – он плакал. Как невестка объяснила, они хотели, чтобы Али знакомился с местными, узнавал все про них и сдавал их милиции. Ну, он взял да и сбежал, сказал: "Я уезжаю – я не буду здесь так жить!" А все руки у него были в крови, говорит, ногами запинывали. Это что за спецслужбы такие?! Он мне говорил, меня там только смерть ждет.

– Вы знаете о религиозных взглядах Али? Мог он с чем-то экстремистским быть связан?

– Нет, нет! Мой муж, отчим Али, всю жизнь с советских времен был религиозным человеком. Он все суры знает худо-бедно. И нам хотелось, чтоб и ребенок знал все суры, чтобы жилось ему хорошо, чтоб не сглазили его – порядок такой был в семье у нас. Потом он поступил в Казанский университет – он очень хорошо знал языки. Он такой у нас чистый мальчик был, послушный в этом смысле, как сказал старший, так и будет. Но в Москве он изменился, татуировки эти у него появились. Я говорю: "Ты что с собой сотворил? Разве ты такой мальчик был?" Он рассмеялся: "Это сейчас нормально, я теперь ни в какого бога не верю, не надо мне, столько в жизни я проблем видел, и не помог мне бог!" Не было у него уже вообще никаких религиозных взглядов, а уж тем более этих, в которых его подозревают теперь.

– Вы были на суде, когда рассматривали его дело. И говорили, что не смогли хорошо выступить там. Почему?

– Судья одно и то же спрашивает 20 раз. Я-то знаю, слово силу имеет какую-то, но они то задом наперед, то передом назад, то с боку со всех сторон, а я потеряла память – склероз у меня уже, путано говорила. И столько много было народу – ходят и фотографируют, очень много народа. Я напугалась. Слово начну, а задом кончу.

– А о чем спрашивали в основном?

– Какую связь вы имели с сыном? Ну, какую связь мать имеет с сыном – такую и имели! Ну, что вы делали, организовывали с сыном? Помогали в чем-то или он вам в чем-то помогал? Какая была связь? Ну, я возьми да и скажи: "Как мать, как родила – пупковая, говорю, связь!" Ну, что я еще скажу?! Здесь все как-то улыбнулись, засмеялись, потом сын говорит-подсказывает: "Мы стряпали, читали вместе, огородом занимались".

– Как думаете, почему так все с вашим сыном сейчас складывается, почему его не отпускают?

– Я думаю, это всё с узбекской стороны подстроили. Почему его еще не отпускают? Ведь не из-за того, что документы украли у него! Нет, здесь что-то другое. Донос был обязательно…

– Как со здоровьем у вас? Что за операции были?

– Сердце вот, кардиостимулятор стоит, через 10 лет менять надо. Сейчас 7-й год пошел. Ребро ломала. Катаракта у меня из-за известки, попавшей в глаза. Сейчас вот хрусталик поменяли в Новосибирской глазной больнице. Али выслал на операцию 60 тысяч.

​– Почему вы решили записать видеообращение к Владимиру Путину?

– Меня научил знакомый юрист – говорит, не стесняйся никого, иди напролом. "Свое старание, свой ум, свою мудрость – все примени", – говорит. Я болею за Али, должна идти и идти вперед. А кроме Путина, никто помочь не может. Лапшу на уши можно вешать кому угодно, но не мне. И местные силовики у нас на Алтае посоветовали: "Кроме Путина, никто не поможет его вырвать". Я уже умом понимаю, что не одна я в такой кабале – многие-многие. И на Красную площадь, и к Госдуме люди приходят. Но в следующий раз буду в Москве и теперь сяду и объявлю голодовку на Красной площади. Мне уже сказали, что не имеют права меня оттуда вытаскивать.

На днях Зоя Нурматова приехала в Москву и уже увиделась с сыном в центре временного содержания мигрантов. По словам друзей Али Феруза, он отговаривает маму от голодовки, опасаясь за ее здоровье. При этом никто сейчас не знает, сколько еще Али могут продержать в центре временного содержания мигрантов и может ли что-то предотвратить его депортацию в Узбекистан.