"Никто не верит в собственную смерть"

Дима был солдатом спецназа, элитного подразделения российской армии. В 2013 году Диму отправили в Дагестан зачищать от боевиков отдаленное горное селение. Назад он не вернулся. Такое бывает со спецназовцами –​ профессиональный риск. А еще Дима был сыном своих родителей. Как большинство солдат. После его смерти отец и мать Димы сделали то, что делают почти все родители, потерявшие единственного сына, –​ они заказали ему памятник –​ каменную фигуру на могиле. А еще они попросили своего племянника, молодого режиссера Александра Абатурова, десять лет назад переехавшего из Новосибирска в Париж, снять фильм, посвященный Диме.

Так появилась документальная картина "Сын", с успехом прошедшая по европейским кинофестивалям и получившая в конце сентября Гран-при франкфуртского международного фестиваля Golden tree.

​– Александр, насколько я знаю, жюри фестиваля не сразу решилось дать главную премию фильму "Сын". Многие говорили, что фильм слишком жесткий. Вы сами с определением "жесткий" согласны?

– Я старался показать жизнь солдат спецназа как она есть. А там есть и смерть, и насилие, и кровь, но также, как ни странно, – любовь, и теплота, и мягкость. Эти молодые парни, которых я снимал, были для меня отражением Димы, моего погибшего двоюродного брата. Я смотрел на них по-человечески. В первую очередь мне был важен человеческий фактор. Ну, а дальше – что получилось, то получилось.

– После смерти Димы его родители сказали вам: "Теперь ты нам должен фильм". Вам не пришлось их уговаривать. Это тот редкий случай, когда герои фильма дарят режиссеру идею?

– Действительно, так все и было. В каком-то смысле они продюсеры моего фильма, так можно сказать с долей юмора. Я думаю, что тетя Наташа, мать Димы, просто хотела чем-то занять мою голову и помочь мне пережить этот шок. Она очень сильная женщина, поэтому сама предложила мне приступить к съемкам. Родители Димы – очень скромные люди. Если бы им кто-то посторонний предложил сниматься в фильме, они никогда бы не согласились. Как и большинство людей, они думают, что их жизнь ничем не примечательна, не интересна, и не представляют себя в роли киногероев. Но в данном случае они понимали, что это больше чем кино – с моей стороны это был такой жест памяти об ушедшем брате.

– Как допустили вас, человека с камерой, в казарму спецназа? Как вам позволили подробно рассмотреть внутреннюю жизнь российской армии?

– Конечно, надо было получить официальное разрешение для съемок в казарме, во время учений и в других местах. Скорее всего, меня бы туда и не пустили, если бы не родители Димы, которые контактировали с начальниками и командирами его части.

– Вы их в этом смысле назвали продюсерами?

– Да, это была наша семейная шутка во время съемок. Они меня очень поддерживали эмоционально, потому что все это было очень непросто психологически. Армия – это действительно очень закрытое сообщество. Для нас военный – это просто гражданский человек, наряженный в какую-то интересную форму. Но с точки зрения военного человека, гражданский – это существо из другой Вселенной, с которым все контакты должны быть сведены к минимуму. Это становится их привычкой. Я не скрывал от них, что я не служил в армии, что я живу во Франции. Но фильм снимался не один год, я провел со спецназовцами достаточно много времени, вместе с ними претерпевал какие-то лишения, и в конце концов они раскрылись.

– То есть вы проживали с ними жизнь солдата?

– Да, но при этом я никогда не держал в руках оружия. Мой инструмент – это камера, а пистолеты и автоматы вызывают у меня только негативные эмоции.

– Очень важным эпизодом фильма мне показалось изготовление памятника Диме и то, как реагируют на это его родители. Отец молча курит и смотрит куда-то в пустоту. Эта сцена кажется более страшной, чем разбитые в кровь лица и тому подобные детали, которых немало в вашем фильме.

– Я абсолютно с вами согласен. Изготовление памятника... Я знал, что буду это снимать, но все равно оказался не готов, был оглушен теми чувствами, которые испытал, когда мы, я и его родители, оказались лицом к лицу со статуей, очень похожей на Диму. Родители хотели материализовать его образ, но понятно, что нельзя найти сына в слепке из глины. Это действительно очень эмоционально заряженный момент. Поэтому я долго снимал отца Димы, который непрерывно курил и не говорил ничего. Это, наверное, самый честный образ невозможности возвращения близкого человека. Можно много говорить о горечи утраты, но лучше этого не делать. Взгляды, эмоции на лицах и в позах говорят достаточно.

– Вы как-то сказали, что фильм "Сын" это не антивоенное кино, потому что антивоенное кино – тоже является разновидностью пропаганды, а вы предпочитаете снимать жизнь такой, как она есть. Вы действительно считаете, что сейчас можно снимать "как есть", быть нейтральным по отношению к тому, что происходит в мире?

– Эта фраза, если немножко подумать, теряет смысл. Дело даже не в том, что мы со всех сторон окружены пропагандой. Просто я человек не посторонний – Дима был моим братом. Я не люблю этого слова "двоюродный". Понятно, что моей задачей было – показать "как есть" жизнь Димы, его сослуживцев, его родителей, показать причины и следствия – к чему может привести служба в армии. Конечно, я находился под воздействием эмоций, но свое мнение старался зрителю не навязывать.

– На то и документалистика.

– В принципе, я не считаю, что человек, который доносит свою позицию через кино, обязательно занимается пропагандой. Нет, пропаганда – это однобокое понимание проблемы или черно-белый взгляд на мир. Говорить, что все солдаты – это роботы-убийцы или, наоборот, что солдаты – герои, защитники родины, святые люди – вот это пропаганда. Поэтому я не хотел делать антивоенный фильм, хотя в нем рассказывается о гибели молодого человека двадцати одного года, который не собирался в этой армии служить. В первую очередь это история о гибели единственного ребенка и о том, как родители переживают эту утрату.

– А сослуживцы Димы, простые парни из спецназа, как вы считаете, они осознают, к каким последствиям может привести их работа?

– Человеку всегда кажется, что самого страшного с ним не произойдет. Никто не верит в собственную смерть. Мне кажется, что они осознают определенный риск своей профессии, но предпочитают выкидывать эти мысли из головы.

– Фильм "Сын" был связан с вашим личным переживанием, потерей близкого человека. Ваш предыдущий фильм, "Сонные души", посвящен выборам. Вы очень детально показываете все, что происходит в день голосования и накануне в городе Ачинске. Как работают политтехнологи, агитаторы, члены избиркома. При этом они совершенно не стесняются присутствия вашей камеры. Как вам удалось проникнуть в эту систему? И почему вы сняли этот фильм?

– Люди должны участвовать в жизни своей страны, в том числе в политической жизни. Это, конечно, прописные истины, но если не решаешь ты, то решают за тебя. И это продолжается уже 18 лет, вся эта история манипуляции людьми в России. В 2012 году, когда я начинал снимать "Сонные души", возник ненадолго какой-то проблеск надежды, что сейчас все проснутся и всё поймут. К сожалению, этого не случилось – то ли люди не проснулись, то ли машина оказалась сильней.

– Почему герои вашего фильма, все эти пропагандисты и политтехнологи "Единой России", посвятили вас в свои тайны, позволили записать на камеру моменты инструктажа, разговоры, кому сколько платят за "работу" на выборах?

– Дело в том, что Россия – страна очень интересная, сказочная, где все запрещено, но при этом можно сделать все что угодно. Надо просто знать, с кем поговорить, чтобы тебе открыли двери. У меня были старые контакты, определенный журналистский опыт. Мой бывший коллега по СМИ перешел работать в администрацию Ачинска, он мне помог с организацией съемок. Ну и, как всегда бывает в кино, важен момент удачи. Политтехнолог, которого всё достало на тот момент, откровенно поделился со мной своими мыслями. Мы достаточно давно знакомы. Я знаю, что он в жизни прекрасный человек. Но, как правило, у нас прекрасные люди очень часто занимаются совсем не прекрасными вещами.

– И сами это понимают.

– Да, понимают, но говорят, что это не мы такие – жизнь такая, а нам надо семью кормить. В общем, давно всем известные аргументы.

– В фильме "Сонные души" вы показываете людей в облаке пропаганды: на реке делают прорубь в форме креста, по телевизору выступает патриарх, по радио разоблачают "пятую колонну". Это своего рода анатомия пропаганды?

– В том числе. Мне хотелось, элемент за элементом, собрать картину жизни, в которой люди бездумно существуют, занятые заботами о хлебе насущном, и показать, как пропаганда на них воздействует и ими манипулирует. Тогда становится очевидна причинно-следственная связь, приходит понимание, почему мы находимся в такой ситуации.

– Когда вы сами уехали из России?

– В 2009 году. Я жил в Новосибирске, мне хотелось перемен, причем радикальных – не "в Москву!", как все, а куда-то дальше. Некоторое время поразмыслив, я выбрал Францию, потому что мне близка французская культура, французское кино и принципы французской революции: свобода, равенство, братство.

– То есть фильм "Сонные души" вы снимали уже как кинематографист из Франции?

– Скорее как кинематографист из России, живущий во Франции, потому что сегодня я живу здесь, а завтра могу поехать в Скандинавию или еще куда-то.

– А в Сибирь могли бы вернуться?

– Я достаточно часто приезжаю в Сибирь, вижусь с друзьями. Теоретически, наверное, смог бы, раз прожил в ней двадцать шесть лет, но все-таки я не думаю, что вернусь – уж очень холодный климат.

– Можно ли сказать, что Франция дала вам возможность реализоваться как кинематографисту?

– Да, конечно. Здесь есть масса возможностей получать небольшие гранты под свои идеи. Франция дала мне все необходимые инструменты и возможности для того, чтобы я занимался любимым делом, сохранив свободу самовыражения, творческого и личного поиска и так далее.

– А в России не удавалось найти эту свободу самовыражения?

– Честно говоря, нет. Может, у меня были тогда определенные предубеждения... Но пока я жил в Новосибирске, местная творческая интеллигенция для меня ассоциировалась с безысходностью и неизбежным алкоголизмом. Поэтому я даже не пытался заниматься кино. Я окончил Уральский государственный университет по специальности для лентяев, которым в армию идти неохота, – связи с общественностью, пиар и реклама. После универа я работал в СМИ, колымил на всех этих предвыборных кампаниях, то расклеивая листовки, то соскребая. Мне кажется, через это прошли очень многие молодые люди. Тогда это был легкий источник дохода. Сейчас я, конечно, понимаю, что таким образом работал на систему. Если вдуматься, то я занимался тем, что договаривался с собой, мол, я просто зарабатываю деньги на жизнь. Совесть и мораль там близко не стояли.

– Вы родились в Новосибирске. Ваши родители коренные сибиряки?

– У нас коренные сибиряки, наверное, это алтайцы, буряты и так далее. Русские сюда понаехали, добровольно или невольно. По маминой линии мои предки были сосланы из Прибалтики во времена Сталина. Прабабушка и прадед были ссыльными, а дед уже родился в Черепаново Новосибирской области.

– Обыкновенная сибирская история.

– Да, товарищ Сталин отправил за Урал представителей всех народов, живших в Советском Союзе, бросил их в этот плавильный котел под названием Сибирь, и благодаря этому появилась особая сибирская порода.