Рождение дагеротипа
В 1826 году французский изобретатель Нисефор Ньепс сделал первый в истории фотографический снимок, известный под названием "Вид из окна в Ле Гра", на котором можно с трудом различить очертания домов. Для того чтобы их запечатлеть, понадобилось держать открытым объектив камеры-обскуры больше 12 часов. Конечно, это была еще не фотография, а лишь только намек на нее.
Спустя три года Ньепс познакомился с молодым художником и химиком Луи Дагером, и они совместно занялись усовершенствованием метода фотосъемки, который Ньепс называл "гелиографией". Чтобы их открытия не попали в чужие руки, изобретатели переписывались шифром. В 1831-м Дагер случайно открыл светочувствительность йодистого серебра, однако Ньепс не сумел повторить его результаты: он истратил на опыты все деньги, тяжело заболел, а спустя пару лет скончался в бедности и безвестности.
Дагер продолжал свои исследования в одиночку и в 1837 году нашел способ "проявлять" изображение на серебре с помощью паров ртути. Именно этот метод был назван "дагеротипией". Весной 1838 года он из окна своей лаборатории с выдержкой в 12 минут сделал снимок, известный как одна из первых в истории отчетливых фотографий – "Вид на бульвар дю Тампль".
Достигнув такого успеха, Дагер (благородно взяв в компанию сына Ньепса и основав с ним совместную фирму) попытался продавать изобретение по подписке, за огромные по тем временам деньги – по тысяче франков за комплект. Каждый желающий обучиться искусству дагеротипии, мог получить за свою тысячу набор реактивов и аппарат для съемки.
Но желающих, как ни странно, практически не находилось. Возможно, подкачала реклама – о главном изобретении XIX столетия мало кто знал, и тратить на него целое состояние казалось рискованной идеей. Положение спас знаменитый физик Франсуа Араго, который 7 января 1839 года сделал доклад о дагеротипии на заседании Французской Академии наук. Этот день считается днем рождения фотографии. Доклад стал сенсацией, новость о невероятной "светописи" тотчас появилась на первых полосах парижских газет, и французское правительство немедленно выкупило патент Дагера, назначив ему и его компаньону ежегодную "пенсию" в размере шести тысяч франков.
Таким образом, технология фотографии, едва появившись на свет, была объявлена общественным достоянием – и передана в бесплатное пользование всему миру. Уже летом 1839 года над её усовершенствованием работали сотни фотографов в Европе и Америке. А 8 октября того же года (то есть всего через 10 месяцев после доклада Араго во французской Академии) русский фотограф Франц Теремин снял в Петербурге первый известный отечественный дагеротип, о чем сообщала заметка в журнале "Сын отечества":
"Исаакий" на тот момент только строился и стоял в строительных лесах, он никуда не спешил и не моргал, поэтому получился на фото во всех подробностях. По крайней мере так говорили современники. До наших дней первый русский снимок не дошел. Впрочем, уникальным он оставался недолго – Россию буквально охватила "эпидемия дагеротипии".
Портрет не терпит суеты
Да, в первой половине XIX столетия в смысле распространения изобретений мир уже был единым пространством, и Россия ничуть не отставала в этом плане от Европы или США. Здесь так же росла сеть железных дорог, появлялись пароходы, телеграф, зажигалки, спички и масса других технических достижений, крупных и мелких новшеств.
Капитализм, что бы о нем ни говорили, имеет такую особенность: все полезное и удачное распространяется, как вирус, само приходит к пользователям (в ХХ веке большевики наглядно продемонстрировали, что бывает, если искусственно выключить эту опцию). Поэтому неудивительно, что дагеротип мгновенно покорил Российскую империю. Новая технология улучшалась буквально каждый месяц, и – после очередного обновления – появилась возможность запечатлевать на стеклянной пластинке портреты людей.
Удивительно, но эта столь очевидная для нас идея не сразу пришла в голову пионерам фотографии.
Поначалу новое изобретение предполагалось использовать только для съемки архитектурных памятников, городских пейзажей, на худой конец, природных ландшафтов – то есть статичных объектов. Но уже на своем первом снимке бульвара дю Тампль Дагер с удивлением обнаружил неожиданную деталь. Съемка происходила в разгар дня, когда по улице шли люди и ехали экипажи, но, разумеется, все они исчезли как призраки, не оставив на фотопластинке никаких следов. Ведь объектив был открыт целых 12 минут! Однако в левом нижнем углу на снимке ясно видна фигура человека, который стоит перед чистильщиком обуви. Видимо, это был особенно требовательный клиент, которому натирали ботинки ваксой больше десяти минут. Он был вознагражден за свое терпение тем, что оказался первым в мире человеком, попавшим на фотографию!
Фотопортреты появились во Франции в том же 1839 году, а всего через год в Петербурге открылась первая фотографическая студия – "художественный кабинет" Алексея Грекова. Портреты были маленькие – величиной с табакерку, но стоили огромных денег, вполне сравнимых с гонорарами настоящих художников-портретистов. Правда, в отличие от художников, которые давали позирующему клиенту передышку, дагеротип был безжалостен – при съемке надо было сидеть неподвижно и (по возможности) не моргать несколько минут подряд.
Чтобы облегчить участь клиентов, Греков придумал специальную систему незаметных подпорок и подушечек, фиксировавших тело и голову, и благодаря этому снимки получались довольно четкими. Но скоро у Грекова появились конкуренты, и цены на фотоуслуги начали стремительно падать. В середине 40-х годов XIX века в российской столице действовало уже не менее десятка фотостудий, а стоимость одного снимка упала до 10–20 рублей. Снимали все более-менее одинаково. И чтобы выделиться среди остальных, фотографу в России требовалась какая-нибудь "изюминка". Например, быть французом.
Путешествие Давиньона
Альфред Давиньон был одним из тех, о ком можно сказать лермонтовской строкой: "...На ловлю славы и чинов заброшен к нам по воле рока". Впрочем, скорее – на ловлю денег и карьеры, ведь, в отличие от Дантеса, Давиньон не мог похвастаться благородным происхождением и титулом. О нем вообще известно не слишком много, в тумане даже дата рождения – вероятно, где-то в конце 90-х годов XVIII века.
В Россию (и, разумеется, сразу в Петербург) Давиньон приехал в 1820 году, и спустя несколько лет поступил в Главное инженерное училище, а уже в 1828-м был произведён в офицеры. В 1837 году инженер-поручик Альфред Давиньон вышел в отставку и начал работать в литографической мастерской, принадлежащей его брату. Там же, в Петербурге.
Тут нечему удивляться. Эмиграция целыми семьями в Россию из Европы в те времена была самым обычным делом. Российская империя, как и США, считалась "страной возможностей". И одну из них "поймал" Давиньон. Освоив модную дагеротипию, он в 1841 году на паях со своим приятелем Анри Фоконье открыл в Петербурге, на Никольской улице, свою фотостудию. Поскольку дагеротип был, безусловно, изобретением французским, успех "французской" студии в северной столице был предопределен.
Говорят, в течение двух лет Давиньон и Фоконье сделали портреты чуть не половины сколь-нибудь состоятельных петербуржцев. Так это или нет, понять теперь трудно, потому что историкам дагеротипы этой студии попадаются не часто. Но это, в общем, неудивительно: первые фотопластинки были чрезвычайно хрупкими, коллоид серебра с них облетал "как пыльца с крыльев бабочки", и, хотя фотографии защищались специальным стеклом, лишь при хранении в полной неподвижности у них был шанс пережить столетие-другое. Так что мы, возможно, вообще ничего не знали бы об Альфреде Давиньоне, если бы не III жандармское отделение…
Но об этом позже.
Сначала о конкуренции. В 1843 году, студия, основанная французскими компаньонами, почувствовала "прелести" жесткой конкуренции с местными фотографами. Поток посетителей стал уменьшаться, а вместе с ними оскудевал и поток финансовый. Но предприимчивый Альфред не растерялся и решил устроить "чес по провинции" – это занятие всегда приносило хороший доход столичным мастерам, в каких бы сферах искусств они не подвизались. Упаковав аппаратуру и реактивы, месье Давиньон отправился в поездку по Петербургской, Новгородской и Московской губерниям, якобы для осуществления задуманного им проекта "Дагеротипные прогулки по России".
"Северная пчела" с восторгом писала об этом предприятии:
Идея "Прогулок по России", конечно, была отличная, что-то в этом роде позднее пытались сделать многие фотографы, включая знаменитого Прокудина-Горского, оставившего фантастическое собрание цветных дореволюционных российских пейзажей. Однако "прогулки" Давиньона, очевидно, такой цели не имели. Или, по крайней мере, это была не главная его цель. Снимал ли он по дороге пейзажи, доподлинно неизвестно (наверное, снимал), но скорее это был повод поездить по разным городам – и заработать в них достаточно денег.
Лучше всего получилось с Москвой, куда он приезжал даже два раза, в июне и в июле 1844-го. Во второй свой приезд Давиньон пригласил желающих делать "светописные портреты" в дом Оливье на Петровку и уведомил московскую публику: "…по просьбе многих желающих иметь дагеротипные портреты его отделки он пробудет в Москве до 20 числа сего месяца". И правда, заказчиков было хоть отбавляй.
Но если даже в Москве дело обстояло так, что могло его ждать в провинции, на еще большем удалении от Петербурга?
И Давиньон отправился на восток. Уже в сентябре "Казанские ведомости" писали о его визите: "Давиньон в свободные от настоящих занятий своих часы будет снимать портреты несколько секунд при пасмурной погоде".
Несколько секунд – двадцать рублей! Он снимал, считал деньги – и продолжал путь. Который неуклонно вел его в Сибирь.
Фотограф щелкает и… попадает в тюрьму
Вот так летом 1845 года Давиньон оказался в Иркутске и в Томске. Здесь, конечно, не было такого количества богатой публики, как в Москве, однако интерес к дагеротипам оказался впечатляющим. Больше всего его поразило, что именно тут, в Сибири, есть люди, которые читают французские научные журналы и со знанием дела расспрашивают о процессе фотографии.
Некоторые фамилии этих "сибиряков" наверняка были ему знакомы. Трубецкие, Волконские… Двадцать лет назад Давиньон уже проживал в Петербурге и помнил декабрьское восстание на Сенатской площади. Хотя это было так давно…
Фотограф абсолютно не интересовался политикой. Его занимала только работа. И – деньги, которые он за эту работу получал.
Поэтому он трудился не покладая рук. За считаные дни он успел сделать портреты как минимум шестерых декабристов – Трубецкого, Волконского, братьев Поджио, Муханова, Панова, – а также членов их семей. Приходили позировать к нему с удовольствием, ведь, помимо прикосновения к чудесам французского прогресса, это была отличная возможность передать о себе весточку родным и друзьям, в Петербург. Поджио даже сделал два снимка – чтобы отправить их обеим своим дочерям.
"Дорогая Сонечка, вот черты твоего отца после двадцати лет изгнания, в возрасте 53 лет. 15 июня 1845 года", – писал он на одном из них.
Двадцать лет…
Этого ни декабристы, ни Давиньон совершенно не приняли во внимание. А между тем в декабре 1845 года должно было исполниться 20 лет с момента восстания, и в III отделении все были приведены в повышенную готовность, ожидая по поводу "юбилея" каких-нибудь беспорядков или провокаций.
И вот, досматривая почту декабристов, жандармы такую провокацию наконец нашли. В августе 1845 года граф Орлов докладывал Николаю I:
Фотопластинки под арестом
Николай отреагировал немедленно, распорядившись все фотографии изъять и спрятать, а у ссыльных декабристов провести обыски. Ходили слухи, будто они "завели собственные дагеротипы и снимают друг с друга портреты". Почему-то власть очень испугалась этого нового способа виртуального размножения неблагонадежных. Жандармам поступил приказ: "воспретить поселенцам из государственных и политических преступников на будущее время снимать с себя портреты и отправлять оные к родственникам или кому бы то ни было".
До самой смерти Николая Первого фотографов в Томск, Иркутск и другие губернские города Сибири, что называется, "не пущали".
Но прогресс не остановишь: в 50-е годы XIX века фотостудии появились и там. А в конце 50-х жандармы сами оценили достоинства фотографической техники – и обязали частных фотографов делать портреты ссыльных и каторжников для своих картотек.
Однако фотографировать "политических" без разрешения полиции все равно строго запрещалось.
Что же касается Альфреда Давиньона, то он был арестован сразу после возвращения в Петербург и помещен в следственную тюрьму. Главное обвинение, которое ему предъявлялось, – будто он собирался распространить фотографии декабристов в столице. Зачем бы иначе он ездил в Сибирь?
Однако тут Давиньона спасло то, что он занимался именно дагеротипами. В этой технологии нет негативов, снимок делается в единственном экземпляре, и его невозможно размножить. Изображение получают на металлической пластине, покрытой йодистым серебром, после обработки ртутью оно проявляется из амальгамы, поэтому дагеротипия часто называлась "зеркалом с памятью". В зависимости от наклона пластинки к источнику света при рассматривании дагеротип может выглядеть как позитив и как негатив. После съемки и проявления пластину тщательно закрывают стеклом и герметизируют, чтобы на нее не попал воздух, иначе фотография быстро покроется пятнами. Более привычный нам (и практичный) фотопроцесс с использованием негативов и фотобумаги изобрели позднее, и Давиньон о нем еще не знал.
Все сделанные им снимки остались у самих декабристов, с собой фотограф (даже из любопытства или на память) не привез ни одного. К тому же его русская жена, Екатерина, писала следователям многочисленные письма, объясняя, что все путешествие Давиньона целью своей имело исключительно заработок, чтобы "прокормить детей". И несомненно, так оно и было. Даже склонные к паранойе следователи III отделения не смогли заподозрить революционера в этом предприимчивом буржуа.
В конце концов следователь махнул рукой, и Давиньона отпустили. Освободившись в декабре 1845-го года, он дал подписку в том, что "не имеет при себе ни одного портрета, снятого в Сибири, и обязуется впредь в случае, если станет путешествовать, не снимать портреты с государственных преступников". Но после нескольких месяцев тюрьмы и десятков часов допросов к новым путешествиям по России и приключениям вроде уже пережитого его как-то совсем не тянуло. Собрав семью, Давиньон спешно уехал во Францию.
Впрочем, судя по газетным объявлениям, по меньшей мере до 1853 года он иногда приезжал в Петербург и в Москву, продолжая свои "фотографические гастроли". Где и когда он умер, где похоронен, нам в точности неизвестно. И трудно сказать, роптал ли он на свою судьбу или воспринял знакомство с декабристами, арест и преследования "охранки" как захватывающее приключение. А может, просто забыл обо всем и продолжал честно зарабатывать деньги фотографией? Кто знает.
Но вот судьба его произведений оказалась необыкновенно счастливой.
Все конфискованные жандармами дагеротипы до самой революции спокойно пролежали в подвалах "охранки", которые содержались в образцовом порядке, "в темном, сухом и прохладном месте". А когда победила большевистская революция и всем стало известно, что декабристы разбудили Герцена, пластинки с их драгоценными изображениями были переданы в архивы "Пушкинского дома". Где их тоже более полувека никто не тревожил. Для дагеротипов это почти идеальные условия хранения. Поэтому, когда их обнаружили в 90-е годы XX века, многие оказались в очень неплохом состоянии.
И так, в сущности, сбылись кошмары жандармов III отделения. Никто теперь не знает, как выглядели они. Утрачены портреты и фотографии не только их начальников, но и сиятельных особ, состоящих при дворе. Не существует даже прижизненной фотографии Николая I (есть, говорят, только его посмертный фотопортрет, хранящийся в британском Королевском архиве). А вот фотографии "возмутителей спокойствия", тиражирования которых они так боялись, сохранились, представлены на выставках и в музеях – и доступны любому, в любое время дня и ночи.
В этом проявляется (именно так – проявляется на наших глазах) ироническая усмешка истории, в которой почти всегда сбываются кошмары спецслужб.
