10 мая 1945 года, всего через день после подписания в Карлсхорсте акта о безоговорочной капитуляции Германии, умер Александр Щербаков, которого в СССР называли маршалом идеологического фронта. Все военные годы он возглавлял Совинформбюро. Такой карьере Щербакова способствовало усердие, которое в годы Большого террора он проявил в борьбе с "врагами народа" в Иркутске. Среди его многочисленных жертв была и творческая элита города. И если имя Щербакова до сих пор носят улицы нескольких российских городов, то память о расстрелянных музыкантах и артистах хранят лишь их потомки.
Спектакли – с аншлагами, билетов – не достать
В 1930-е годы Иркутск претендовал на звание культурной столицы всей Сибири. При этом одним из центров культурной жизни города стал Восточно-Сибирский краевой радиокомитет.
– Это не специфика Иркутска, – поясняет исследователь истории музыкальной жизни Иркутска, кандидат исторических наук Иван Колокольников. – По всей стране штатные музыкальные коллективы тогда формировались на базе радиокомитетов. Еще в 1920-е годы перед ними поставили задачу – повышение культурного уровня масс. Особое внимание уделялось серьезной музыке. А поскольку качественной звукозаписи в довоенный период не было, вещание не могло строиться на готовых фонограммах. Исполнять музыкальные произведения приходилось в прямом эфире. Поэтому штатные коллективы появились сначала в Московском радиоцентре, а затем и в республиканских, краевых и областных учреждениях радиовещания.
В Иркутске на базе радиокомитета сформировались симфонический оркестр, камерный хор, оркестр народных инструментов, группа певцов-солистов и концертмейстеров.
– Уникальность Иркутска была в том, что вокруг радиокомитета объединились сильнейшие музыкальные деятели города. Многие их них были истинными энтузиастами, готовыми сделать намного больше, чем подразумевали их должностные обязанности. Поэтому с первого же года своего существования коллективы радиокомитета выступали не только в эфире, но и на концертных площадках города. Фактически радиокомитет заменял филармонию, которая будет создана в Иркутске лишь в 1940 году, – рассказывает Иван Колокольников.
В апреле 1936 года главным дирижером симфонического оркестра радиокомитета стал Константин Брауэр, ученик Римского-Корсакова.
– До того как возглавить оркестр в Иркутске, Брауэр успел поработать в крупнейших столичных коллективах, – продолжает Иван Колокольников. – Он был дирижером Мариинского театра и оперной студии-театра Станиславского. Работал с Шаляпиным: в журнале Петроградских государственных театров от 1918 года в одном из номеров опубликован такой анонс: "Лакме". Участвует Федор Шаляпин, дирижер К.Р. Брауэр". Так что мастерства и опыта Брауэру было не занимать.
Весной 1936 года музыканты радиокомитета предложили: не просто исполнять отдельные арии, а ставить оперы полностью. Инициативу поддержал Первый секретарь Восточно-Сибирского крайкома ВКП(б) Михаил Разумов.
– Он провел первый краевой съезд работников культуры. Поддержал открытие Театра кукол и Дворца пионеров. Поэтому, думаю, и со стационарным оперным театром в Иркутске он постепенно пробил бы вопрос, – считает Иван Колокольников. – Пока же была сформирована оперная труппа при радиокомитете, руководителем которой стал Брауэр. Показательно, что Разумов лично присутствовал при отборе солистов.
Ядро труппы радиокомитета составили оперные певцы, приглашенные из других городов. Среди них были такие исполнители, как Николай Оржельский – до революции он был солистом Мариинского театра. Приехали в Иркутск и несколько бывших солистов Большого театра: Николай Попов, Анатолий Журавлев и Виктор Иванов. Благодаря личностям такого масштаба иркутская труппа оказалась неожиданно сильной. Хотя из идеологических соображений Бауэру приходилось привлекать к постановкам и солистов рабоче-крестьянского происхождения.
Всего за один сезон было поставлено шесть опер: "Евгений Онегин" и "Пиковая дама" Чайковского, "Демон" Рубинштейна, "Чио-Чио-Сан" Пуччини, "Паяцы" Леонкавалло и "Риголетто" Верди. Постановки в помещении Городского драматического театра проходили с аншлагами, билетов было не достать. А затем при радиокомитете появилась и балетная труппа. Возглавил ее опытный балетмейстер Александр Монковский, который привез в Иркутск немало одаренных артистов балета.
"Щербаков не боялся запачкать руки"
Казалось, еще чуть-чуть – и в Иркутске первом из сибирских городов появится собственный оперный театр. Но радиокомитет неожиданно лишился поддержки властей: 1 июня 1937 года был арестован Михаил Разумов. Его обвинили в контрреволюционной деятельности, осудили по ст. 58 УК РСФСР и расстреляли 30 октября 1937 года.
30 июля 1937 года газета "Восточно-Сибирская правда" опубликовала статью "Очистить радиовещание от вражеских элементов", где описывались примеры "преднамеренного вредительства". Один из них был непосредственно связан с музыкальной редакцией. В статье приводился такой "вопиющий случай": "В программу включается песня "Замучен тяжелой неволей". В этот же день получается сообщение о самоубийстве Томского, запутавшегося в грязных шпионских и диверсионных связях. Вражеская рука подтасовывает так передачу, что песня исполняется почти вслед за сообщением о Томском".
Кампания по "раскрытию сподвижников Разумова" развернулась и в самом радиокомитете. На партсобраниях бдительные сотрудники пытались изобличить "врагов народа" в своих рядах.
– Примечательно, что среди ведущих музыкальных деятелей города тогда не было ни одного члена ВКП(б). Поэтому присутствовать на партсобраниях они не имели права. И могли лишь гадать, какие обвинения сыплются в их адрес за закрытыми дверьми, не имея возможности сказать хоть слово в свою защиту, – рассказывает Иван Колокольников. – Я читал протоколы этих партсобраний. Из них видно, что многие люди, произносившие обличительные речи про "врагов народа", пытались таким образом еще и упрочить свое положение, действовали и из личной выгоды. В обязанности руководителя литературно-драматического вещания Валентины Зубковой, к примеру, разбор вопросов, связанных с музыкальной деятельностью радио, никак не входил. По собственному почину выявляла "врагов народа" и некая Мурашова, которой это тоже было не по должности. Желающих отличиться хватало.
Парторг радиокомитета Лебедев не раз приходил в обком, чтобы указать на неблагонадежных коллег. Он твердил, что прежде всего следует очистить оперную труппу, причем начать нужно с опаснейшего из всех – Брауэра. И слышал в ответ: "без него опера работать не будет".
"Сигналы" Лебедева игнорировали, пока в сентябре 1937 года первым секретарем Восточно-Сибирского обкома партии не стал Александр Щербаков.
– До назначения в Иркутск Александр Щербаков был вторым секретарем Ленинградского обкома партии, заместителем Андрея Жданова. Леонид Максименков в монографии "Сумбур вместо музыки. Сталинская культурная революция 1936–1938 годов" рассказывает, что именно Щербакову поручили "навести порядок в культурной сфере Ленинграда". Автор считает, что Щербаков, по мнению своих начальников, эту работу провалил, за что и был направлен секретарем обкома в Иркутск. И здесь он уже изо всех сил старался отличиться. Готов был на все, чтобы не просто выполнить план, а добиться самых высоких показателей по выявлению "врагов народа". Говорили, что Щербаков приходил на допросы и самолично выбивал нужные показания из заключенных, – говорит Иван Колокольников.
"Просто забрали – и всё"
Ведущие сотрудники радиокомитета были отличной мишенью. Они на виду, а громкие имена убедительно выглядят в отчетности. А главное, обвинить их в шпионаже было необыкновенно просто.
– У большинства музыкальных деятелей Иркутска были очень удобные для фабрикации дел биографии. Было к чему прицепиться, – считает Иван Колокольников. – Ведущий солист оперной труппы Николай Оржельский, например, не так давно в течение нескольких сезонов пел в Харбине. Балетмейстер Александр Монковский и вовсе собирался эмигрировать вместе с семьей. Его сын рассказывал, что они уже собрались уезжать и купили билет, но в последний момент передумали, опасаясь тоски по Родине. Все эти штришки биографии могли быть известны соответствующим органам. Люди, которые разъезжают туда-сюда, да еще и намереваются покинуть страну – кого еще обвинить в шпионаже, если не их?
– В музыкальной среде были заметные фигуры из местных, про которых знали, что они неблагонадежны, и даже брали их на заметку. Например, в хоре пела, а иногда и солировала Дарья Гусева, в девичестве Трапезникова – а это очень зажиточная иркутская семья, купцы Первой гильдии. Про хормейстера и музыкального редактора Василия Патрушева все знали, что он бывший церковный регент. Но их почему-то не заметили. Видимо, делали ставку на приезжих – их проще провозгласить иностранными агентами. Местных могли допрашивать, угрожать, чтобы вытянуть показания, но их практически никогда не арестовывали.
Первой под удар попала солистка Нина Климовская, обладательница красивого лирического сопрано. Ее мужа, юриста Антонина Климовского, арестовали 6 сентября 1937 года. За певицей пришли через два месяца – 11 ноября.
– Единственной дочерью Нины Иннокентьевны была Алла – моя бабушка, – рассказывает Алла Агаронова, правнучка Нины Климовской. – На момент ареста матери ей было 8 лет. Она мне говорила, что плохо помнит ту ночь, поскольку была совсем ребенком. Помнит только, что поднялся шум в квартире…
Нину Климовскую расстреляли 9 декабря 1937 года – в один день с мужем Антонином. Талантливой певице было всего 34 года.
– После ареста родителей Алла Климовская осталась жить с бабушкой и дедушкой – родителями Нины Иннокентьевны, – продолжает рассказ Алла Агаронова. – После революции отец Нины Иннокентий Машуков переехал из большого двухэтажного дома, который он построил, в маленький флигель напротив, предназначавшийся для слуг. А в дом заселились другие жильцы. В одной из комнат жили Антонин и Нина Климовские. После их ареста в эту комнату вселили другого человека. Никто не знал, что с ними случилось: просто забрали – и все. Может быть, родители Нины Иннокентьевны и подозревали нечто такое, но вслух об этом не говорили. Причин ареста тоже не знали. Предполагали лишь, что Антонина Николаевича могли арестовать за то, что он служил в Белой армии. Что стало с ее матерью, Алла Климовская смогла выяснить лишь в 1957 году, через 20 лет после ее ареста. Получив справку о посмертной реабилитации, она прочитала, что Нина Климовская была осуждена по 58-й статье и расстреляна. Мать Нины Иннокентьевны так и не узнала о расстреле дочери – она умерла в 1951 году. А о судьбе отца Алле Климовской стало известно через 50 лет после его ареста – справку о его посмертной реабилитации семья получила в 1987 году.
"Люди были очень сильно напуганы"
После ареста Нины Климовской в прессе прозвучали абсурдные обвинения в адрес Брауэра. 20 ноября 1937 года в "Восточно-Сибирской правде" была опубликована статья о том, что "Брауэр привел оркестр к грани развала", поэтому "в микрофон дается брак".
21 декабря, выступая на одном из партийных собраний радиокомитета, парторг Лебедев заявил: "Тов. Щербаков правильно сказал на партийной конференции, что в Восточной Сибири осела главная контрреволюционная головка после разгрома контрреволюции. Просматривая список наших работников, видишь бывших офицеров, есаулов, детей попов, регентов, бывших торговцев, а ведь эти люди могут сыграть большую роль в некоторых условиях. Брауэр, Калиновский, Оржельский, Факторович, Попов, Панкевич и многие другие, от которых нужно освободиться".
10 января 1938 года "Восточно-Сибирская правда" обвинила Брауэра в попытке пересечения государственной границы. На следующий день, 11 января 1938 года, дирижер был арестован.
Палочку главного дирижера временно вручили Натану Факторовичу, который до этого был вторым дирижером оркестра. Однако уже 1 февраля 1938 года его освободили от должности, передав ее Александру Бесеневичу, ранее являвшемуся концертмейстером оркестра. Но и он пробыл главным дирижером совсем недолго.
Весной на радиокомитет обрушилась волна репрессий. 14 марта был арестован солист оперы Николай Оржельский. 6 апреля – оркестрант Мячислав Калиновский. 14 апреля – дирижер оркестра народных инструментов Афанасий Слободынюк. 17 апреля – Натан Факторович. 18 апреля – Александр Бесеневич. 21 апреля – балетмейстер Александр Монковский. 7 мая их участь разделила певица Динора Розенберг. Ее арестовали прямо на сцене драмтеатра, когда она исполняла роль Лизы в "Пиковой даме".
В середине мая вся оперная труппа была распущена, уцелевшие артисты разъехались по разным городам. Иркутск лишился не только пользовавшегося популярностью коллектива, но и шанса на появление оперы. Первый в Сибири стационарный оперный театр будет открыт в Новосибирске в 1939 году.
Брауэр, Оржельский, Бесеневич, Слободынюк, Калиновский и Монковский были признаны виновными по ст. 58 УК РСФСР и приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. 16 октября приговор привели в исполнение.
Дела Факторовича и Розенберг были прекращены.
– Почему освободили именно их двоих, я сказать не могу. Я не видел документов НКВД. Для этого нужно получить допуск к архивам ФСБ, – поясняет Иван Колокольников. – Но одна закономерность видна сразу. Большинство расстрелянных были поляками. Оржельский, Калиновский, Монковский – поляки. У Слободынюка, несмотря на белорусскую фамилию, в графе национальность указано "поляк". Итого четверо – а это уже большая часть расстрелянных. А значит, какая-то польская составляющая в обвинении была. Закономерность видна даже без знакомства с делами или, что вероятнее, одним общим делом по сотрудникам радиокомитета.
После освобождения Факторович покинул Иркутск и сумел построить серьезную дирижерскую карьеру, заявив о себе на всесоюзном уровне. Динора Розенберг вновь стала работать в радиокомитете. Говорили, что она пережила такой нервный шок, что больше не могла петь и вынуждена была навсегда отказаться от карьеры певицы.
– Это всего лишь легенда. На самом деле она была солисткой радиокомитета и выступала до 1944 года, а потом уехала в Москву. Впрочем, арест, по всей видимости, действительно был для Диноры Розенберг огромным потрясением. Родственница дирижера Патрушева рассказывала мне, что она стала петь хуже. Ее голос уже не был таким удивительно гибким, как до ареста, – говорит Иван Колокольников. – В Иркутске все арестованные – из первого ряда, ярчайшие имена, никаких рядовых оркестрантов или хористов. С их уходом музыкальная жизнь в Иркутске затихла надолго. К тому же люди были очень сильно напуганы. Теперь они боялись проявлять творческую инициативу. Раз оперу сначала приняли "на ура", а потом объявили творением "врагов народа", значит, лучше не пытаться выходить за рамки штатного расписания. Почти вся концертная работа в городе была свернута.
"По культурному уровню это был старший дворник"
А карьера Александра Щербакова, наоборот, пошла вверх. Возможно, этому поспособствовал террор, который он развернул в Иркутске. Жертвой инициированных им репрессий вслед за творческой элитой стала элита партийная. Были репрессированы сотни советских, хозяйственных, профсоюзных и комсомольских руководителей различных уровней. В некоторых районах, как, например, в Ольхонском, было репрессировано и не по одному разу все руководство.
24 июня 1941 года Александра Щербакова назначили начальником Совинформбюро – главного пропагандистского ведомства СССР, сводки которого, как говорили, зачастую правил сам Сталин, а оглашал знаменитый диктор Юрий Левитан. "Весь октябрь, ноябрь 1941 года, самое страшное время, в городе была практически одна фигура – Александр Сергеевич Щербаков", – вспоминала первый секретарь Москворецкого райкома ВКП(б) Олимпиада Козлова. Маршал Александр Василевский в своих воспоминаниях "Дело всей жизни" писал: "Материалы, согласованные с Александром Сергеевичем или завизированные им, Сталин подписывал без задержки".
В июле 1942 года Щербаков получил еще одну должность – начальника Главного политуправления Красной Армии, с 1943 года стал также заведующим отделом международной информации ЦК ВКП(б). Корней Чуковский в книге "Дни моей жизни" писал: "По культурному уровню это был старший дворник. Когда я написал "Одолеем Бармалея", … меня вызвали в Кремль, и Щербаков, топая ногами, ругал меня матерно. Это потрясло меня. Я и не знал, что при каком бы то ни было строе всякая малограмотная сволочь имеет право кричать на седого писателя. У меня в то время оба сына были на фронте, а сын Щербакова (это я знал наверное) был упрятан где-то в тылу".
В ночь с 9 на 10 мая 1945 года Щербаков умер от обширного инфаркта. Урна с его прахом замурована в Кремлевской стене. В честь "выдающегося деятеля советского государства" переименовали Ростокский район Москвы и город Рыбинск, назвали станцию столичного метро и Дворец пионеров в Иркутске. Правда, уже при Хрущеве новые названия начали исчезать с карт, а установка памятника Щербакову у Сретенских ворот была отменена. Но его имя до сих пор носят улицы в Санкт-Петербурге, Минске, Перми, Екатеринбурге, Зеленограде, Рузе.
Ни одна улица Иркутска не названа в честь репрессированных музыкантов. Память о них хранят лишь потомки.
– Моя бабушка Алла стала врачом, работала терапевтом и кардиологом в первой городской больнице в Иркутске, – рассказывает Алла Агаронова. – Портрет Нины Иннокентьевны в роли Татьяны из постановки "Евгений Онегин" радиокомитета всегда висел в бабушкином доме. С 1938 года сохранилась записка УНКВД, что пианино арестованной Климовской можно перенести в сарай. На этом пианино бабушка занималась музыкой, она не расставалась с ним до переезда в Москву в 2000 году.
Алла Агаронова узнала о судьбе своей прабабушки Нины Климовской в 13 лет, когда впервые гостила у бабушки в Иркутске после отъезда в Израиль.
– У нее сохранилось несколько альбомов со старинными фамильными фотографиями. Они всегда меня привлекали, мне нравилось их рассматривать. Все лица на них были как живые, и мне хотелось побольше узнать о людях на этих снимках. В альбомах были и фотографии Нины Иннокентьевны – с самого детства и до последних лет жизни. Я спросила бабушку, что произошло с ее родителями, и она ответила, что их расстреляли. Я тогда ничего не знала про репрессии, про 1937-й год. Потом мы касалась этой темы на уроках истории в школе, на иврите, я сама смотрела и читала материалы о репрессиях. Я много думала об этом с тех пор, как узнала, что случилось с моими родными. И даже мне, правнучке, до сих пор больно. Ведь это несправедливо – взять и просто убить ни в чем не виновных мужа и жену, оставить ребенка без отца и без матери.
– Кроме некоторых вещей, программ оперных постановок радиокомитета, писем, фотографий и надписей к ним, ничего не сохранилось. Алла Климовская мало спрашивала бабушку и дедушку о своих родителях – видимо, все в семье боялись затронуть эту тему. По вещам, оставшимся от Нины Иннокентьевны, – таким как бюст Чайковского и большая папка нот, где собраны самые разные произведения, от классических арий до романсов, – можно понять, как трепетно она относилась к музыке и как любила свое дело. А еще у Нины Иннокентьевны на снимках всегда печальный взгляд, и бабушка говорила, что, возможно, она предчувствовала свою судьбу. Мне всегда было интересно узнать, о чем она думала, когда ее фотографировали. И, конечно же, очень хотелось бы услышать ее голос – лирическое сопрано.
