Последнее слово

3 июля прокурор попросил суд назначить псковской журналистке Светлане Прокопьевой по делу об оправдании терроризма 6 лет колонии и запретить ей заниматься журналистикой в течение 4 лет. Процесс по делу Прокопьевой идёт в Пскове во втором западном окружном военном суде. Уголовное дело против неё возбудили в феврале 2019 года в связи с её высказываниями в эфире "Эхо Москвы в Пскове" о возможных мотивах 17-летнего Михаила Жлобицкого, подорвавшего себя в здании архангельского управления ФСБ. Основные мысли её выступления были пересказаны также в авторской колонке.

Последнее слово Светланы Прокопьевой на суде:

Уважаемый суд! Продумывая свое выступление, я по привычке задалась вопросом: что такого важного я хочу сказать публике? Последнее слово обычно слушают внимательно, и неразумно потратить его просто на поиск сочувствия.

Сначала я решила рассказать, как нелепо наказывать за слова всей мощью уголовного преследования – насколько это неэффективно по сравнению с живым общественным осуждением. Судите сами: у нас перед глазами масса примеров, когда чиновник, или политик, или просто какая-нибудь знаменитость, сказав что-то глупое, грубое и оскорбительное, после скандала в кратчайшие сроки лишаются должностей и рекламных контрактов. Социальные сети реагируют быстро и чутко. Общество, следуя коллективному инстинкту самосохранения, само изживает язык вражды и ненависти.

И сравните с моим уголовным делом. Текст "Репрессии для государства" прочитали десятки, ну, сотни человек, когда он вышел. Он не вызвал никаких волнений в народе. Но через полгода ко мне ворвались СОБРовцы с автоматами, перевернули мой дом, забрали мои вещи – и вот мы уже второй год, с привлечением экспертов, выясняем, был ли там состав преступления. При этом опасный, по мнению Роскомнадзора, текст теперь прочитан сотнями тысяч людей, переведен на английский и получил известность в разных странах мира.

Другая тема, которую я думала затронуть, – это перевернутая пирамида права. Я журналист, и в основе моей профессии лежит конституционное право на свободу слова. Оно детализировано в федеральном законе "О СМИ", который обязывает журналиста информировать общество о значимых событиях и проблемах и дает право публично высказывать свое личное мнение. Это моя работа, за нее меня и судят.

И вот, на одной чаше весов – Конституция, а на другой – ведомственные инструкции Роскомнадзора. Сотрудница этого квазицензурного органа, увидев, что машина выискала текст со словом "теракт", осознала, что перед ней "серьезная статья", и составила карточку "о нарушении" – толком не понимая, в чем именно нарушение, потому что специального образования у нее нет: "Я же не эксперт", – говорила она в этом процессе. Далее карточка, согласно инструкциям, пошла долгим бюрократическим путем от одной инстанции до другой, и в результате оказалось попрано не только конституционное право на свободу слова и мнений, не только статус журналиста, закрепленный в федеральном законе, но и сама основа права – презумпция невиновности, поскольку я, напомню, уже наказана отъемом вещей и денег, причем еще даже до начала суда.

Что характерно, ни один из госорганов, вовлеченных в процесс, не заметил и не устранил этот дисбаланс. Это уже говорит о нездоровье нашей правовой системы.

Но все-таки есть еще более важная тема. Привлеченный мною специалист Юлия Александровна Сафонова, выступая перед судом, отметила, что государства сознательно ограничивают свободу слова, когда речь идет о возбуждении вражды и ненависти. Это причина, по которой в принципе становятся возможны уголовные дела "за слова". Позднее Юлия Александровна пояснила, что имела в виду. Она напомнила, что такие ограничения впервые стали появляться в законодательстве демократических стран после Второй мировой войны, когда мир осознал, к какой катастрофе привела нацистская пропаганда. Тогда ведь тоже были "просто слова".

Это серьезная проблема и ответственнейшая развилка: как, привлекая к борьбе с языком вражды силу закона и государственного принуждения, одновременно сохранить и свободу слова. Как избежать абсурдных уголовных дел, когда за личное мнение мне, например, грозит по запросу прокурора 6 лет лишения свободы и 4 года запрета на профессию. Или когда за комментарий в соцсети человек оказывается под арестом и затем в колонии. Мы же с вами прекрасно понимаем, как эти примеры далеки от слов и речей, которые привели в Бухенвальд и Освенцим.

Я много думала об этом и, кажется, поняла, в чем соль. Нацистская пропаганда, которая закончилась геноцидом целых народов, мировой войной и гибелью миллионов, была государственной пропагандой. Адольф Гитлер, организатор величайшего в истории преступления против человечности, был лидером государства. Геббельс, чье имя стало нарицательным, был госслужащим – министром пропаганды. И рядовые исполнители Холокоста, те, кто расстреливал и пытал в концлагерях, тоже состояли на службе государства, они "действовали по инструкции" и "просто выполняли приказ".

Если обратиться к истории, мы увидим, что самые массовые убийства мирных людей были организованы силами государств. Культурная революция в Китае (порядка 100 млн пострадавших) – официальная политика правящей Коммунистической партии Китая в 1966–1976 годах. Большой террор в СССР (более 1,5 млн жертв за два года, 1937–38) – проводился силами органов госбезопасности. Геноцид армян в 1915 году (1,1 млн жертв) был поддержан правительством Османской империи. Резня в Руанде (от полумиллиона до 1 млн жертв среди народа тутси за четыре месяца 1994 года) была организована правительством хуту.

Именно государственная власть, попавшая в руки циничных и жестоких людей, становится самой страшной угрозой для безопасности граждан. Допустив узурпацию власти преступным политиком, партией или хунтой, граждане рискуют лишиться всего – начиная от имущества и права на мнение и заканчивая свободой и правом на жизнь. Но преступная политика начинается не с преступного умысла – нет, всегда есть "высокие цели" и "благородные мотивы", типа возрождения величия нации, защиты суверенитета или борьбы с внутренним врагом. Именно поэтому в преступную политику так легко вовлекаются рядовые исполнители, которые просто следуют инструкциям и выполняют приказы.

Репрессии развиваются постепенно. Невозможно предугадать, когда ограничение прав и преследование инакомыслия превратится в концлагеря и расстрелы. История говорит нам о том, что такое превращение возможно даже в самом культурном и цивилизованном обществе – при условии соответствующей государственной политики и пропаганды. Именно поэтому и нужна свобода слова – чтобы вовремя забить тревогу. Нужны независимые медиа, журналисты, оппозиционные политики и активисты, чтобы своевременно сказать правящему большинству: "Ау! Оглянитесь! Вы встаете на скользкий путь!" Именно поэтому главным и основным объектом критики для СМИ всегда было и будет государство – система власти с аппаратом принуждения, способным стать инструментом массовых репрессий.

Мне не страшно критиковать государство. Мне не страшно критиковать правоохранительную систему и говорить силовикам, что они порою не правы. Потому что я знаю, что по-настоящему страшно станет, если я этого не скажу, если никто не скажет.

Я не претендую на истинное мнение – таких не бывает. Любой человек может заблуждаться и допускать ошибки, и не каждый раз критика справедлива. Но пусть лучше будет, в том числе, необоснованная критика, чем не будет вообще никакой. Чем больше идей мы обсуждаем, чем шире представленный спектр мнений – тем легче обществу принять правильное решение и выбрать оптимальный путь развития. Тем проще избежать новой гуманитарной катастрофы, от которых человечество, увы, не застраховано.

Я прошу уважаемый суд, принимая решение по моему уголовному делу, брать в расчет не только докладные записки и протоколы, но и самые общие принципы, на которых строится наше общество. Это свобода слова, это статус журналиста, это миссия прессы. Я выполняла свою работу. Я не сделала ничего, что выходит за рамки моего профессионального долга. Никакого состава преступления в этом нет.

Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции