50 лет назад, в марте 1968-го, в новосибирском Академгородке состоялся грандиозный по тем временам фестиваль бардовской песни. Организовал и провел его местный молодежный клуб “Под интегралом”. В Академгородок тогда съехались барды со всей страны, уже бывший в опале Александр Галич спел "Промолчи" и "Памяти Пастернака". Все кончилось идеологическим скандалом. Фестиваль осудили в советской печати, разобрали на партийных собраниях, а клуб "Под интегралом" заставили самораспуститься. Это стало концом “оттепели” в Сибири.
(Звучит песня Юрия Кукина "За туманом")
На днях в новосибирском Академгородке состоялся форум “Место силы и свободы”. Очевидцы тех событий 1968 года вспоминали, как новосибирский Академгородок вопреки всему долгое время оставался “территорией возможностей”, куда за самореализацией и свободой приезжали молодые талантливые ученые со всей страны. Одним из участников форума стал Валерий Меньщиков, которого в шутку называли в те годы в Академгородке министром Клуба песни.
В 1968 году появился наш, может быть, не гимн, а песня, которая отражала некий взгляд со стороны. Это песня Юрия Кукина "Странные люди заполнили весь этот город"
Валерий Меньщиков: Академгородок в те годы – это был районный такой городок, который принадлежал вообще Новосибирску, хотя было уже устойчивое понятие, что это отдельное образование. Я сам появился там в 1962 году, практически через четыре года, как только начал строиться Академгородок. Я был тогда студентом Томского университета, приехал туда несколько неожиданно, работал там на самой младшей должности в Институте геологии и геофизики, в подразделении геофизики, писал диплом, который потом очень хорошо защитил в 1963 году. Так вот, в 1968 году появился наш, может быть, не гимн, а песня, которая отражала некий взгляд со стороны. Это песня Юрия Кукина "Странные люди заполнили весь этот город". И я хочу сказать, что странные люди его придумали и создали. Это были выдающиеся наши ученые-математики Михаил Алексеевич Лаврентьев, Сергей Алексеевич Христианович и Сергей Львович Соболев. Все три математика, участники этого грандиозного проекта атомной бомбы. А в этот проект, между прочим, брали только самых лучших ученых. Эти люди вообще были воспитаны еще той средой – великой научной университетской, – которая сложилась еще до войны, и поэтому прекрасно понимали, что в послевоенное время, когда надо было после восстановления разрушенного создавать что-то новое, это новое можно было, по их представлениям, создавать только вдалеке от сильно консервативных Москвы и Ленинграда. И было предложение создать этот Академгородок с определенными прорывными научными направлениями, под Новосибирском. В принципе, это такое таежное место еще было. И академик Лаврентьев, один из основателей Академгородка его выбрал. И дух невиданной в СССР тогда свободы возник в этой таежной природе. Вообще, пропитано все было свободой там не только в общественном смысле, о котором мы будем больше говорить, но и в научном. Это была и генетика, и кибернетика, и матэкономика, и социология, и структурная лингвистика, то есть те новые направления, которые были невозможны для Москвы или для Ленинграда.
Но одновременно на такое целинно-таежное место надо было привлекать молодых студентов, аспирантов, молодых ученых. То есть это был поток, как сейчас бы сказали, креативных, инициативных людей, которые не побоялись, что тут, в Сибири, будут совершенно другие условия и жизни, и климата. Так что в этот период два момента были в Академгородке. Это высокий уровень культуры академиками, активность старшего поколения, плюс определенная молодая поросль людей, жаждущих продвижения в науке, открытий. И поэтому здесь собрались такие люди, которые хотели не только открывать новое знание, но и вообще развиваться и в общественном смысле по-другому. И отсюда это свободомыслие.
Один из организаторов фестиваля, президент Федерации клубов авторской песни Сергей Чесноков вспоминает, что подтолкнуло тогда самых разных исполнителей съехаться в Академгородок.
Мы организовали конференцию в Петушках
Сергей Чесноков: Мы организовали конференцию в знаменитых Петушках. Там был Галич, там был Юлий Ким, они пели на этой конференции, обменивались гитарами, употребляя очень правильное замечательное пиво и перемежая им свои песни. И это было упоительное занятие – слушать, что они делали. И на этой конференции было решено организовать Федерацию клубов песни Москвы, Ленинграда и Новосибирска. И президентом этой Федерации избрали меня. Это было странное ощущение, потому что просто был воздух очень прозрачный, чистый, там летали какие-то комары, которых Галич сравнил с утками жирными, там было солнечно, трава была, все это было замечательно… И тут какая-то Федерация, президент и прочее. И мы решили, что первым делом можно было бы сделать фестиваль. Эту идею сразу же поддержал Валерий Меньщиков, который там представлял Академгородок, и затем началась подготовка фестиваля.
И когда сидели люди в зале, и вдруг услышали слова, которые со всей полнотой жизненной прямоты говорили ясно и определенно о том, что происходило в стране.... Галич когда говорил "Непричастный к искусству,/Не допущенный в храм", он обращался не к гэбэшникам, с которыми все было понятно, он обращался к своим братьям по цеху. И не зря на могиле Галича написано: "Блаженны изгнани правды ради". Вообще правду тогда говорили многие люди, но Галич был редчайшим человеком, который умел говорить правду так, что те, кто его слушали, смеялись или плакали, и переживали, и вбирали в себя эту правду как воздух, как необходимое, как то, без чего жить невозможно.
О легендарных событиях того фестиваля вспоминает доктор химических наук и участник того фестиваля Григорий Яблонский:
Григорий Яблонский: Ситуация такой дерзости, такого дерзкого акта, она нами всеми ощущалась. Мы, конечно, понимали, что это как-то не поддерживается властями, но такого уровня отторжения мы не ожидали, потому что уровень возмущения и ненависти зашкаливал. И я думаю, что никто не предполагал размаха отторжения и ненависти, которые последовали за фестивалем.
Ситуация такой дерзости, такого дерзкого акта, она нами всеми ощущалась
Не случайно Московский городской клуб песни отказался от этого фестиваля. Что-то чувствовали. Потом Ленинградский клуб тоже отказался ехать на фестиваль. В общем, там что-то варилось.
Самое главное событие на фестивале – это, конечно, Галич. Иначе это было бы просто провинциальное, региональное действо, и все. А Галич создал совершенно другую ситуацию и другую планку задал и придал всему политическое звучание. Новосибирское областное Управление культуры перед самым фестивалем запретило продавать билеты. И нам надо было ехать к начальнику Новосибирского отделения культуры Иванченко. Эта сцена у меня стоит перед глазами. Мы поехали вдвоем с человеком по имени Слава Горячев. Был такой довольно симпатичный деятель из Института ядерной физики, он потом был инженером главным Театра на Таганке, а потом переехал обратно в Новосибирск и стал активным деятелем "Памяти" в 80-х годах. Вот такая петля. Но мы с ним поехали тогда, Иванченко с удовольствием смотрел на его широкое лицо и с неприязненным чувством – на мое. И потом в конце нашей встречи, когда Иванченко дал согласие на продажу трех тысяч билетов, он сказал такую историческую фразу: "Ну что вы, ребята, думаете, что я консерватор? Если бы я был консерватором, усидел бы я двадцать лет на одном месте?" И мы потом счастливые поехали в Академгородок и начали продавать билеты.
Журналист Юрий Векслер вспоминает:
Юрий Векслер: Я был зритель. Это был 1968-й, а я был с 1965 года в Академгородке. Вообще – это ощущение чудес на каждом шагу. Я бы даже с этого начал. Ты гуляешь по небольшому городку, такой академической деревне, вокруг сосны, это все в лесу построено, ты идешь по небольшой улице, тебе навстречу идет академик Соболев, великий математик. Или вдруг видишь в магазине великого академика Александрова. Но когда возник фестиваль и когда стало понятно, что он будет, то, конечно, это был такой немножко сумасшедший праздник. И, конечно, это все было в облаке свободы и слухов о том, что происходит в этот период Чехословакии. Я, например, никогда не забуду потрясающую, с моей точки зрения, встречу с редакцией "Нового мира", которая происходила в Академгородке. Но все это рифмовалось, все это как бы складывалось в один образ, что здесь почему-то все возможно, как будто не видно ни КГБ, ни ЦК КПСС, всего этого как бы нет. Хотя, конечно, оно все было. Но это ощущение свободы, раскованности, оно подпитывало всю идею съезда бардов, фестиваля песни или праздника песни.
Все это рифмовалось, все это как бы складывалось в один образ, что здесь почему-то все возможно, как будто не видно ни КГБ, ни ЦК КПСС, всего этого как бы нет. Хотя, конечно, оно все было
Но, конечно, никто не ожидал ничего конкретного. Никто не ожидал эффекта Галича. Какие-то пленки были известны его, да, но живого эффекта никто не мог себе представить. Поэтому дальнейшее развитие событий, которое привело к краху кафе-клуба "Под интегралом", которое и было центром свободомыслия, центром вольности, конечно, это предсказать было нельзя. У людей, которые начинали это дело, никаких хоррор-сценариев в голове не было. Они боролись, они понимали, что есть инстанции, но представить себе, что потом ударят по голове довольно крепко, никто из них не мог, они просто радовались и праздновали. И вот это ощущение праздника оно, можно даже сказать по Хемингуэю – всегда со мной теперь. И я думаю, что со всеми, кто тогда жил там.
Например, такой человек, как Гера Безносов (один из организаторов фестиваля. – СР). Теперь его дочка – организатор сегодняшнего празднования 50-летия фестиваля в Академгородке (и создательница "Интегрального музея-квартиры повседневности Академгородка". – СР). Эта семья сохранила весь архив фестиваля, потому что они понимали, какое это было уникальное событие. Иногда говорят, что все закончилось, ударили по голове и они все попрятались в норы… Вот нет, это не так! Некоторые, может, и попрятались в норы, но дух этот жил и дальше.
Люди, которые были на концерте Галича, говорят: мы боялись, что сейчас войдут в зал и всех нас арестуют. Да, это правда, но и Галич боялся, и это видно на пленке. Но просто этот совместный акт освобождения, я считаю, что-то оставил в головах, в умах и в душах.
Вспоминает Юлий Ким:
Юлий Ким: На той самой конференции в Петушках, воспетых чуть позже Ерофеевым, у Галича произошел такой разговор. На него накинулся молодой человек Юра Андреев, питерский такой человек, с вопросами, которые сводятся к одному: как это вы, такой процветающий советский писатель, и вдруг поете о зэках, поете о маленьких людях, об этих трагедиях? Как это у вас советское сочетается с антисоветским? Галич ответил достойно, он сказал: "Ну, во-первых, у меня в столе лежит немало произведений, которые написаны и для кино, и для театра, но, вероятно, не скоро увидят свет". В первую очередь имелась в виду его пьеса "Матросская тишина", впоследствии, в перестройку поставленная Табаковым у него в театре. Это прекрасная пьеса, там замечательно играет Владимир Машков. "И, во-вторых, – сказал он, – кроме литературного труда я ничего не умею, надо как-то зарабатывать на хлеб. А, в-третьих, в том, что я написал для кино, телевидения и театра, я против бога особенно не погрешил". В 1968 году опала только начиналась, А потом все стало уже по-настоящему. В 1971-м Галича вытурили из Союза писателей, в 1973-м из Союза кинематографистов, а в 1973-м или в начале 1974-го он вступил в Комитет прав человека Сахарова. Они тогда с Андреем Дмитриевичем очень подружились и перешли на ты. В 1974-м он эмигрировал. Хотя путей для отступления было сколько угодно, в любой момент Александр Галич мог бы вернуться к своему прежнему статусу благополучному советскому. Он не сделал в эту сторону ни единого шага, остался верен своей новой музе, остался верен этой потрясающей теме, хотя это не тема, а целое художественное открытие. И верен остался ей до конца.
Валерий Менщиков: Мы, когда задумывали и организовывали такой всесоюзный фестиваль бардов, не было замыслов, что это будет фестиваль протеста. Очень мало людей в тот момент знали песни Галича. Я в конце мая 1967 года в Петушках услышал его песни впервые и это вообще-то говоря было для того времени, для нашего мироощущения определенным шоком. А представьте, какой шок, я даже, думаю, не только идеологический, но культурный шок был у вот этой властной всей структуры. Причем вы представьте, в Доме ученых, намоленном, святом месте Академгородка, выступление на целый концерт Александра Аркадьевича Галича в зале на тысячу мест... Это было, конечно, главным событием вот этого фестиваля. И за этим неизбежно последовало то наступление, те мощные "разборки", как таким сегодняшним словом, почти криминальным можно об этом говорить, которые затеяли до этого сдерживающиеся властные и силовые структуры. Клуб "Под интегралом" был закрыт.
Президент клуба "Под интегралом" Анатолий Бурштейн вспоминает:
Анатолий Бурштейн: Галич страдал из-за невысказанности, все, что он пел, он пел в маленьких аудиториях, на кухнях. И вот когда он к нам приехал и пришел к Герману Безносову, то кто-то там сказал: почему Визбор не приехал? Потому что он не хочет петь на десерт академиков (на десяток академиков). И тут Галич положил гитару, он держал ее в руках и пел, и сказал в тишине: "Это пижонство. Дали бы петь где угодно, даже под забором, только бы дали". Это было выстрадано сердцем, потому что он хотел это донести до людей, а ему затыкали рот. И слава богу, что тогда в студийном зале, на студийной аппаратуре были записаны все эти песни, они просто миллионными тиражами разошлись по всей стране и дали нам возможность его узнать по-настоящему. Вообще я хочу сказать, что мне иногда приходит в голову аналогия Галича и Оруэлла. Оруэлл дал такую фантасмагорическую картину коммунистического общества, а из песен Галича складывается настоящая картина. Что чувствовали люди, жившие в ту пору? Как они это все воспринимали? Ненавязчиво он дал просто правдивую картину, и она была ужасна. Галич не информировал нас, мы были достаточно просвещенные, уже был Солженицын и так далее, а он обращался к сердцу, даже правильнее сказать, к душе. "Караганда" – это о судьбе женщины, которая вызывает глубочайшее сострадание, неприятие той действительности, которая нас окружала в газетах, в мифах, но в самую первую очередь – сострадание. И я помню, как я увидел слезы на глазах совсем юной девушки, которая ничего не знала, не была осведомлена, но сердце ее правильно подсказало, и сопереживание было полное. И оно мне подсказало, чего эта девушка стоит. Она прожила потом со мной сорок лет....
Сам Александр Галич тоже считал свое выступление на фестивале важнейшим для себя событием. Вот его голос:
Александр Галич: Зал Дома ученых в новосибирском Академгородке. Это был, как я теперь понимаю, мой первый и последний открытый концерт, на который даже продавались билеты. Я только что исполнил как раз ту самую песню памяти Пастернака, и вот после заключительных слов случилось невероятное. Зал, в котором в этот вечер находились две с лишним тысячи человек, встал и целое мгновение стоял молча, прежде чем раздались первые аплодисменты. Будь же благословенно это мгновение!
