"Была такая "нация" – харбинцы: Харбинская операция НКВД в документах" – так называется книга исследователя национальных операций НКВД Сергея Прудовского, вышедшая в конце прошлого года в России. Автор работал над ней несколько лет, скрупулезно собирая документы по архивам спецслужб нескольких стран. Однако на запрос доступа к ряду главных документов, касающихся начала "харбинской" операции, Центральный архив ФСБ ответил отказом. Оспаривая его, Прудковский прошел в России все судебные инстанции вплоть до Верховного суда и везде потерпел неудачу. Сейчас его иск находится в ЕСПЧ*.
Вот уже около 15 лет Сергей Прудовский занимается изучением дела "харбинцев" – россиян, репрессированных после возвращения из Китая на родину в 30-е годы. Только в регионах Сибири и Дальнего Востока по этому делу были расстреляны около 13 тысяч человек.
История Харбина началась в конце 19-го века, когда россияне основали на северо-востоке Китая станцию при строившейся тогда Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). Она проходила по территории Маньчжурии и соединяла Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Строили эту дорогу в основном российские специалисты. По российско-китайскому договору КВЖД находилась под совместным российско-китайским управлением. После революции железная дорога перешла под управление уже РСФСР, потом СССР. Судьбы многих русских харбинцев впоследствии сложились трагически. Среди репрессированных "харбинцев" был и дед Сергея Прудовского.
– В 35-м году, после того как территорию Маньчжурии оккупировала Япония и там начались военные конфликты, советские власти ввели упрощенный порядок приема в советское гражданство, многие получили его и были эвакуированы в СССР, – рассказывает Сергей Прудовский. – Эвакуация проводилась централизованно. Людям выдали подъемные, выделялись специальные вагоны. Вывозили скот, птицу, скарб домашний. В СССР вернувшихся встречали очень тепло. Везде были митинги, это освещалось в газетах. Предполагалось, что всем им будет выделено жилье, все будут устроены на работу.
Они говорили так: "Ну что ж, приедем, годик отсидим, а потом будет все нормально"
– Эвакуация для всех русских была обязательной?
– Для сотрудников КВЖД, командированных из Советского Союза, обязательной. А русскоязычные, не имеющие советского гражданства, конечно, могли остаться там, и некоторые оставались. Кто-то из числа граждан получали подъемные, но потом не выезжали.
– Понимая, что их ждет?
– Да, многие понимали, какая жизнь в СССР. Ведь ротация специалистов на строительстве дороги происходила постоянно. Кто-то выезжал в СССР еще в 29–34-м годах, и многие оказывались арестованными. В Харбине об этом знали.
– И, тем не менее, все равно большинство поехало на родину?
– Тем не менее, ехали. Всего вернулись 21 343 человека. Сложно это объяснить с позиций сегодняшнего дня. Я читал в мемуарах, что довольно-таки образованные люди, преподаватели Харбинского политехнического института, обсуждая отъезд, говорили так: "Ну что ж, приедем, годик отсидим, а потом будет все нормально". Очень много молодежи, рожденной в Харбине, уезжало учиться в СССР, потому что тяга к знаниям была большая, а здесь образование получить было легче. Никто же не предполагал такого ужаса. Вот как о возвращении харбинцев писала газета "Крайний Север" от 18 апреля 35-го года: "Вчера в Москву прибыл специальный поезд с бывшими руководящими работниками КВЖД. Приехали с семьями бывшие члены правления. Все прибывшие на родину восхищены победами социалистического строительства, одержанными страной в последние годы... Наконец-то мы на родине, говорят приехавшие! Каждый из нас дает обет быть передовиком на социалистическом транспорте! Великолепная панорама социалистической стройки, развивающаяся по обе стороны дороги долгого пути до Москвы, наполняет гордостью наши сердца!".
– В основном что это за люди были? Потомки тех, кто уехал еще до революции, или все-таки советские граждане, которые после революции поехали туда работать?
– Много было и тех, и других.
– То есть люди бежали от советской власти, но при этом их там трудоустраивали на советскую железную дорогу...
– А в чем проблема? Мы знаем, что Вертинский тоже уехал туда, а потом вернулся в СССР и ему дали советское гражданство. Тогда не было еще такого людоедства.
– Но вскоре оно, тем не менее, началось…
– 19 октября 35-го года газета "Возрождение", издававшаяся в Париже, пишет о судьбах советских руководителей КВЖД: "В Харбине получены интересные сведения о судьбе многих бывших руководителей советского сектора дороги. Буквально все представители былой советской головки оказались по прибытию в Москву в немилости. Они должны были пройти через проводящуюся сейчас в СССР чистку, почти всем им инкриминированы "разложение" и "отход от пролетарской линии поведения". Кроме того, ряд членов былой харбинской головки взяты под подозрение во вредных уклонах от генеральной линии и соглашательстве. Сведения о немилости, постигшей Рудого, Мальгинова, Бандуру, Магона и других, произвели большое впечатление в советских кругах". Рудый – это управляющий дорогой, Мальгинов, Бандура, Магон – это члены правления или ревизионной комиссии. И вот дальше здесь есть очень хорошая цитата: "Вначале возвращающихся в СССР харбинцев встречали чрезвычайно радушно в Чите, Иркутске и Новосибирске, даже с музыкой, с нарядами от профсоюзов. А Рудого, как кавалера каких-то советских орденов, – с почетным караулом. Достаточно ласково были приняты сначала все харбинцы и в Москве, где они представлялись Молотову и Кагановичу. Однако, как только эвакуация из Харбина закончилась, отношение сильно изменилось".
– Когда начались репрессии против харбинцев?
– С 35-го года НКВД рассылает своим подразделениям в регионы ориентировки о различных шпионах, об агентах японской разведки. Там прописаны фамилии людей, как их завербовали, какую работу шпионскую они проводили. В газетах, особенно в начале 37-го года, выходит много статей о японском шпионаже.
3 марта 37-го года Сталин говорит о вредительской и диверсионно-шпионской работе агентов иностранных государств. После этого начинаются публикации в прессе о японском шпионаже
– На ваш взгляд, с чем была связана эта охота на "японских" ведьм?
– Японию рассматривали как очень сильного, серьезного врага. 19 февраля 36-го года замнаркома внутренних дел СССР Прокофьев утверждает циркулярное письмо, в котором предлагается произвести полный и тщательный учет всех кадров, могущих быть использованными в разрушительных целях японской и польской разведками в народном хозяйстве. В частности, всех харбинцев, бывших сотрудников КВЖД, лиц, проживавших на территории, оккупированной японцами, либо ездивших в Японию или Маньчжурию. На мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 37-го года Сталин говорит о вредительской и диверсионно-шпионской работе агентов иностранных государств. После этого пленума начинаются публикации в прессе о японском шпионаже.
4 мая 37-го года "Правда" публикует большую статью, в которой приводит примеры вербовочной работы японской разведки. Сталин, которому отправили текст на согласование, собственноручно в эту статью вписывает большой абзац, приводя пример: якобы какого-то нашего специалиста завербовали. Совершенно фантастический сюжет, выдуманный им полностью. Шла идеологическая обработка населения. Мы сейчас хорошо понимаем, как это действует. Принципы не изменились: ври больше – чему-нибудь да поверят.
По 570 протоколам были рассмотрены дела 32 754 человек. Из них к высшей мере наказания приговорены 21 194 человека
– А когда начались аресты и уголовные дела?
– 19 сентября Ежов направляет в Политбюро проект оперативного приказа по харбинцам и проект закрытого письма. В этот же день Политбюро рассматривает на своем заседании эти документы и утверждает их. На следующий день, 20 сентября, приказ утверждается, получает номер 00593, и закрытое письмо утверждается. Приказ и закрытое письмо начинаются со слов: "В СССР учтено до 25 тысяч харбинцев". И описывается, что надо арестовать бывших харбинцев, работающих на транспорте, в промышленности, служащих в армии. Все изобличенные в диверсионно-шпионской, террористической, вредительской и антисоветской деятельности подлежали расстрелу. Всем остальным – от 8 до 10 лет заключения. Был определен внесудебный порядок осуждения, так называемой "двойкой" – комиссией, состоящей из Ежова, наркома внутренних дел, и прокурора СССР Вышинского. Вот они двое решали судьбу людей. По 570 протоколам были рассмотрены дела 32 тысяч 754 человек. Из них к высшей мере наказания приговорены 21 тысяча 194 человека.
Арестовывали не только тех, кто вернулся с КВЖД, но и их знакомых, и сослуживцев. Вообще непонятно кого. В протоколе допроса одного из чекистов он рассказывает: "Пришли арестовывать по такому-то адресу китайца. Но перепутали адрес – вместо улицы пришли в переулок. Там тоже жил китаец. Мы его арестовали". Это было в Москве! Они арестовывали, приписывая к харбинцам тех людей, которые никогда не были в Харбине. Очевидно, им надо было отчитаться. Арестовали гражданина Иванова, и он показывает: "Да, я жил в Харбине. Меня арестовали, завербовали японцы тогда-то". – "Какую работу вы проводили в СССР?" – "Я завербовал..." Им часто давали список людей: "Такого-то и такого-то". Ему это записывали в протокол и заставляли его этот протокол подписать.
– Есть свидетельства о пытках?
– Есть, например, показания сотрудников Третьего отдела Управления НКВД Московской области, что оперуполномоченная Шлихт избивала людей резиновой дубинкой, вырезанной из колеса пролетки, что били пряжками, что не давали сутками спать, на выстойку ставили людей, на "конвейер", когда один следователь менял другого – и допрос продолжался неделю, 10 дней. Эти свидетельства есть. Помимо расстрелянных, 8929 человек приговорены к 10 годам заключения. 1001 человек – к 8 годам. 131 человек – к 5 годам. Пять человек – к 3 годам. 46 человек были сосланы в ссылку внутри СССР. Дела 703 человек направлены на доследование. 224 дела переданы в Военную коллегию Верховного суда СССР. 45 дел переданы в Военный трибунал. 78 дел переданы в суды. Два человека сосланы под гласный надзор. Освобождены 5 человек. Дела пяти человек переданы на рассмотрение по так называемому 606-му приказу. 17 сентября 38-го года НКВД СССР издал этот приказ, по которому все законченные, но не рассмотренные дела передаются на рассмотрение так называемых "особых троек" НКВД, которые создаются в республиках, краях и областях в составе начальника НКВД/УНКВД, секретаря регионального обкома и регионального прокурора.
К сожалению, нет полного списка людей, которые прошли по делу харбинцев. У нас выписаны все репрессированные по Москве – среди них целые семьи. А вот, в частности, по Сибири выписаны пофамильно только репрессированные в Омской области. Потому что копии этих протоколов нам не дают, фотографировать не разрешают, приходится переписывать вручную.
– Какие-то доказательства в этих делах фигурируют, кроме признательных показаний самих фигурантов?
– Как правило, в архивных уголовных делах записано: "Вещественных доказательств по делу нет". Из архивных уголовных дел становится ясно, какие обвинения выдвигались и чем они объяснялись. Все эти обвинения перечислены в закрытом письме о харбинцах. Например, в нем говорится, что в Харбине существовали шпионские курсы "Прага" и "Интернационал", на которых готовили разведчиков и диверсантов. На самом деле это были автотракторные курсы для водителей и механиков. И если при обыске у человека находили диплом об окончании курсов, то все... Не все признавали вину, но на их судьбе это никак не сказывалось. Пока не будут оцифрованы и изучены протоколы, хранящиеся в архивах ФСБ, говорить точно, сколько людей не признали вину, невозможно. Зачастую жену или мужа арестовывали и направляли в лагерь как члена семьи "изменника родины".
– И все же не все вернувшиеся в СССР харбинцы попали под каток?
– Арестовывали не всех. Это была лотерея. Например, москвичи братья Нечаевы работали на КВЖД еще с дореволюционных времен, переводчиками китайского языка. Женились там на двух сестрах, русских. Жены не работали на КВЖД. Потом они вернулись в Москву, и всех четверых расстреляли. Мой дедушка работал на КВЖД. Правда, он попал в жернова уже в 41-м году. Но жену не тронули. Заместитель управляющего КВЖД был арестован вместе с женой и сыном-студентом. А управляющего КВЖД Рудого взяли одного. Его жену и детей не тронули.
– Вы занялись изучением дела харбинцев потому, что ваш дедушка был репрессирован?
– Я начал заниматься именно судьбой дедушки – изучил его воспоминания об аресте, допросах, лагерях, освобождении. Потом ознакомился с его архивным уголовным делом. Там упоминались фамилии его сослуживцев. Я стал эти фамилии выписывать и искать судьбы этих людей, знакомиться с их делами, выписывать оттуда другие фамилии, искать их дела. И так по цепочке пошло. Потом заинтересовался всей харбинской операцией.
– Как дедушка оказался в Харбине? Чем он там занимался?
– В 28-м он окончил Сельхозакадемию в Москве, поступил на работу в Наркомзем. Его командировали в Харбин на закупку соевых бобов. Вскоре туда же приехали жена с дочкой. Сначала он заведовал опытным полем, потом стал исполняющим обязанности начальника земельного отдела. И вот с должностью уже начальника земельного отдела он возвращается в 35-м году в СССР. Опять работает в Наркомземе РСФСР, в Наркомате заготовок, в Наркомате земледелия СССР. И в феврале 41-го года его увольняют без объяснения причин. В апреле 41-го года он работает в Загорске, в совхозе агрономом. Его арестовывают. Сначала внутренняя тюрьма НКВД, потом Лефортовская, потом Сухановская тюрьма, где его застает начало войны. Потом его переводят обратно в Лефортовскую. Во всех тюрьмах продолжаются допросы. Он себя виновным не признает.
Из воспоминаний Степана Кузнецова:
"От следователя не однократно я слышал ответ, "вы сами расскажите, за этим столом все подпишите, что нам надо"…
Я ему ответил, что
- этого быть не может! и такого документа я вам не подпишу.
- может быть я подпишу нужные вам показания, тогда, когда вы меня доведете до без сознательного состояния, возьмете мою руку, вставите между пальцами ручку и будите её водить по бумаге"…
На это следователь мне цинично ответил "Да мы такое делаем".
Ведение следствия велось самыми жесткими и недозволенными методами…"
– То есть о том, каково ему там пришлось, семья не знала ничего? Его просто увезли, и все?
– Нет, не знали абсолютно. В июле его осуждает Военная коллегия Верховного суда. Выездная сессия проходила в Бутырской тюрьме. Направляют этапом в Устьвымлаг – это Коми ССР, где он до марта 49-го года находится на разных работах. Ужасное положение...
Перебрасывают с одного лагпункта на другой. Там он болеет, несколько раз лежит в стационаре, в лазарете. Ему было уже под 60, у него болели ноги. Лесоповал ему давался очень тяжело. Работы были абсолютно разные, начиная от лесоповала до дневального по бараку. Морил клопов в бараке. Иногда сельхозработы. Описывает он, что приходилось и падаль есть.
– Письма разрешали?
– Да, очень ограниченно разрешали письма.
Мои товарищи по камере неоднократно говорили: "Подпишите все то, что надо следователю, и тогда, мол, прекратятся все ваши мучения. Иначе они вас доведут до могилы"
– Они сохранились?
– Несколько писем сохранилось, в некоторых он просит прислать какие-то книги по сельскому хозяйству, почтовые марки и конверты. Бабушка три раза ездила к нему на свидания. Какие-то свидания были удачные, а однажды ее выгнали буквально через час. В 49-м его переводят в Казахстан, в Степной лагерь. И там он работает в основном на сельхозработах. Его условно-досрочно освобождают за несколько месяцев до окончания срока. В лагере, судя по приказу начальника лагеря, который у нас имеется, он выводит новый сорт помидоров "Спасская красавица" – по имени этот местечка Спасск. Его звали там "дед" и уважительно относились, судя по его воспоминаниям. В 56-м он возвращается. Пишет воспоминания, лечится, болеет, лечится... И в мае 62-го года он умирает. Реабилитация застала его в больнице в 57-м году.
Из воспоминаний Степана Кузнецова:
"Мои товарищи по камере неоднократно говорили "Подпишите, все то что надо следователю и тогда, мол прекратиться все ваши мучения. Иначе они вас доведут до могилы".
И сами рассказывали, что с ними проделывали следователи во время их следствия, как их ставили к стене и заставляли стоять несколько часов, сажали в холодный карцер и занимались рукоприкладством.
Откровенно говоря я из словам не верил и считал, что это ни что иное, как злостная провокация и злостная клевета на советских следователей, в особенности не верил словам поляка".
– Вы о чем-нибудь спрашивали дедушку с бабушкой? О том, каково было в лагере или как они жили, когда начали массово арестовывать харбинцев?
– О лагере он никогда не рассказывал, а я маленький не спрашивал. И мама, и бабушка никогда не рассказывали. Но о лагере есть воспоминания, им написанные... Про то, как они жили, когда начались аресты харбинцев, – сложно ответить... Конечно, они знали все это, не могли не знать. Когда дедушка умер, я был совсем маленьким, а у бабушки не интересовался этим вопросом, о чем очень жалею. Это для меня темное пятно. Но из архивного уголовного дела дедушки известно, что во время обыска в квартире на него было написано заявление от соседки по коммуналке. Дедушка знал об этом, по крайней мере, после освобождения. Наверное, знал уже, когда проходило следствие... Значит, и бабушка знала, что донос написала одна из соседок, Дрессен Варвара Григорьевна. И они жили в этой квартире вместе.
– Она рассчитывала на то, что арестуют всю семью, а она займет жилплощадь?
– Не могу сказать... Она вообще была очень недалекой, малограмотной, эта женщина. Я ее зрительно помню. В этой квартире жил еще один сосед, Семен Захарович, дядя Семен. Когда дедушка уже освободился и даже до его освобождения, когда мы приезжали в Москву, а папа был военным, служил в разных гарнизонах, я к этому дяде Семену иногда бегал играть. А бабушка и мама запрещали мне это делать. Я тогда не понимал почему, и только потом понял – потому что, скорее всего, донос эта женщина написала с его слов и его жены. Так что время ужасное. И как они вместе жили, как они общались...
– Что она написала там?
– Чего там только нет!.. Что он привез кучу денег из Китая... Я помню, бабушка говорила, что чекисты перекопали всю угольную кучу во дворе, когда искали эти деньги. В конце 62-го года этот дом в переулке Садовских в центре Москвы расселяли, забрали под посольство какой-то африканской страны. Так все жильцы, а там, наверное, было семей 30, получили квартиры в отдаленных районах, в новостройках Москвы. А Полонским дали квартиру на улице Фучика – это в центре. Наверное, у него были какие-то заслуги.
– А где он работал?
– В те времена он работал завхозом в Московском театре юного зрителя. Ну, это только все предположения, конечно, но скорее всего, это было так. Не зря мне запрещали ходить к ним.
Из воспоминаний Степана Кузнецова:
"С трескучими морозами в 35–40˚, а иногда он доходил и до 50˚, на работу ходили за 7–8 км., в рваном бушлате, кордовых ботинках (валенок на всех не хватало), в ватных чулках. В ботинки набивался снег, на пятках образовывался ледяной ком, так что ходить было не возможно. На работу выходили темно и с работы приходили, то же темно, в особенности в зимнее время. В следствие этого, частые были случаи, чтобы избавиться от работы люди калечили себя: рубили себе кисти рук, пальцы, пускали в глаза раствор чернильного карандаша. В следствие чего в лагере чернильные карандаши были запрещены. За это шли под суд, не боясь увеличения срока, лишь бы хоть временно избавиться от работы".
– Я знаю, что в Управлении ФСБ по Москве и Московской области вам отказались выдать протокол заседания Особой тройки с информацией об осужденных в 37–38 годах…
– Да, здесь речь о людях, которые были осуждены по 606-му приказу Особыми тройками. На днях я получил еще одно письмо оттуда же в ответ на свой запрос, что их отказ незаконен. Они мне ответили примерно так: "Вам все разъяснено, и, в соответствии с законом об обращении граждан, по данному вопросу переписку с вами прекращаем". Ну, послали, короче говоря.
– Почему вы думаете, что об этой истории важно говорить и напоминать людям?
– Я не буду оригинальным, скажу так: чтобы это не повторилось. Ведь что происходит? Возьмем судей Военной коллегии Верховного суда, которые осуждали людей. Ни один из них не понес наказания. Когда проходила реабилитация по делам осужденных Военной коллегией, всегда записывалось: "по вновь открывшимся обстоятельствам". Как будто эти судьи не знали о нарушениях законности при аресте и допросах людей. Прокуроры, которые подписывали списки на местах, ордера на аресты, альбомные справки и протоколы "двойки", если и были осуждены, то потом их реабилитировали. Потому что прокуратура занималась реабилитацией, и она своих реабилитировала. Следователи, многие чекисты были реабилитированы, потому что их же обвиняли, в основном, в шпионаже в пользу иностранных государств. И дополнительно уже – в превышении служебных полномочий. Именно потому, что они не были осуждены, мы и имеем этих судей, прокуроров и следователей, которые сейчас творят неправосудные дела. Поэтому я считаю, что о тех репрессиях народ должен знать. Не то чтобы я призываю судить этих палачей, нет. Просто в памяти они должны быть, и народ должен знать их имена.
* Текст из архива Сибирь.Реалии
