В годы Большого террора в Иркутской области были приговорены к смерти и расстреляны без суда 13 тысяч человек. Этот конвейер работал бесперебойно, в сутки порой приводилось в исполнение до 450 приговоров. Приговоренных убивали во внутренней тюрьме НКВД на улице Литвинова в Иркутске. Десятилетиями родные казненных не знали, где похоронены их мужья, отцы и сыновья. История четырех иркутских семей, потерявших родных в годы репрессий, – в материале Сибирь.Реалии.
В июле 1937 года политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление"Об антисоветских элементах": местным органам НКВД предписывалось немедленно взять их на учет с целью последующего репрессирования. 30 июля 1937 года глава НКВД Николай Ежов подписал приказ "Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов". Всех репрессируемых разделили на две категории – первых ждал расстрел по приговору "тройки", вторых – лагеря на срок до 10 лет.
Массовые аресты в Иркутской области начались в августе 1937 года. Изначально планировалось 3000 человек осудить по первой категории и 500 человек – по второй. Но этот план был перевыполнен многократно.
– С 1937 по 1939 год к высшей мере наказания по 58-1 статье УК РСФСР в Иркутской области было приговорено около 13 тысяч человек, – говорит Евгений Инешин, археолог, кандидат исторических наук.
Когда в 1989 году начались поиски, а затем и раскопки на месте предполагаемых массовых захоронений у деревни Пивовариха, Евгения Инешина привлекли к работам как археолога. Ведя раскопки, он осознавал: возможно, в этих страшных рвах лежат останки и его родного дедушки.
"Политические отправлялись кто в лагеря, а кто – в могилу"
– В 1938 году был репрессирован и расстрелян мой дед по матери, Алексей Николаевич Киселев, – рассказывает Евгений Инешин. – Я познакомился с его делом, когда был открыт доступ для родственников. По социальному происхождению дед был из крестьян Челябинской губернии, село Каменное. Его семья была довольно зажиточной, отец держал две мельницы.
По протекции своего родственника дед попал на службу в армию Колчака. Сначала был ездовым в артиллерийской бригаде, затем перешел писарем в штаб – видимо, позволяло образование и почерк. В Новониколаевске – нынешнем Новосибирске – дед попал в плен. В те годы пленные часто переходили из одной армии в другую: людей не хватало, и такое случалось и у белых, и у красных. Дед пополнил ряды наступающий пятой армии красных. Доподлинно неизвестно, кем он служил поначалу, но когда войска пришли в Иркутскую губернию, значился агентом 7-го разряда 35-й дивизии 5-й армии, расквартированной на станции Зима.
Здесь дед и познакомился с моей бабушкой. У них было мало общего: бабушка, выпускница Варшавской гимназии, была на порядок культурнее и образованнее его. Образование, которое получали тогда в гимназиях, примерно соответствовало второму курсу вуза в советское время – не только по объему предметов, которые преподавались, но и по уровню требований к знаниям. К тому же гимназии были довольно элитарными учебными заведениями, что предполагало определенный культурный и образовательный уровень учеников. Бабушка попала в гимназию как дворянка по происхождению. С гимназических времен и до конца жизни она очень неплохо знала два мертвых языка – латынь и древнегреческий. Я смог в этом убедиться, когда поступил на исторический факультет, где нам тоже преподавали латынь.
В Сибирь семья бабушки попала в годы Первой мировой войны. В 1916 году, когда русские войска оставляли Варшаву, при отступлении были эвакуированы все учреждения царской администрации, в одном из которых работал ее отчим. Бабушка поступила в Иркутский университет, но проучилась всего два года: отчим умер, и пришлось оставить учебу.
И вот представьте: мать, старшая сестра бабушки, ее младший брат и она сама остались без кормильца на станции Зима – в какой-то тмутаракани, учитывая, что до этого они жили в столичном городе. Вокруг Гражданская война, и власть переходит из рук в руки. Нужно как-то выживать… А тут – молодой и очень симпатичный парень, с тонкими чертами лица. Да, за спиной у него всего лишь церковно-приходская школа, но, по воспоминаниям бабушки, дедушка обладал исключительной грамотностью – возможно, врожденной или же приобретенной за время недолгого обучения. Плюс красивый каллиграфический почерк. Плюс, по всей видимости, какая-то природная деловая сметка и ум – эти качества в будущем помогут дедушке в продвижении по карьерной лестнице даже без специального образования.
Бабушке было несложно привлечь в себе внимание дедушки: она была довольно интересной, яркой женщиной. В 1921 году они поженились. Дед остался в Зиме, служил в отрядах ЧОН (части особого назначения – вооруженные отряды, создававшиеся для помощи местным властям. – Прим. С.Р.). По воспоминаниям бабушки – а она много рассказывала мне о тех временах, дедушка несколько раз оказывался на грани жизни и смерти, его пытались убить как активного ЧОНовца.
По мере установления советской власти в Сибири дед стал продвигаться по хозяйственно-финансовой линии, вступил в партию. На станции Зима он до 1927 года работал в районном финансовом управлении. Работа с деньгами всегда может ввергнуть в соблазн. Она предполагает определенный уровень ответственности, самодисциплины и честности. Видимо, у деда от природы были эти качества, и достаточно яркие. Поскольку он зарекомендовал себя хорошим работником в части финансового контроля и учета, ему составили протекцию по партийной линии, он пошел на повышение.
В 1931 году он переехал в город Усть-Кут, важный центр Ленского речного пароходства. Через Усть-Кут шло снабжение всего Севера, в том числе и Якутска. Дед занял должность председателя райисполкома. Там и родилась моя мать.
В 1934 году в Иркутске проходила областная партконференция. Дед приехал на эту конференцию как делегат от Усть-Кутского района и случайно встретил человека, который знал, каким образом он попал в Красную армию. Этот человек написал письмо в областной комитет ВКП(б), деда вызвали на ковер и в 1935 году исключили из партии. Он был снят с должности председателя райисполкома и переведен на работу в село Качуг – районный центр, расположенный выше по течению Лены. Вот так Гражданская война второй раз сыграла роковую роль в его судьбе.
Качуг был конечной точкой почтового тракта из Иркутска, зимой по санному пути туда привозили грузы, которые накапливались на складах. В навигацию их сплавляли до Якутска, а уже оттуда доставляли пароходами в Тикси, Диксон, по всему Севморпути. Всем эти занималась крупная организация – Арктикснаб. И после того, как деда разоблачили как бывшего солдата армии Колчака, он возглавил склады Арктикснаба в Качуге.
Дедушку арестовали по банальному сценарию – из-за доноса, который написал его заместитель. Бабушка рассказывала, что дед не давал ему воровать, и он решил от него избавиться, воспользовавшись тем, что идет кампания по разоблачению "врагов народа". Дед был легкой мишенью: у него уже была несколько подмоченная репутация. К тому же уже была арестована и расстреляна по троцкистскому делу старшая сестра бабушки, Надежда Ивановна Малашко. Я и ее дело в НКВД тоже смотрел. Она действительно входила в состав антисталинского подполья – оно реально существовало. Надежда Ивановна была замужем за членом эсеровской партии с ещё дореволюционным стажем, выполняла функции связной в подпольной организации. В первый раз ее осудили еще в 1928 году, с 1934 года и до второго ареста она жила в ссылке в семье своей сестры, моей бабушки.
Заместитель деда учел все эти обстоятельства и написал донос. Поскольку были еще времена Ежова, этого оказалось достаточно, чтобы состряпать дело и расстрелять деда. Но дед понимал, откуда дует ветер, и, когда его арестовали, сразу сказал бабушке, чтобы она опечатала склады. Как только деда забрали, она побежала и успела все опечатать, чем предотвратила хищение, это не позволило предъявить деду дополнительно еще и экономические обвинения.
Его этапировали в Иркутск. Во всем регионе было всего два особенно удаленных от центра места, где приговоры по 58-й статье выносились и приводились в исполнение на месте – Киренск и Бодайбо. Остальные попадали в подвалы внутренней тюрьмы НКВД на улице Литвинова в Иркутске. Здесь происходило судилище, и политические отправлялись кто в лагеря, а кто – в могилу.
Следствие по делу деда шло пять месяцев. Он был осужден тройкой по пунктам 7, 10, 11 статьи 58 УК РСФСР и расстрелян. Когда мы раскапывали общие рвы под Пивоварихой, куда сбрасывали тела расстрелянных, я уже знал, что, возможно, где-то здесь покоится и мой дед. Осознавать это было непросто. Кусок в горло не лез не только из-за жуткого запаха полуразложившихся тел, но и из-за этого...
Бабушка рассказывала, что через четыре месяца после ареста деда заместитель, написавший на него донос, проворовался, и его посадили. Но посадили уже по экономической статье. Ему повезло: к тому времени поменялся руководитель НКВД. Во времена Ежова его бы расстреляли, а при Берии просто дали срок.
На этом история не закончилось. Через 5 месяцев после ареста деда по 58-й статье арестовали и мою бабушку. Ей и без того было нелегко: она осталась совершенно одна в Качуге, в какой-то дыре, с престарелой матерью и пятью детьми на руках…
Бабушка просидела под следствием в здании НКВД на Литвинова два месяца. И если бы в НКВД не поменялась к тому времени власть, не сменили Ежова на Берию, то ее бы расстреляли. А так она попала в число тех 430 тысяч подследственных, которые были освобождены, хотя в их отношении велось следствие или были уже вынесены приговоры. Бабушку тоже освободили, ее не судили, следствие было прекращено. Ей даже позволили восстановиться на работе. Она была главным бухгалтером Качугской судоверфи и так, главбухом, и проработала всю войну. Документов следствия по ее делу я не видел, потому что все материалы были ликвидированы после прекращения дела.
Косвенной жертвой репрессий стал и старший сын деда, Геннадий. Когда началась война, он имел бронь как студент геологического факультета университета и мог продолжить учебу, но желание смыть пятно сына "врага народа" подвигло его пойти на фронт. В 1943 году командир пулеметного взвода Геннадий Киселев погиб под Спас-Деминском при тяжелом артиллерийском обстреле. Так что из пятерых детей в живых осталось четверо. Через голод, нужду и прочие трудности они все же пробились, получили образование и стали достойными людьми.
Бабушка долгие годы не знала, что стало с ее мужем. Хотя, конечно, догадывалась, что его нет в живых. В 1956 году она написала ходатайство на его реабилитацию. А в 1957 году получила "хрущевский привет" – бумагу, где было написано, что мой дед умер от крупозного воспаления легких в 1943 году. Истинных причин тогда не сообщали. Верила бабушка этому или нет, я не знаю. Она не дожила до перестройки, умерла в 1980 году и так и не узнала, что дед был расстрелян еще в 1938-м.
Кстати, следователь Подшивалов, который вел дело деда, тоже был репрессирован и расстрелян через два года после него. Его арестовали, когда Берия начал зачистку органов НКВД от фальсификаторов дел. И этот Подшивалов, возможно, лежит в тех же рвах под Пивоварихой, что мы раскапывали тогда. Все они – и жертвы, и палачи – там, в одних рвах. Вот такая ирония судьбы.
"Я ни в чем не виноват и скоро вернусь"
– Годы Большого террора унесли жизнь и моего родного деда по матери – Архипа Адриановича Софронова (в документах часто писали Сафронов и Андрианович), – рассказывает иркутянин Олег Догаев. – Он был из крестьянской семьи, жившей до революции где-то в селе под Самарой. Когда его призвали в Красную армию, служил на строительно-ремонтном поезде на забайкальском участке Транссиба.
В начале 1920 года этот поезд застрял на несколько месяцев на станции Хилок, где Архип Адрианович познакомился с Татьяной Лукиной, дочерью путевого обходчика. Она завербовалась в ту же часть медсестрой и, когда состав все же двинулся в путь на восток, объявила родителям, что уезжает с любимым. В пути они поженились на станции Оловянная. Сохранилось их свидетельство о браке, оформленное по всем правилам тех лет, с солидной формулировкой – "Беру под свое покровительство законным браком".
В январе 1922 года на свет появилась их старшая дочь, Людмила. С маленьким ребенком на руках Софроновы снова отправилась в путь на ремонтно-строительном поезде на КВЖД. Восстанавливать разрушенные пути, мосты и станционные коммуникации приходилось, отбиваясь порой от налетов хунхузов и разрозненных отрядов семеновцев. Бабушка со знанием дела рассказывала, что для обороны поезда спереди и сзади были оборудованы платформы с двумя пулеметами "Максим", а из запасных шпал и рельсов было сложено некое подобие брустверов. Обязанностью бабушки было перетаскивать раненых с этих платформ в вагоны.
Архип Адрианович тогда проявил себя как инициативный и толковый человек – его заметили и направили в Иркутск на курсы пехотных краскомов. Он закончил их в 1926 году, получив младший офицерский чин – три "кубаря". Тогда же вступил в ВКП(б). В 1927 году офицера Софронова снова направили на командирские курсы, но уже в столицу, разрешив взять с собой семью. Там, в Москве, родилась их младшая дочь Муза, моя мама.
Окончив курсы, дед получил назначение в Благовещенск. Затем его перевели в Иркутск – преподавать в Иркутской пехотной школе, где он несколько лет обучал рядовой состав тактике боя. Там он работал под руководством прослужившего несколько лет в Иркутске Николая Эрастовича Берзарина, будущего генерала, полководца и коменданта Берлина.
После демобилизации в 1934 году Архип Андрианович поработал в системе Военторга в Иркутске, а в 1936 году устроился настройщиком в мастерскую столярно-музыкальных инструментов: у него был отличный музыкальный слух, самоучкой он овладел струнными инструментами, особенно любил мандолину. К 1938 году стал заведующим мастерской.
Арестовали деда 1 июня 1938-го. Домашние вспоминали, что обыск при аресте был форменным грабежом. Без какой-либо описи сотрудники НКВД просто сложили в чемоданы и забрали все более-менее компактное и ценное, что смогли найти. Личные письма, документы, фотографии унесли вместе с именным портфелем с памятной биркой – его деду подарили сослуживцы по пехотным курсам в Иркутске. А потом увели и самого Архипа Адриановича, наорав на домашних: "Сидите дома, будете куда-то жаловаться, не только его арестуем!"
Только моя 10-летняя мама еще какое-то время шла следом за отцом и звала его, а энкавэдэшники отгоняли ее буквально пинками. Наконец Архип Адрианович повернулся и сказал ей: "Музочка, беги домой, я ни в чем не виноват и скоро вернусь". Вот и все, больше семья его не видела. Сгубили хорошего человека...
Статус "семьи врага народа" стал лишь одной из проблем, с которой пришлось столкнуться оставшимся на свободе Софроновым. Перенести постоянное беспокойство о судьбе отца семейства было не менее тяжело. Бабушка Татьяна Федоровна постоянно подавала запросы в УНКВД, однако ответов на них не получала. Целых пять лет раз в месяц – наверное, потому, что чаще было запрещено – она вставала в огромную очередь на площади перед СИЗО около моста через реку Ушаковку. Людей было так много, что их делили по буквам алфавита. Бабушка вставала в очередь на букву "С". Она отдавала передачу и надеялась получить хоть какое-то известие о муже… Лишь в 1943 году добрые люди шепнули бабушке, что ее мужа в тюрьме нет уже много лет. И носить туда передачи – только кормить персонал тюрьмы.
Бабушке с двумя детьми пришлось очень нелегко, особенно в войну. Мама рассказывала, что по продуктовым карточкам еды выдавали мало, цены на рынках были высокими, поэтому спасались картошкой. При этом никогда не сажали картошку клубнями, а сохраняли для посадки очистки с глазками. Когда я был подростком, мама показывала мне такой прием чистки – весь клубень очищаешь тонко, а там, где глазки, нужно ковырнуть глубже, чтобы их сохранить. В итоге чищенная картошка получалась такая ноздреватая...
Участки земли под посадку бабушке выделяли по линии гороно возле Лисихинского кладбища. Мама с ужасом вспоминала, как трудно было туда добираться, чтобы сначала посадить картоху, потом окучить и успеть выкопать. Однажды собрать урожай не успели – "добрые люди" выкопали их деляну раньше, и они в тот год очень голодали... Чтобы такого не повторилось, маме с сестрой, которая была на пять лет старшее ее, приходилось пересиливать страх. Преступность тогда зашкаливала, и с ними все что угодно могло случиться на таких сельхозработах.
Младшая дочь, Муза Архиповна, еще подростком с 1942 по 1944 год работала на иркутском патронном заводе в пункте ОТК готовой продукции. Всех мужчин из этого отдела мобилизовали на фронт, поэтому перегружать тяжеленные ящики с патронами приходилось женщинам, в том числе и моей будущей маме, обессиленной постоянным недоеданием и недосыпанием. Старшая дочь, Людмила Архиповна, всю войну проработала медсестрой в иркутском эвакогоспитале, успевая параллельно учиться в мединституте. Бабушка Татьяна Федоровна работала по линии гороно и часто дежурила в том же эвакогоспитале. Всю войну она и Людмила очень часто сдавали кровь для раненых. После Победы все женщины семьи Софроновых получили медали за доблестный труд в годы Великой Отечественной войны.
Судьба Архипа Адриановича начала проясняться лишь почти через два десятилетия после его ареста. 17 мая 1957 года он был полностью реабилитирован Военным трибуналом Забайкальского военного округа. После этого бабушке прислали из ЗАГСа свидетельство о смерти мужа, где была указана дата его смерти – 13 апреля 1943 года, причина – туберкулез легких. Семья верила этой фальшивке до 1990 года, когда появилась возможность познакомиться с документами КГБ.
И вот 31 мая 1990 года в ответ на очередной запрос бабушки из УКГБ СССР по Иркутской области пришла справка. В ней говорилось, что Архипа Адриановича в 1938 году обвинили в том, что он "являлся участником контрреволюционной право-троцкистской диверсионно-вредительской организации". 8 июля 1938 года "тройкой" по УНВД по Иркутской области он был приговорен к высшей мере наказания. В справке впервые была указана реальная дата его смерти – 19 июля 1938 года и место смерти – г. Иркутск. Вскоре после этого семье прислали свидетельство о смерти Архипа Адриановича с указанием настоящей ее причины – расстрел.
Долгие годы я не мог собраться с силами, чтобы своими глазами увидеть документы по делу деда. Но три года назад наконец-то сделал официальный запрос, и через три месяца меня пригласили в УФСБ по Иркутской области на ул. Литвинова в Иркутске для ознакомления с материалами. Меня провели в небольшую комнату и положили передо мной следственное дело на группу из девяти лиц, среди которых был и мой дед, обвиненных летом 1938 года по ст. 58 УК РСФСР по целому списку "расстрельных" пунктов. Обвинения всем были предъявлены как под копирку: организация контрреволюционной и террористической деятельности и т.п. И всех одновременно приговорили к высшей мере наказания и расстреляли в один и тот же день.
В этом деле не было ни одного документа, который хоть как-то подтверждал бы обвинения, кроме двух путаных и противоречивых показаний подельников на очной ставке, касающихся чьего-то там саботажа индпошива и спецпитания для начсостава и прочих "диверсий" подобного рода. Это абсолютно не соответствовало тогдашним должностным полномочиям деда! А главное, у меня до сих пор не укладывается в голове: даже если кто-то кому-то чего-то не пошил или кого-то недокормил, неужели это достаточная причина, чтобы убить за это всех этих людей? Даже по Уголовному кодексу тех времен такие "преступления" тянули на несколько месяцев заключения за превышение должностных полномочий с возмещением ущерба. А тут – к стенке "террористов-диверсантов"! План-то УНКВД по расстрелам "первой категории врагов народа" надо было выполнять…
Просмотрев все следственное дело, я обнаружил, что мой дед не подписал ни одного протокола допроса и очных ставок, категорически отрицал свою вину во всех предъявленных ему обвинениях, никого не оговорил. Для меня очень важно, что он до конца оставался порядочным человеком. Легко представить, какие истязания ему пришлось вынести, когда его пытались заставить все же признаться, оговорить кого-то… Но он не сдался! Его подписи нет даже на документах обвинительного заключения и приговора "тройки". Стандартная фраза "мною прочитано и подписано" есть, а подписи – нет! И еще раз хочу подчеркнуть: в его деле вообще нет ни одного документа, который хоть как-то подтверждал бы фактически выдвинутые против него обвинения, а тем более приговор к высшей мере.
До сих пор не смогу найти слов, чтобы описать чувства, охватившие меня в той комнате. Тоска, горечь, острая несправедливость, дикий произвол, жестокость – все это верные слова, но всех их мало, чтобы передать чувства, которые душат меня до сих пор. Ни за что ни про что семью лишили отца-кормильца, а меня с братом – возможности познакомиться с дедом. До боли в сердце жаль, что мне не довелось узнать Архипа Адриановича, – я сам уже дважды дедушка и знаю, как важно мое влияние для моих внуков... И я уж и не говорю о том, что как военный с отличной подготовкой дед мог принести много пользы на фронтах Великой Отечественной войны.
Моя супруга даже боялась за мое здоровье, видя, как я переживал, как не мог спать ночами после знакомства с документами по делу деда. И когда много месяцев спустя я предложил сделать аналогичный запрос по ее бабушке – она в 1938 году также была осуждена по 58-й статье на 5 лет лагерей – супруга решительно запретила это делать! И я ее понимаю: пережить такое действительно тяжело.
"Я даже не знала, какое отчество было у моего дедушки"
– В 1938 году погиб мой дед, Галактион Баянов, уроженец Болгарии, – рассказывает жительница Иркутска Наталья Кустова. – До революции он был офицером царской армии, служил в Забайкалье, под Читой. Каким образом попал в императорскую армию, нам не известно, как и то, как он оказался в Иркутске. Говорят, в те времена в Болгарии считалось престижным отдавать сыновей на службу в российскую армию, где они могли добиться большего, чем на родине.
Известно лишь, что в Иркутске Галактион Баянов женился на Клавдии Михайловне Зарубиной, 1896 года рождения. Она была выпускницей Института благородных девиц, происходила из семьи иркутских мещан Зарубиных, родственные связи которых связывали их с Трапезниковыми – самым влиятельным купеческим кланом в Иркутске.
Родная сестра моей бабушки Наталья (меня назвали в ее честь) вышла замуж за Ивана Васильевича Николаева, в будущем – профессора иркутского геолого-почвенного института. Сегодня его имя носит Восточно-Сибирский музей почвоведения ИГУ.
Бабушка была образованна, умна, хороша собой – немудрено, что молодой офицер влюбился в нее без памяти. Получив согласие родных, влюбленные обвенчались в Крестовоздвиженской церкви. Молодой муж был высок, статен, красив, но обладал очень горячим и ревнивым характером. Моя бабушка рассказывала, что как-то, приревновав ее, он ворвался домой и в приступе ярости порубил саблей все платья и наряды.
Поселились молодые в квартире в деревянном доме на улице Урицкого. Жили в достатке, о чем говорит хотя бы то, что у них был серебряный столовый сервиз и своя домработница. А их добротную мебель помню и я – часть из нее в начале 60-х годов перекочевала в новую квартиру на улицу Чайковского, которую выделили моему отцу как крупному геологу. Я хорошо помню и бабушкину котиковую шубу, ридикюль, баретки и китайскую резную шкатулку.
В 1919 году у Баяновых родился сын Анатолий, мой отец, в 1921 году – младший сын Юрий. Галактион Баянов принял советскую власть, но известно, что его не трогали до поры до времени только потому, что бабушка работала в НКВД секретарем-машинисткой. Когда начались репрессии, Клавдию Михайловну, по всей видимости, предупредили, что ее мужа скоро арестуют. Чтобы спасти сыновей от клейма "детей врага народа", бабушка развелась с Галактионом. И сразу же после этого он был арестован по доносу соседей.
В доме на Урицкого, где жили Баяновы, квартиры стали коммунальными. И среди соседей были люди, которых я не могу назвать иначе как люмпены. Я с уважением отношусь к рабочим людям, но эти… Бабушкина семья была очень доброй и открытой, интеллигентной и, как оказалось, слишком доверчивой. Они радушно принимали соседей у себя дома, угощали, отдавали ненужные вещи – в общем, поддерживали, как могли. А те в ответ на добро донесли в НКВД, что видели в квартире Баяновых кокарду от офицерской фуражки белой армии. Что их заставило так поступить – зависть или классовая ненависть, мне судить сложно. Дедушка даже не прятал эту кокарду, она просто валялась где-то в доме и попалась на глаза соседям. Поменьше бы доверчивости – и может быть, все сложилось иначе…
В 1938 году Галактиона Баянова обвинили в "измене Родине" и расстреляли в застенках НКВД на улице Литвинова. Поскольку бабушка и сама работала в НКВД, она совершенно точно знала, что случилось с мужем и как он погиб. Ей было очень тяжело пережить его смерть, ведь они действительно любили друг друга. Любили страстно, горячо и просто так никогда бы не развелись. Тем более что они были венчанные – а значит, должны были быть вместе до самого конца… Поэтому я уверена, что бабушка решилась на развод осознанно, чтобы спасти детей, а не потому, что разлюбила мужа. После его смерти она так больше и не вышла замуж, растила сыновей одна.
Ее младший сын Юрий был призван на фронт в 1941 году, а в 1942 году бабушке пришло письмо о том, что боец Красной Армии Юрий Галактионович Баянов пропал без вести. Это стало тяжелым ударом для нее, она долгие годы, до самой своей смерти, искала информацию о Юрии, но так ничего и не нашла. И лишь недавно мне удалось получить хоть какие-то сведения о рядовом Юрии Галактионовиче Баянове, погибшем под Курском.
Старший сын бабушки Анатолий Баянов, мой отец, как геолог в начале войны получил "бронь" и остался в Иркутске. Работал начальником геолого-разведочной партии в Забайкалье, в Восточных Саянах. Скоропостижно скончался в 1969 году, при открытии месторождения пегматитов в районе поселка Инга Чермховского района. Через три года умерла и его мать, Клавдия Михайловна.
Бабушка никогда не рассказывала нам про дедушку, про его трагическую судьбу. Она ни разу даже не заикнулась, что ее муж был репрессирован и расстрелян. Все хранилось в такой тайне… Тогда "врагов народа" в родословной скрывали, их фотографии уничтожали, поэтому я никогда не видела ни единого снимка дедушки. Впрочем, это можно понять: если за кокарду сажали, то какие уж фотографии...
Уже после смерти бабушки нам с мужем рассказала о Галактионе Баянове моя тетя Люся – Людмила Ивановна Николаева, дочь бабушкиной сестры Натальи Михайловны Зарубиной. Лишь благодаря ей мы смогли восстановить стертую часть семейной истории, да и то, к сожалению, далеко не полностью.
Только от тети Люси мы узнали, что у нас был репрессированный дедушка, на поиски которого в 50-е годы в Иркутск приезжал из Болгарии его отец. Он хотел посетить могилу сына, но никто из родных не знал, где похоронен Галактион Баянов. Его отец уехал обратно и никогда больше в Иркутск не возвращался. К сожалению, родные не запомнили даже имени прадеда. И я даже не знала, какое отчество было у Галактиона Баянова, пока на днях не подала запрос в ФСБ, чтобы мне предоставили доступ к делу деда. Теперь я знаю, что он Галактион Федорович, родился в 1885 году. Был реабилитирован.
Как стало известно много позже, расстрелянных в НКВД увозили за Пивовариху и закапывали без обозначения имен. Где-то там, среди других репрессированных, покоятся и останки моего деда Галактиона Баянова. Мы иногда приезжаем на мемориал, чтобы почтить его память. Мои двое сыновей и дочь уже взрослые, обзавелись семьями, и они тоже рассказывают внукам семейную историю, чтобы новое поколение семьи знало ее с младых ногтей. Мне кажется, это очень печально, когда люди не помнят своих предков. Дух преемственности нужно сохранять. И какими бы сложными ни были некоторые моменты, о них можно и нужно рассказывать. Да, это тяжело объяснить, почему один мой дедушка по маминой линии участвовал в расстреле Колчака, а другой воевал в белой армии и был за это репрессирован… Но молчать об этом нельзя. Иначе можно "замолчать" вот так всю нашу историю.
UPD:
Наталья Кустова: "Сегодня в ФСБ мне разрешили познакомиться с делом моего репрессированного деда, Баянова Галактиона Федоровича… Два часа в присутствии специалиста ФСБ вчитывалась в написанные размашистым почерком чернильной ручкой страницы. Наконец, раскрыта давняя тайна семейной истории. Как тяжело мне это далось, лучше не говорить. 57 прекрасных иркутских мужчин в расцвете сил были расстреляны в феврале 1938 года "за контрреволюционную антибольшевистскую и шпионскую деятельность, направленную на проведение террористических актов в случае войны с Германией и Японией против ВКП(б), командования Красной армии и всего большевистского правительства СССР".
Читала дело деда и еще 56 иркутян и не могла сдержать слез. Дед тогда работал начальником планового отдела ВостСибТреста. Взяли по доносу. Под пытками (у деда выбили глаз) были подписаны листы протокола. Расстреляли всех с полной конфискацией.
В 1957 году дед был реабилитирован. В выписке постановления по реабилитации написано, что следователь Троицкий в 1939 году за фальсификацию следственного дела осужден и посажен в тюрьму. Хоть от этого немного легче…".
"Как такое можно забыть и простить?"
– В годы "Большого террора" погиб Николай Михайлович Эйтнер, муж моей двоюродной прабабушки Елены Герасимовны, – рассказывает жительница Красноярска Наталия Устюжанина. – О его жизни нам известно совсем немного. Согласно семейным преданиям, Николай Михайлович родился в Забайкалье, в селе Акше. Однако, когда я сделала запрос в госархив Забайкальского края, есть ли запись о его рождении и крещении, пришел отрицательный ответ. Скорее всего, в справке о реабилитации год его рождения указан неверно, и Эйтнер родился не в 1888 году.
Николай Михайлович был этническим немцем. В Забайкалье был сослан его отец – Михаил Богданович Эйтнер. Он входил в народнические кружки в Одессе и Кишиневе, был арестован во время революционной демонстрации: в ходе обыска у него были найдены револьвер и тюк с запрещенной литературой. В 1879 году суд лишил Михаила Богдановича всех прав и сословий и приговорил к каторжным работам в рудниках на 15 лет. Отбыв каторгу, в 1884 году он был сослан на поселение в Акшу, где и появился на свет сын Николай. Он был не единственным ребенком в семье, у него был как минимум еще один брат.
В семье знали, что Николай Михайлович был врачом. Прабабушка рассказывала, что на двери их квартиры в Иркутске еще долго после ареста мужа продолжала висеть металлическая табличка "Врач Эйтнер Н.М.". Но мы не знали, что во время Первой мировой войны он служил в 656-м пехотном Богородчанском полку в звании зауряд-врача – так называли студентов-медиков, призванных в армию со старших курсов одного из Императорских университетов. В июле 1917 года Эйтнер был награжден орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом. В наградном листе значится – "Сверх нормы за особое отличие". Все это я выяснила, когда начала искать документы в архивах и на генеалогических форумах. В каком из девяти Императорских университетов, где были медицинские факультеты, учился Николай Михайлович, еще предстоит узнать.
С прабабушкой он познакомились в Чите. Ее отец, Герасим Савельевич Горбунов, был далеко не бедным человеком, владел несколькими доходными домами и магазином. Чтобы удачно выдать дочку Елену замуж – а она считалась первой красавицей города, – устраивал светские салоны. Там и познакомились Елена и Николай. Поженились они в 1919 или 1920 году. У четы Эйтнеров родилось четверо детей, но трое из них скончались в младенчестве: дочка Эмма и двое сыновей – Олег и Юрий. Выжить удалось лишь одному сыну, Вадиму Николаевичу, родившемуся в 1924 году.
В начале 1930-х годов семья жила в Иркутске, и Николай Михайлович работал, по всей видимости, в Восточно-Сибирском медицинском институте. В 1930 году при вузе была образована кафедра физической культуры, и первым ее руководителем стал Эйтнер. Он возглавлял кафедру в первые три года ее существования.
К 1938 году Эйтнер работал начальником санитарной части Восточно-Сибирского управления Гражданского воздушного флота. 20 марта 1938 года он был арестован и 8 сентября 1938 года приговорен к высшей мере наказания тройкой при УНКВД по Иркутской области. 18 сентября приговор был приведен в исполнение.
Почему прадедушка был арестован и расстрелян, я, к сожалению, наверняка сказать не могу. По семейным преданиям, основанием стала немецкая фамилия. В обвинительном заключении по делу Эйтнера значатся пункты 2,7, 11, 13 статьи 58 УК РСФСР – вооруженное восстание, вредительство, контрреволюционная деятельность, агентурная деятельность при царском строе. Революционные заслуги отца, входившего во Всесоюзное общество политкаторжан, Эйтнера не спасли: Михаил Богданович умер в 1930 году, за 8 лет до ареста сына.
Прабабушка ничего не знала о судьбе мужа – ей не сообщили, что он расстрелян. Она хлопотала за него, носила передачи… В 1942 году она осталась совсем одна: единственного сына Вадима призвали в армию. А в мае 1944 года прабабушка получила известие, что он пропал без вести на фронтах Великой Отечественной войны.
Елена Герасимовна оставалась в Иркутске до 1946 года, работала заведующий в яслях-садах №16 и №5. Лишь после войны решила перебраться в Красноярск к племянникам. Потеряв всех своих детей, помогала воспитывать двоюродных внуков и правнуков. Я очень хорошо помню прабабушку – она учила нас с сестрой играть на пианино.
28 февраля 1958 года Николай Михайлович Эйтнер был реабилитирован посмертно Военным трибуналом Забайкальского военного округа. Вероятнее всего, документы на реабилитацию подавала Елена Герасимовна. Прадедушка внесен в списки лиц, пострадавших от политических репрессий и приговоренных к высшей мере наказания, которые будут размещены на Стене Памяти в Иркутске.
Поскольку у Елены Герасимовны и Николая Михайловича не осталось прямых потомков, некоторые семейные фотографии Эйтнеров, служебное удостоверение Николая Михайловича, справку о пересмотре его дела, а главное – память об этих людях, сохранила моя бабушка, племянница Елены Герасимовны. Она с детства рассказывала мне все, что знала о семейной родословной, показывала фотографии, документы. Мне было интересно – кто я, откуда? Поэтому я слушала ее очень внимательно. И трагическая история семьи Эйтнер – одна из "легенд", которые я помню с самого раннего детства. Поэтому мне и захотелось узнать больше об этой ветви семейного древа. Я решила начать самостоятельные поиски, а сохраненные бабушкой документы и фотографии легли в их основу.
Сейчас невероятно благодатное время для изучения родословной. Многое оцифровано, можно сделать запрос и оперативно получить ответ. Я с удовольствием занимаюсь исследованием истории семьи, это очень увлекательный процесс. А после рождения дочери мне особенно захотелось собрать все материалы и систематизировать их. Свой архив я передам дочери. Планирую написать книгу о своей семье, побывать в краях, где жили предки… И конечно же, в этой книге должны быть главы о периоде сталинских репрессий. Это позорная и трагичная страница в истории моей страны. Как такое можно забыть и простить? Никак! И наши дети должны знать об этом и помнить.
