День народного единства – на первый взгляд, тот праздник, который должен объединить всех. "Должен" не в смысле нормативном, а по факту – в него без труда вплетаются практически любые смыслы и представления из наличествующих в современном российском обществе, за рамками остается лишь нечто совершенно маргинальное.
Например, если для вас важен праздник иконы Казанской богоматери – то это дополнительный и весьма значимый фактор, чтобы отмечать день народного единства, вспоминая об истории иконы и о событиях, с ней связанных. Но в самом празднике нет ничего, что непременно заставляло бы об этом вспоминать и как-то явно относиться – религиозная, православная составляющая в нем возможна, но это частный уровень празднования, одна из акцентировок – важная для одних групп и сообществ и не имеющая значения для других.
Есть масса вещей, которые нас разделяют, – начиная от образа жизни и политических предпочтений, заканчивая вероисповеданием, пониманием прошлого и мечтами о будущем. Но день народного единства – не в отмену этих разделений, он – поверх них
Праздник 4 ноября позволяет буквально одновременно подчеркивать самое разное. Для одних важно то, что победа Второго ополчения привела в конечном счете к восшествию на престол династии Романовых. Для других же важно то, что первый царь новой династии был избран Земским собором и по устойчивому преданию с него была взята "запись": то есть это своего рода протоистория русского конституционализма, ограничения верховной власти – и тропинка к принципу народного суверенитета. Даже сторонники и защитники отечественного федерализма могут увидеть в празднике 4 ноября – свой собственный: это и народное ополчение, собиравшееся городами и землями, способность к самоорганизации, способность договариваться между собой и отстаивать то, что значимо для них, а не спущено сверху. То есть здесь оказывается, что люди объединяются, во-первых, сами, во-вторых – государство предстает не чем-то внешним по отношению к ним, лишь тем, что давит, приказывает, указывает – но и тем, что необходимо им самим. И они, собравшись вместе, оказываются способны государство не только восстановить, но и перестроить – не случайно для многих отечественных историков история "новой России" начинается именно с событий 1612–1613 годов. Перемены, которые станут заметны для всех со времен Алексея Михайловича и окажутся радикальными в царствование его младшего сына, – начнутся именно в это время.
То есть это еще и история про критическое испытание – которое выдерживает народ, страна – чтобы перестроить государство и оказаться способными не только жить в новых условиях, но, собственно, заложить основания той России, которая значима для нас – ведь реальные воспоминания и ассоциации, живое прошлое, так или иначе доступное нам, не идет далее имперского периода, а его исходной точкой, по крайней мере одной из, оказывается преодоление "Смуты".
В таком объединении поверх границ не нуждается на данный момент ни одна из ключевых сил в стране – в отличие от той ситуации, когда праздник конструировался и утверждался
Собственно, это и есть "народное единство". Есть масса вещей, которые нас разделяют, – начиная от образа жизни и политических предпочтений, заканчивая вероисповеданием, пониманием прошлого и мечтами о будущем. Но день народного единства – не в отмену этих разделений, он – поверх них. Он о том, что все мы разные – и, вопреки всему, "мы" образуем действительно некое "мы", сообщество. Тех, кто имеет общее прошлое, общее настоящее и, что намного важнее, намерены иметь и общее будущее, во многом обусловливающее реальность общего прошлого и настоящего. Ведь "общее" – не обязательно о согласии, а о том, что другой оказывается не чужим, а собеседником в общем разговоре, соучастником в общем деле. Это не о наличном или возможном унисоне (который в реальности возникает лишь тогда, когда удается заставить замолчать – не исчезнуть, а лишь устраниться из публичного пространства – все голоса, которые мешают этому одноголосью), а о том, что все эти голоса так или иначе соотносятся друг с другом. О том, что хотя мы все понимаем и прошлое, и настоящее, и будущее очень различно – оно выступает в качестве общего. И 4 ноября оказывается той датой, в которой это множество и эта общность даны символически – как конкретность абстрактного, возможность пережить причастность к сообществу, то есть испытать аффект, а не одно лишь отвлеченное понимание (и тем самым, кстати, получить импульс к понимаю этой причастности, рефлексией по ее поводу – ведь аффект проходит, а память о нем оказывается реальной и преобразующей).
И на первый взгляд может показаться удивительным – отчего праздник, по идее призванный объединить всех и идеально в плане смыслов соответствующий своему назначению, оказывается мало кому нужным: не только не входящим в повседневность, но даже не нужный ни одной из более или менее заметных политических сил, отмечаемый сугубо бюрократически, оставаясь лишь "еще одним выходным днем", чем-то, призванным лишь заместить неудобное 7 ноября и сохранить привычку отдыхать в эти дни.
Во многом ответ кроется в самой природе праздника. Во-первых, он умышленный – события, к памяти о которых он отсылает, в далеком прошлом, к тому же таком, которое не входит в основной образный ряд большинства современников. Какие-то люди, пусть и великие, когда-то совершили нечто достойное – но они столь далеки от повседневности, что для того, чтобы стать "живыми", то есть вызывать ту самую аффективную реакцию, недостаточно лишь напоминать о них: они, чтобы воздействовать на современность, должны стать плотными, убедительными – то есть сильными художественными образами. Но все это – дело, на мой взгляд, даже десятое. Намного более значимо то, что в таком объединении поверх границ не нуждается на данный момент ни одна из ключевых сил в стране – в отличие от той ситуации, когда праздник конструировался и утверждался. Он так и остался провозглашенным, введенным в календарь – но оставленным без заботы о реальном наполнении, то есть, например, без ритуалов и символов, которые позволяют ввести его в конкретность человеческой жизни. Он остается государственным праздником – празднуемым теми, кому это положено по должности, и не более того.
Но вместе с тем – по аналогии с помянутым выше федерализмом – возможно, эта оценка праздника не является исчерпывающей. Он подобен "спящему институту", как принято говорить об отечественном федерализме: то, чего практически нет в реальности, но что есть на уровне юридических норм высшего уровня. Реальность изменчива – и нормы, которые сейчас не действуют, о которых можно сказать, что они лишь "формальные", именно в силу этого при изменении ситуации окажутся инструментами действия. Так и праздник 4 ноября, день народного единства, сейчас мало кому нужный сам по себе, возможно, обретет свою реальность – наполнится конкретным содержанием, станет значимым, символическим моментом, переживанием солидарности поверх разделяющей повседневности: выражением не только судьбы, обрекшей нас всех жить вместе, но и готовности эту совместность принять как благо.
Андрей Тесля – философ
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
