"Это просто опасно!" Правозащитник вынужден отказаться от возвращения в Россию

В декабре у руководителя организации "Сибирь без пыток" Святослава Хроменкова полицейские провели два обыска подряд. Явные нарушения во время следственных действий заставили юриста, известного в Иркутской области защитой пострадавших от полицейского произвола, остаться в Болгарии, куда ранее он приехал на международную конференцию против пыток. Его опасения усилились после сообщения из надежного источника в областном УМВД о том, что на него заведено дело об экстремизме из-за запрещенной литературы. Правозащитник уверен, что никакой экстремистской литературы у него найти не могли.

Во время первого обыска, произошедшего 12 декабря, в квартире Хроменкова, его матери, 59-летней Наталье Хроменковой, следователи угрожали уголовным преследованием, обвиняя ее в нападении на полицейского, хотя у очевидцев сохранилось видео, где травмы одному из сотрудников МВД во время взлома квартиры правозащитника наносит другой полицейский.

Во время обыска у матери юриста, по ее словам, пропал личный телефон и деньги из сейфа. Никаких протоколов об изъятии денег и вещей полицейские не предоставили. Правозащитники считают обыск незаконным, так как постановление на него было выдано для нежилого помещения, а квартира Хроменкова – жилое. 17 декабря обыск прошел в квартире жены Хроменкова, психолога "Общественного вердикта" Натальи Варшней – туда следователи в нарушение закона отказались впустить адвоката правозащитника.

О том, почему возвращаться в Россию опасно, будет ли правозащитник просить политического убежища и по какой причине ведомства на самом деле заинтересовались им, Хроменков рассказал в интервью сайту Сибирь.Реалии:

– Где вы были во время обысков?

– Я был в Болгарии на международной конференции по теме пыток, организованной Единой стратегической сетью защиты заключенных и Консорциумом по борьбе с непредоставлением медицинской помощи лицам, живущим с ВИЧ. Примечательно, что о моем отъезде в России мало кто знал. Дело в том, что перед моим вылетом 9 декабря сгорели невозвратные билеты из России в Болгарию на 8 декабря и обратно – я задержался из-за тренинга для гражданских активистов по теме ЛГБТ, который мы провели в Иркутске. Думаю, власти просто не отследили, что я все-таки вылетел 9-го числа: увидели, что не вылетел 8-го, сгорели очень дорогие авиабилеты, и, видимо, решили, что я останусь в России.

– Думаете, если бы полиции было известно, что вы за границей, обыски отложили бы?

– Сто процентов. Я думаю, они просто не знали, что я улетел. Быстро купил себе новые билеты и отправился на тренинг с коллегами, правозащитниками из 7–8 стран.

– Как вы узнали о том, что в отношении вас ведутся следственные действия? Кто сообщил, по какой причине начались обыски в вашей квартире?

– Узнал от матери и волонтеров, которые находились в тот момент в моей квартире, в моем кабинете. Сначала мы совершенно не представляли, почему начались обыски. Потом матери сказали, что это произошло в рамках дела о мошенничестве, заведенного на совершенного другого адвоката по фамилии Носков. Подробностей я до сих пор не знаю, даже свой статус. Вероятно, прохожу свидетелем, но это опять же предположение.

– С этим адвокатом вы знакомы?

– Несколько лет назад я работал в адвокатской коллегии помощником. Задержанный адвокат там тоже работал. В последний раз там и общались в 2015 году. Позже, уже после наших обысков, от общих знакомых узнал об обыске у него. Мы не слишком хорошо знакомы, и я не представляю, как могу быть связан с его делом. Поэтому и предположил, что настоящая причина обысков совсем в другом – в попытке остановить нашу правозащитную деятельность, а это дело лишь формальный повод.

– Вас кто-то предупредил о том, что лучше вам в Россию сейчас не возвращаться, или вы сами это решение приняли?

– Сам принял такое решение. Обыск начался с утра, я почти сразу узнал, потому что со своими сотрудниками, родственниками, друзьями всегда на связи. И я мониторил дистанционно, что происходит во время обыска, слушал волонтеров, что присутствовали, СМИ публиковали ход обысков. Поэтому я сразу видел все процессуальные нарушения, допущенные во время обысков. Во-первых, полицейские предъявили постановление о производстве обыска на нежилое помещение, хотя помещение юридически жилое. И никто не отправился переделывать постановление – продолжили, как будто все законно. Во-вторых, они привели своих понятых, а нам не дали пригласить своих понятых. В-третьих, матери и другим очевидцам запретили вести видеосъемку. Хотя, если им скрывать нечего, почему бы не позволить снять все действия на видео? В-четвертых, у матери телефон пропал. В-пятых, деньги матери пропали из сейфа. Нам не дали никакой бумаги о том, что эти деньги изъяли, не дали никакой бумаги об изъятии оборудования. Вели себя люди, мягко говоря, по-хамски – перед лицом моей матери размахивали пилой-болгаркой, когда вскрывали нашу калитку. Все это в совокупности дало мне основания полагать, что обыск проводится незаконно, с грубыми процессуальными нарушениями. Присутствующий при первом обыске адвокат просила составить протокол, который готовится по результату обыска, там указываются все вещи изъятые, индивидуализируются, описываются марки, модели, перечисляется все, что изымают, деньги в том числе. Следователь же на просьбу адвоката о копии протокола сказал, что не даст. А когда она по этой причине отказалась его подписывать, заявил: "Я тогда чистый лист бумаги возьму и напишу там, что хочу". Это никуда не годится, это грубые процессуальные нарушения.

Поэтому я и принял решение не возвращаться. Действия сотрудников, властей, по моему мнению, направлены именно на преследование, давление, поскольку незаконны. Я понял, что в Россию мне просто опасно возвращаться. Этот вывод подтвердил второй обыск, назначенный через пять дней после первого. Он прошел в день, когда мы с моей гражданской женой планировали свадьбу. Они знали, что у нас свадьба назначена, мы ее не отменяли, и они пришли как раз перед назначенным временем бракосочетания в квартиру Наташи. Там опять были нарушения – к примеру, не впускали адвоката.

О судьбе оборудования, денег мы ничего не знаем – до сих пор нет протокола производства обыска за 12 декабря. Мы не знаем, зафиксированы там деньги или нет. Мама подала заявление о возбуждении уголовного дела по факту кражи, а я – по поводу превышения полномочий. Как раз накануне обыска мать продала свою квартиру, есть все официальные документы о факте продажи, у нее в сейфе в моей квартире лежал первый взнос в ипотеку, 184 тысячи рублей. Так как у нее сейчас нет жилья, она хранила ценные вещи у меня. И нет никакого основания полагать, что эти деньги как-то связаны с тем уголовным делом, которое возбуждено в отношении иного лица, другого адвоката по фамилии Носков. Причем оно возбуждено по факту каких-то его действий в 2015 году, даже не в 2019 году. При этом все изъятое относится к 2019 или 2018 году – деньги матери, ее телефон, также пропало 6 единиц оргтехники, три системных блока и три ноутбука. Два из них принадлежали конкретным людям – волонтерам. На все это не дали никакого документа. Мой ноутбук, который также забрали, вообще был куплен в 2018 году на средства гранта ООН, все документы на это есть. Еще часть оргтехники на средства гранта куплена. Не было ничего, купленного в 2015 году. Если они полагают, что мы оргтехнику купили за счет каких-то преступных средств, – это ошибка. Ко всему прочему у нас изъяли финансовую, бухгалтерскую документацию за 2019 год. Какое отношение она имеет к уголовному делу, действия по которому в 2015 году проходили? Все это дало нам основания полагать, что им нужны наши деньги, наша бухгалтерия, наша оргтехника для того, чтобы парализовать деятельность правозащитной организации. Поэтому они преследуют нас, а меня с удовольствием посадят в СИЗО, если я вернусь. Поэтому я и не вернулся.

– Формально эти обыски проводили по делу о мошенничестве другого адвоката?

– Вообще-то по делу о покушении (!) на мошенничество. Напомню, мошенничество носит состав материальный и наступает с того момента, когда лицо завладело денежными средствами и распорядилось ими. Тогда мошенничество считается законченным. Покушение на мошенничество – это вообще непонятно что. Типа человек хотел что-то украсть. Хотел украсть некто другой, а я какое отношение к этому имею?

– Ваш статус до сих пор не определен в этом деле?

– Точно мне неизвестно об этом, вся информация поступает от разных неофициальных источников, прямо никто ничего не говорит. Насколько мне известно, мой статус не определен, официально меня ни о чем не уведомили.

– На вашу жалобу и вашей мамы тоже никакого ответа?

– Нет, никакого ответа. Адвокат подала жалобу на незаконность изъятия оргтехники и денег в Октябрьский суд. Октябрьский суд направил в Кировский, а Кировский суд отказал в ее принятии, потому что он посчитал, что раз Октябрьский суд узаконил обыск, то и рассматривать должен Октябрьский. То есть суды нас футболят и рассматривать это дело не хотят.

– Есть предположения, на самом деле из-за чего проводили обыски?

– Я считаю, это давление на нас за нашу правозащитную деятельность. В 2019 году мы стали активнее работать, помогли привлечь к ответственности четверых сотрудников правоохранительных органов, по делу Усимовой – Струнчинского – троих, и одного сотрудника ППС – по делу об избиении парня в Слюдянке. На сегодня в разработке у нас еще пять уголовных дел, и одно дело уже в суде находится. Либо хотят парализовать нашу деятельность, либо видят деньги на счетах организации "Сибирь без пыток", может быть, как версия, хотят какой-то откат получить.

– Какое из этих дел, скорее всего, могло вызвать желание приостановить вашу работу?

– В Усолье сейчас как раз идет суд по привлечению следователя Лысых к ответственности за фабрикацию материалов уголовного дела о пытках жительницы Усолья Марины Рузаевой в полиции. По делу о фальсификации как раз допрашивали следователя Корнева (недавно переведен из Усолья в Иркутск), который проводил у нас первый обыск 12 декабря, он у нас стал свидетелем. Он подтвердил, что у следователя Лысых личная печать, что все документы он закрывает в сейфе – это как раз доказывает нашу версию о том, что все-таки материалы дела сфабриковал следователь.

– Сейчас правозащитная работа ведется? Удалось удаленно ее наладить или все дела приостановлены?

– Удалось удаленно наладить работу. Волонтеры и юристы "Сибири без пыток" опрашивают заявителей, представляют по-прежнему интересы потерпевших. Есть сложности с восстановлением оборудования. Но я куплю оборудование, думаю, за счет личных средств.

Есть сложность в том, что работа арбитражным управляющим, антикризисное управление и банкротства – то, на чем я как юрист зарабатывал, – от этого пришлось отказаться. Поскольку там нужно вести собрание кредиторов лично, а я не могу вернуться в Россию.

Но правозащитное направление я бросить не могу. Мы работаем с Организацией Объединенных Наций. Для меня это честь, ведь это самый высший международный орган, который отстаивает международный стандарт прав человека с тех пор, как в 1948 году после окончания Второй мировой войны была принята Всеобщая декларация прав человека. Это именно то достояние, за которое боролись наши предки, – права человека: права личности, гражданские и политические права и свободы. У нас нет никаких личных корыстных интересов, мы просто защищаем людей, которые к нам обращаются. В соответствии с международным стандартом, который установлен уже более 70 лет назад.

– С тех пор, как вы вынужденно оказались за рубежом, поступили в "Сибирь без пыток" новые заявления, жалобы?

– С начала года уже три подтвержденных случая, над ними мы работаем. А вообще разные жалобы почти каждый день поступают. Но не все мы можем взять в работу, потому что некоторые очень старые, а по другим, даже свежим, нет достаточных доказательств.

– Святослав, вы решили, будете ли просить политического убежища в Болгарии или какой-либо другой стране?

– Я не буду просить политического убежища, потому что я намерен вернуться в Россию, когда власти начнут тщательно и объективно расследовать дело. Я готов к возвращению, я патриот своей родины, хочу работать и помогать людям в Иркутске, родной области. И готов взаимодействовать с властями в рамках Конституции, международного законодательства и наших федеральных кодексов. Мы ничего противозаконного не делаем, за что меня можно было бы преследовать.

– А что именно станет для вас знаком того, что можно вернуться в Россию?

– Как минимум, когда вернут деньги, оргтехнику. Тогда мы увидим, что претензии в отношении меня сняты. Потому что сейчас я неофициально из двух разных независимых источников узнал, что нахожусь в оперативном розыске – на меня поставлен "сторожевичок". Это система "Магистраль", курирующая РЖД-перевозки, авиасообщение. Это означает, что если я въеду в Россию, меня возьмут сразу на въезде: если я билет возьму, поеду, допустим, на поезде или на автобусе. При том при всем у меня статуса никакого нет. Поскольку в оперативный розыск не объявляют людей, у которых нет статуса – только тех, у кого есть процессуальный статус: свидетель, подозреваемый или обвиняемый. Раз нет статуса, нет основания. Но в систему при этом я внесен.

– То есть в эту систему вас внесли в обход закона?

– Конечно, незаконно. И это можно сделать только путем личных связей с работниками системы. По всей видимости, так это и произошло.

– В федеральном розыске вы официально не числитесь?

– Нет.

– По поводу информации о заведенном на вас уголовном деле об экстремизме – что вам об этом известно?

– Буквально сегодня мне эту информацию подтвердил надежный источник, он работает в ведомстве, поэтому раскрыть его не могу. Сообщил, что дело об экстремизме на меня уже заведено. Позвоните в Центр "Э" МВД Иркутской области – они-то наверняка знают. Так вот, по словам источника, якобы у меня изъяли какую-то запрещенную литературу. Во-первых, никакой экстремистской литературы я не читаю, я же правозащитник, законы знаю. Во-вторых, во время обысков они не изымали никакую литературу, по словам очевидцев, ни одной книги не вынесли.

В пресс-службе МВД по Иркутской области на просьбу редакции прокомментировать информацию об уголовном преследовании Святослава Хроменкова по статье об экстремизме не ответили. Комментарий начальника Центра по противодействию экстремизму МВД по Приангарью Ивана Силина получить также не удалось – по его рабочему телефону никто не отвечает.