Неделю назад я лишилась работы на сахалинском интернет-радио "Сова". Почти целый год, чуть меньше, чем существовало само радио, каждую среду я вела там двухчасовую программу, в которой новости были поводом поискать аналогии в истории. Рассказываем про женские протесты в Беларуси и вспоминаем неистовую калеку-суфражистку Розу Мэй Биллингхерст, которая на акции протеста приезжала на трехколёсной коляске и в драках с полицейскими ловко использовала костыли. Пандемия и карантин были поводом поговорить об Юстиниановой чуме и холерных бунтах, а недавний закон о просветительской деятельности – задать вопросы ректору Сахалинского госуниверситета и вспомнить об эпохе Просвещения и Энциклопедии Дидро. Денег за работу я не получала, платой было моральное удовлетворение.
Программа закрылась, потому что закрылось радио. За год оно так и не смогло выйти на окупаемость. Это было ожидаемо. Неожиданным стало только то, что именно сожранная в Ухане летучая мышь подкосила частный бизнес в России. У инвесторов закончились деньги. Содержать "Сову" не на что.
Ребята, придумавшие "Сову", пытались найти новых инвесторов, но не смогли. Они сами себя загнали в тупик – составили договор, по которому никто из учредителей не имеет права вмешиваться в редакционную политику, отказывались даже обсуждать возможность госконтрактов на "информационное сопровождение", платные эфиры с гостями и вообще любое вмешательство денег в информационную повестку. Но региональные СМИ сегодня выживают только за счет госконтрактов. Построить СМИ как бизнес сейчас невозможно. Власть так или эдак задавит любое неподконтрольное, финансово независимое издание.
Для создателей "Совы" закрытие стало адским стрессом. Для меня – нет. И не потому что я ничего не теряла, а потому что всегда понимала: эта история закончится скорее рано, чем поздно. Весь мой 20-летний опыт говорит, что независимое, дистанцирующееся от власти и не боящееся политической повестки СМИ в сегодняшней России обречено. Это словно садишься в вагонетку и скатываешься на ней в заброшенную шахту. И весь вопрос, что тебя убьет – внезапная пропасть (читай "безденежье"), камень на рельсах (давление на учредителей) или другой из десятка обкатанных способов уничтожения свободы слова.
Меня радовало уже то, что недолгий полет на вагонетке был. Потому что почти вся моя карьера – это попытки уйти от цензуры, которая каждый раз меня догоняла.
В конце 2002 года коммерческим директором в областную газету, где я была журналистом, поставили суетливую женщину, работавшую до этого звукорежем, приятельницу приятеля кого-то из московских учредителей.
Редакция была молода, всем плюс-минус лет 25. Уничтожение прежнего НТВ к тому моменту уже случилось, но мы не считали, что это отменяет для нас свободу слова и принципы работы журналистов. С клинической отвагой брали темы, от которых отказывались более опытные коллективы. Суды считали частью своей работы, не боялись их, хотя денег на адвокатов у газеты не было. Наша 22-летняя редактор привела в замешательство судью, когда отважно пришла защищаться от иска, поданного мэром Южно-Сахалинска, в одиночку. Девчонка с косой против правового управления администрации города. Пришли к мировому соглашению. А суд с крупнейшим сахалинским банком я, тоже в одиночку, выиграла.
Но скоро коммерческий директор сообщила, что отныне политика меняется. Это называлось "дружить", хотя правильнее назвать "пресмыкаться" перед всеми. "Мы про них хорошее напишем, сделаем приятно, и может, они нам тоже", – сюсюкала директриса. В 2003 году от коллектива редакции остались только технические работники.
Эта газета существует до сих пор и все с тем же руководителем. Перепечатывает истории про сериальных актеров и телепрограмму. Имеет госконтракты от правительства области.
Прошло несколько лет, региональная вкладка "Аргументов и фактов", где я была главредом, переходила от одного учредителя – частного медиахолдинга к другому – областной типографии.
По уставу учредители не имели права вмешиваться в редакционную политику. На деле каждый наш шаг контролировал синедрион в лице директора типографии, его заместительницы и начальницы отдела кадров. Эта женщина вгоняла меня в ужас – седенькая, с гулей на голове, в очочках и вкрадчивым голосом душительницы кошек.
Не успевала я отправить материал на верстку, как верстальщицы сигналили – "пришли эти". Когда вспоминаю тот год, то вижу себя свирепым страусом – я тогда носила 12-сантиметровые каблуки и каждый день в бешенстве неслась по лестнице с моего третьего на второй этаж – биться за статьи.
"Почему у вас Путин на восьмой полосе?" – орал синедрион. И давал указание поставить Путина на первую. Я орала, что запрещаю. Верстальщица грустно улыбалась и делала так, как велели "эти".
Материалы, даже самые безобидные, снимались с полос. Сколько бы я не бегала по коридорам и не трясла уставом, мне ни разу не удалось отстоять ни одного. Московская редакция пеняла, что мы превратились в беззубую провинциальную газету, требовала ярких материалов, но ни разу за нас не вступилась.
С тех пор не ношу каблуки.
Региональную вкладку "АиФ" сейчас издает та самая дама, что учила меня "дружить".
Потом недолго был телеканал, принадлежащий областной администрации. Я довольно быстро оттуда ушла, еще до того, как понаехавшие с материка политтехнологи стали дрессировать коллектив. Голодовку, которую объявили несколько человек, нужно было преподносить как голодание. В эфире это должно было выглядеть не как протест отчаявшихся людей, а практически лечебная процедура.
Еще через несколько лет, при новом губернаторе Сахалинской области Олеге Кожемяко медиахолдинг, где я была редактором сайта, отжали у владельцев. Они создали его в 90-е годы с нуля, каждую копейку вкладывая в развитие. Отжали, нужно сказать, по-божески – выкупили, а могли бы просто уничтожить, как другие региональные телекомпании. Новые руководители компании на полном серьезе были уверены, что бывшим страшно повезло и они должны быть им благодарны – это ж сколько миллионов сразу получили. То, что можно дорожить своим делом, что работа может быть источником радости, в их голове не укладывается.
Ну а журналистов сразу обступила невидимая, но очень плотная стена "друзей". "Не будем указывать, что он (депутат под следствием. – Прим. авт.) из "Единой России", наши друзья об этом очень беспокоятся", "Нельзя рассказывать, что на угольном карьере погиб рабочий, наши друзья расстроятся". Даже вышедший об этом релиз МЧС поставить было нельзя, чтобы не травмировать друзей. Ради "друзей" через полчаса после опубликования с сайта снесли мой материал про незаконные свалки нефтеотходов. Ради друзей подчищали комментарии, ввели премодерацию блогов, переписывали правила сайта. Этими друзьями не были рекламодатели. Это на самом деле были бизнес-друзья губернаторской команды, которых почему-то навязывали в друзья редакции. При этом, словно застенчивый воришка Альхен, новый руководитель холдинга изо всех сил пытался казаться человеком, радеющим за свободу слова: "Обещаю, что помогу разместить статью на "Медузе", – клялся он, снимая очередной мой материал.
Я уже несколько лет там не работаю. Теперь единственное издание, которое берет мои статьи, – "иностранный агент". Редактор меня спрашивает, подразумевая статус издания: "Не боишься?" Пока не боюсь. Это так странно – бояться говорить и писать. Но кто знает, насколько еще хватит моей смелости.
Любовь Барабашова – журналист, Сахалин
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
