За 14 с лишним месяцев войны в Украине Министерство обороны РФ не признало ни одного военного преступления, совершенного российскими военными, а тем, кто об этих преступлениях рассказывает, грозят уголовные дела за "фейки" и "дискредитацию". 20 лет назад, когда Владимир Путин уже был президентом России, все было несколько иначе. В 2002 году российские солдаты под руководством капитана спецназа Эдуарда Ульмана расстреляли шестерых мирных людей на проселочной дороге в Чечне – и офицеров отправили под следствие. Чтобы вынести приговор, понадобилось несколько громких процессов; сами обвиняемые меняли показания, а суду даже удалось вызвать как свидетеля заместителя командующего объединенной группировкой войск на Северном Кавказе. "Холод" рассказывает историю этого преступления – и наказания.
Источник: "Холод"
29 апреля 2003 года зал заседаний Северо-Кавказского окружного военного суда в Ростове-на-Дону был заполнен почти до отказа. В толпе выделялись две группы людей: чеченцы и чеченки в траурных одеждах, замотанные в черные платки, и мужчины в камуфляже, ветераны спецназа.
На скамейке в клетке сидел крепкий темноволосый молодой мужчина по имени Эдуард Ульман. Рядом с ним – спортивная сумка. В ней лежали все его вещи: он собрал их в СИЗО, где провел последние полтора года, в надежде, что в камеру больше не вернется.
29-летний Ульман, потомок русских немцев родом из поселка под Новосибирском, был капитаном спецназа ГРУ, опытным офицером, воспитанным в элитных войсках. Рядом с ним – тоже на скамье подсудимых, но за пределами клетки – сидели трое его сослуживцев. Их обвиняли в том, что они расстреляли шестерых безоружных чеченцев, среди которых были старик и беременная женщина. Офицеры не отрицали, что убили этих людей, но вину свою не признали.
Когда в зал вошел судья, все собравшиеся встали. Открыв папку с документами, судья начал зачитывать решение присяжных.
– Вердикт ясный и непротиворечивый, – сказал он. – Подсудимого Ульмана из-под стражи освободить немедленно.
Эдуард Ульман встал со скамьи, забросил за спину свою сумку с вещами.
– Ну, вот и я, – сказал он и вышел из клетки.
В зале стало очень шумно. Спецназовцы в камуфляже ликовали и хлопали в ладоши. Эдуард Ульман обнимался с сослуживцами. Чеченцы, родственники расстрелянных, выли от ужаса и горя.
– Убийцы! Убийцы! – кричали они. В это время толпа выносила освобожденного Эдуарда Ульмана в коридор на руках.
Так закончился суд над четырьмя российскими офицерами, которых обвиняли в военном преступлении в Чечне. Присяжные сочли доказанным тот факт, что обвиняемые расстреляли мирных людей. Но решили, что офицеры не виновны: они всего лишь исполняли приказ.
Командир, машина!
Утром 11 января 2002 года в горном чеченском селе Дай выпал снег. По свежему насту на своем уазике на работу выехал Хамзат Тубуров. Он поехал в соседнее село Шатой, районный центр, чтобы забрать пассажиров и развезти по близлежащим селам.
Когда-то Хамзат Тубуров зарабатывал в Грозном продажей запчастей, но, когда в Чечне началась война, вынужден был переехать в родное село и заняться частным извозом – потому что, как говорил односельчанам, "стыдно было у женщин просить деньги на сигареты". 45-летнему Тубурову приходилось кормить большую семью – жену, престарелую мать, двух сестер и пятерых детей.
Шатойский район Чечни, где расположено село Дай, к тому моменту был одним из самых спокойных мест в республике. В последний раз федеральные войска бомбили его в 2000 году, во время штурма Грозного. Родительский дом семьи Тубуровых с тех пор стоял разрушенным: военные сперва его разбомбили, а потом, когда ненадолго останавливались в селе по дороге в столицу, разворовали. Остался только огород, вспоминает сестра Хамзата Кока Тубурова в разговоре с "Холодом": "Картошку сеем, яблоки собираем, а обломки дома так и лежат".
Таких разрушений в Шатойском районе война оставила много. В районном центре не было света. Единственное кафе работало в сарае, дыры в стенах которого заделали картонными коробками. Дети учились в палатках в сквере, потому что в шатойской школе разместили временный отдел милиции. Комендатуру федеральные власти устроили в здании больницы, так что врачи были вынуждены принимать пациентов в четырех комнатах частных домов.
Несмотря на все это, в Шатойском районе, по свидетельству журналистов, зимой 2002 года можно было "спокойно жить". В райцентре дети без страха до позднего вечера катались на санках. С федеральными военными, которые контролировали этот район, местные жители, по воспоминаниям бывшего главы села Дай, "делили хлеб": "Им нечего было есть – мы их кормили, нам нужна была помощь – они отзывались".
Все изменилось 11 января 2002 года. Спустя несколько часов после того, как Хамзат Тубуров уехал из Дая на своем уазике, местные увидели над окраиной села военные вертолеты. Из них высадился десант федеральных войск – не те солдаты, с которыми местные делили хлеб, а какие-то другие, которых чеченцы раньше не видели. Несколько разведчиков "брякнулись", утонув по колено в снегу, прямо в огород одной из чеченских семей – и там же сели курить на глазах у удивленных местных жителей.
Так в селе Дай началась войсковая операция. Штаб руководства российскими силами в Чечне получил информацию о том, что именно в селе Дай скрывается вместе со своим отрядом полевой командир Хаттаб: его называли одним из лидеров чеченских сепаратистов, который обеспечивал их связями с международными террористическими структурами. "Велели из дома в дом никому не перебегать, – вспоминает распоряжения российских военных бывший глава села. – Сказали: кто будет бегать, всех расстреляем". Чтобы помешать боевикам скрыться, на выездах из Дая решили поставить блокпосты и проверять каждую машину. А за блокпостами – устроить засады спецназа, чтобы они могли остановить Хаттаба, если он все же прорвется через блокпост.
Правда, с самого начала операция пошла не по плану: бойцы, которые должны были блокировать дороги, заблудились в горах. Командиры решили заткнуть дыру спецназом – и велели разведчикам вместо засады устраивать блокпост.
О том, что в его родном селе началась "зачистка", таксист Хамзат Тубуров не знал. В это время он в селе Шатой собирал пассажиров в свой уазик. Два места заняли завуч и директор школы в селе Нохчи-Келой, Абдул-Вахаб Сатабаев и 68-летний Саид Аласханов: они были в Шатое на совещании, посвященном началу третьей четверти, а теперь им нужно было вернуться домой. К ним присоединились Зайнаб Джавадханова, беременная женщина, мать семерых детей, которая возвращалась от гинеколога из районной больницы, с сопровождавшим ее 22-летним племянником Джамалайли Мусаевым. Последнее место занял лесник Шахбан Бахаев, который возвращался в свое село с совещания. Набрав пассажиров, Хамзат Тубуров выдвинулся в село Нохчи-Келой, которое расположено чуть дальше его родного Дая.
Пока уазик ехал по горам, на его маршруте – на дороге между Даем и Нохчи-Келоем – расположилась бригада разведчиков спецназа. Та самая, которой сперва велели устраивать засаду, а потом – блокировать дорогу и ловить боевиков во главе с Хаттабом: предполагалось, что они если и поедут по этой плохой дороге, то как раз на машине типа УАЗа.
Командиром бригады был капитан Эдуард Ульман – профессиональный военный, за спиной у которого было 11 лет службы и больше 20 выходов на боевые задачи. Это была его третья командировка в Чечню – закончив военное училище, Эдуард Ульман шесть раз писал рапорт с просьбой отправить его в зону боевых действий, объясняя: "Если офицер на войне не был, то какой он профессионал?" Помогали Ульману 22-летний прапорщик Владимир Воеводин и 24-летний лейтенант Александр Калаганский. Остальные девять бойцов были менее опытными солдатами-срочниками.
Разведчики нашли возле дороги заброшенную ферму, оборудовали там временный штаб – и стали тормозить всех, кто проезжал мимо.
– Командир, машина! – крикнул Ульману один из солдат: он заметил, что по дороге со стороны села Дай в сторону села Нохчи-Келой ехал уазик.
Эдуард Ульман открыл стрельбу на поражение. Машина остановилась, двери открылись – и вышли безоружные пассажиры с поднятыми руками. Правда, не все: пожилого директора школы Саида Аласханова выстрелы убили. Водитель Хамзат Тубуров и завуч Абдул-Вахаб Сатабаев были ранены.
Ульман велел разведчикам увести пассажиров в загон для скота и оказать первую помощь раненым. Изрешеченный уазик бойцы отогнали с дороги, кровь засыпали снегом. Руководитель бригады пошел докладывать в штаб о том, что расстрелял машину гражданских, и передавать по рации паспортные данные пассажиров: командование должно было проверить, не имеют ли безоружные чеченцы отношения к боевикам.
Штаб по управлению спецоперацией был разбит на горе Дай-Лам, у подножья которой и сидели в засаде разведчики. Там в одной из палаток доклада Ульмана ждал майор Алексей Перелевский – опытный 30-летний офицер, который отвечал за связь штаба с группами разведчиков.
– У меня один двухсотый и два трехсотых, – передал ему Ульман. ("Трехсотый" на военном жаргоне – это раненый; "двухсотый" – мертвый.)
– У тебя не один двухсотый, а шесть, – ответил ему Перелевский.
Ульман переспросил еще раз.
– Сам подумай, капитан. У тебя все двухсотые.
Ульман переспросил еще раз. И на этот раз повернул наушники радиостанции так, чтобы приказ слышали его офицеры – Владимир Воеводин и Александр Калаганский.
Когда из штаба повторили то же самое, капитан Ульман долго курил – минут 40. А потом приступил к выполнению приказа: сформировал "подгруппу уничтожения" и назначил в нее как раз Воеводина и Калаганского – самых опытных военных в своем отряде.
Когда опустились сумерки, Ульман сказал чеченцам, что они свободны и могут ехать домой. Как только четверо мужчин и женщина вышли из кошары и пошли к уазику, он подал знак своим офицерам, и те начали стрелять в спину безоружным людям.
Четверо – беременная женщина, завуч школы, водитель и лесник – погибли сразу. Четвертый – 22-летний Мусаев – получил пулю в ногу и сумел добежать до реки, на берегу которой умер от потери крови.
Рядовой-срочник Иван Мелехин подошел к четырем телам на снегу и выстрелил каждому в голову. Трупы перетащили в уазик, безуспешно попытались взорвать его, а потом сожгли.
Косточки в пакете
Утром 12 января, на следующий день после расстрела, милиционер Диди Гириев отмечал вместе с сослуживцами праздник – День работника прокуратуры. В этот момент им сообщили: на окраине села Дай стоит сгоревший УАЗ с трупами внутри.
Вместе с сотрудниками военной комендатуры Диди Гириев поехал "на высоту" – на гору Дай-Лам, где располагался командный пункт, – чтобы выяснить, что произошло. Первым, кого он там встретил, был полковник Владимир Плотников – командующий операцией по поимке Хаттаба.
Диди Гириев вспоминает, что полковник сказал ему: "Я в Аргуне чуть ли не сто человек заживо сжег, а вы из-за шестерых такой шум подняли". Услышав это, милиционер, по его словам, ударил полковника.
На место расстрела, где все еще стоял обгоревший уазик, тем временем приехал другой военный – майор Виталий Невмержицкий, офицер военной комендатуры Шатойского района. Вместо разведчиков дорогу в этом месте блокировали уже другие военные. "Подъехал, смотрю – а бойцы фотографируются на фоне уазика, – вспоминает Невмержицкий в разговоре с “Холодом”. – Дурачки потому что, что я еще могу сказать. А зачем люди в интернете выкладывают, как они головы режут? В голове нет ничего, вот они и фотографируют: солдат на войне – надо сфотографироваться".
Про расстрелянный уазик майор Невмержицкий знал еще с предыдущего дня. Днем 11 января, когда Тубуров и его пассажиры ждали своей участи в загоне для скота, Невмержицкий проехал мимо бригады по дороге. Он увидел на обочине УАЗ с простреленным лобовым стеклом, на котором были видны пятна крови. Разведчики вели себя нервно. "Что, кого-то застрелили?" – спросил майор, но Ульман только махнул рукой. И попросил Невмержицкого передать штабным офицерам, чтобы ответили ему по рации.
Приехав в штаб, майор доложил обо всем полковнику Владимиру Плотникову: "Одна из ваших групп кого-то завалила. Они не знают, что делать, и просят выйти на связь". Он сказал, что операцию по поимке Хаттаба лучше отменить, потому что она уже не имеет смысла: утром, узнав о расстреле, жители сел выйдут на митинг. И, чтобы избежать бунта, посоветовал подорвать уазик, сделав вид, что он наехал на фугас. Полковник, по словам Невмержицкого, возмутился, что тот вмешивается в его дела, и пожаловался, что у него "вся Чечня уже в голове перепуталась".
"Из общения с Плотниковым мне стало ясно, что он плохо разбирается в особенностях здешней обстановки, – говорил позже Невмержицкий. – Такие люди, как Плотников, обычно приезжают в Чечню на время – чтобы получить медали и возвратиться в Москву с растопыренными пальцами". По словам майора, Плотников "очень хотел воевать, прямо горел весь" и заявлял, "что тут за семь дней всех почистит".
Впоследствии Невмержицкий говорил, что у него сложилось впечатление: никто из прилетевших ловить Хаттаба не имел представления о том, какова ситуация в Шатойском районе. По короткому диалогу с Ульманом он "понял, как их настращали [в штабе]: “Все в горах бандиты. Вали всех, кого увидишь! Прикроем".
Тем временем о расстреле узнала вся округа. Поначалу родственники погибших думали, что их родные могли выжить. "Два дня мы их искали – ходили по лесам, по оврагам, по ущельям, – вспоминает Кока Тубурова, сестра водителя. – Надеялись: может быть, они успели сбежать".
Надежда эта появилась потому, что по обгорелым костям внутри машины невозможно было сказать, скольким людям они принадлежат. Когда закончились следственные действия, семье Тубуровых выдали пакет, в котором лежало несколько костей, оставшихся от тела Хамзата, единственного сына 84-летней матери. "Моя мама не знает, что похоронила, – рассказывает Кока Тубурова. – Мы этот пакет завернули в ковер (так хоронят по чеченским обычаям. – Прим. “Холода”). Мама распрощалась с ним. Думала, что сына хоронит. А там косточки были в пакете".
Эдуарда Ульмана и бойцов из его группы вскоре задержали; в их отношении возбудили уголовное дело. Узнав об этом, командир батальона спецназа Евгений Иванов задним числом представил офицеров к награждению за операции, участия в которых они не принимали: Эдуарда Ульмана – к медали "За заслуги перед Отечеством", Александра Калаганского – к ордену Мужества. Позже Иванов объяснял, что сделал это, чтобы представить офицеров в выгодном свете в глазах прокуроров – и чтобы "подбодрить" их. Также командир приказал перестать чистить винтовку, из которой расстреливали чеченцев, чтобы она заржавела и стала непригодной для экспертизы. Иванов был уверен: "Пускай погибли и мирные чеченцы, разведчиков оправдывает то, что они выполняли боевую задачу".
Я тебя вообще не видел
27 октября 2003 года, спустя почти два года после убийства, Эдуард Ульман сидел за решеткой в зале Северо-Кавказского окружного военного суда. Рядом с ним на скамье подсудимых сидели двое офицеров, расстрелявшие чеченцев, –Владимир Воеводин и Александр Калаганский, – и майор, который отдал приказ, – Алексей Перелевский.
По версии обвинения, они совершили умышленное убийство по предварительному сговору. Расстреляли машину вместо того, чтобы выстрелить по колесам или двигателю, убили директора школы – а чтобы замести следы, казнили свидетелей и сожгли тела.
К тому моменту в Чечне уже были случаи, когда мирных жителей убивали, потому что они стали свидетелями военных преступлений. В декабре 2000 года двое разведчиков – 24-летний контрактник и 23-летний срочник – случайно, из-за "нервного напряжения и испуга", застрелили мирного чеченца в селе недалеко от Грозного. Испугались, что "поднимется шум, сбежится народ, и нас тут разорвут", – и расстреляли его жену и двух юных дочерей. Ухо одной из девушек солдат отрезал и забрал с собой как трофей, потому что видел, что так делали в кино. Их осудили: одного на 15, второго на 18 лет.
Четверо молодых разведчиков из группы Эдуарда Ульмана в глазах многих людей тоже выглядели палачами. Журналистка Анна Политковская в репортаже из зала суда описывала их так: молчаливый Эдуард Ульман, который обводит зал презрительным взглядом; заносчивый Александр Калаганский, который отвечает на вопросы с ненавистью и издевкой; еле сдерживающий себя Алексей Перелевский, который, слушая прокуроров, сжимает кулаки до белых косточек.
Сказывалось на репутации обвиняемых и то, что во время предварительного следствия они врали о случившемся. Перелевский на первых допросах говорил, что никаких приказов Ульману не отдавал. А солдаты из группы Ульмана в один голос излагали такую версию: машина не остановилась после предупредительного выстрела, по ней открыли огонь на поражение, в результате чего все, кто в ней находился, погибли, а сам уазик сгорел. Потом несколько солдат признались, что излагать именно такую версию им велел Ульман.
Как и в других подобных случаях в те годы, дело офицеров рассматривал суд присяжных. Разведчикам пришлось объяснять, почему они врали. Самым напряженным был допрос Алексея Перелевского: он очень нервничал и отвечал на вопросы гособвинителя резко и зло. Майор признал, что передавал распоряжения Эдуарду Ульману, но сказал, что решение принимал не сам.
– Скажите конкретно, кто отдавал приказ расстрелять задержанных и кто приказал уничтожить машину и трупы? – спросил прокурор.
– На первый вопрос отвечать не буду. А на второй – я лично передавал приказ полковника Плотникова о подрыве машины и сожжении трупов чеченцев, – почти выкрикнул Перелевский. Он даже предложил вывести из зала присяжных, чтобы он мог рассказать "всю правду", но прокурор заметил, что такие показания не будут иметь смысла.
Гособвинитель спросил Перелевского, почему во время предварительного следствия он говорил совсем другое. Тот ответил, что после завершения операции, когда о трагедии в Дае всем уже было известно, полковник Плотников "хлопнул дверью вертолета и улетел" (впоследствии майор также рассказал, что начальник сказал ему: "Я тебя вообще не видел и ничего тебе не приказывал"). Когда за группу Ульмана взялась военная прокуратура, майор Перелевский понял: их всех "просто подставляют".
Полковника Плотникова в суде тогда так и не допросили. Процесс закончился оправдательным приговором: присяжные решили, что подсудимые исполняли приказ, а значит, никто из них не превысил своих полномочий. Кто именно отдавал приказ, у присяжных выяснять нужды не было: такого вопроса перед ними не ставили.
С твердинкой в голосе
Когда начался процесс над группой Эдуарда Ульмана, вторая чеченская кампания шла уже четыре года. За это время из Чечни в российские семьи пришло – только по официальным данным – больше четырех тысяч гробов. Федеральное телевидение как раз в те годы стало переходить под контроль государства: в самом разгаре был разгром канала НТВ, который критиковал действия федеральных войск в Чечне. В новостных эфирах, в романах-боевиках, наводнивших книжные прилавки, в фильмах и сериалах сквозила мысль о том, что чеченцы – народ дикий и жестокий по природе.
В такой атмосфере присяжным приходилось выносить решение о том, виновны ли офицеры. Ни одного чеченца ни в одном составе суда не было: в Чечне на тот момент не существовало института присяжных, поэтому оттуда их набирать не могли.
Родные убитых, которые были на заседаниях суда, говорили, что некоторые присяжные аплодировали разведчикам после того, как их в первый раз освободили. Один из них, по свидетельству родных, во время процесса передал адвокату офицеров шоколадку в благодарность "за хорошую работу".
Пока шли судебные заседания, родственники убитых по несколько месяцев вынуждены были жить в Ростове, в гостинице, расходы на которую им компенсировал суд. Кока Тубурова вспоминает, что ходила по городу и "все время смотрела себе под ноги, чтобы глазами ни с кем не встречаться". Каждый раз по пути от автобусной остановки до гостиницы ее вместе с другой потерпевшей, Мархой Мусаевой, сестрой самого молодого из расстрелянных, Джамалайли Мусаева, останавливали милиционеры. "Мы по вечерам выходили из автобуса и спускались к гостинице – и они нас вылавливали, – рассказывает Тубурова. – Специально под дождем держали паспорта. Могли уронить прямо на мокрый асфальт. Этот паспорт у меня [стал] как тряпка".
Однажды, когда женщины вышли из гостиницы без паспортов, чтобы дойти до ближайшего салона связи, милиционеры их задержали. "Мы объясняем: у нас на руках повестки, мы приехали в суд, – продолжает Тубурова. – У нас деньги на телефоне закончились, мы хотим приобрести карту – и сразу в гостиницу, можете туда позвонить. Но нет – они сразу же нас посадили в свою машину, по бокам сели, повезли в отделение, сфотографировали, как будто мы террористы". Как только милиционеры поняли, в каком суде чеченки приехали принимать участие, они, по словам Тубуровой, стали нападать на женщин: "Кого вы еще хотите посадить? Вы хотите, чтобы еще офицеры пострадали? Вам мало одного Буданова?".
Кто такой Буданов?
Дело полковника Юрия Буданова – самый громкий процесс над военным преступником за время чеченских войн. Буданова обвиняли в том, что он в 2000 году похитил, изнасиловал и убил 18-летнюю чеченку Эльзу Кунгаеву (впоследствии обвинение в изнасиловании было снято). В 2002 году Северо-Кавказский окружной военный суд признал Юрия Буданова невменяемым и освободил от ответственности, но Верховный суд этот приговор отменил, и полковника отправили на 10 лет в колонию. Это дело часто сравнивали с делом Эдуарда Ульмана: оба процесса разделили российское общество на два лагеря. Многие россияне думали, что у Юрия Буданова были основания считать Эльзу Кунгаеву снайпером и что убийство он совершил в состоянии временного помешательства, которое спровоцировала сама девушка, пообещав намотать на автомат кишки его дочери. В 2009 году Буданова условно-досрочно освободили; спустя два с половиной года его застрелили в Москве. За это убийство в 2013 году осудили на 15 лет чеченца Юсупа Темерханова; при задержании его пытали. Он умер в заключении в 2018 году; его похоронили в Чечне при огромном скоплении народа.
"На процессе родственники потерпевших держались в стороне, с журналистами общались немного, да и журналисты не очень стремились вдаваться в то, кем были погибшие, что стало с их семьями, – говорит одна из корреспонденток, которая освещала это дело (она попросила не называть свое имя. – Прим. “Холода”). – Налицо было разделение, которое в то время существовало, – между "мы" и "они".
Оправдательный приговор присяжных Кока Тубурова объясняла себе тем, что вынесли его "зомбированные люди". "Это больное общество так определило, – рассуждает она. – Люди, которые постоянно в ящик смотрят. Видят и знают только то, что там говорят: что в Чечне все бандиты. А что, неужели трудно было понять, поразмыслить? Не ради нас, а ради справедливости. Потому что это может отозваться завтра в другом месте, в другом регионе. Это может повториться в любом регионе, там, где соприкоснется с военнослужащими".
После того как присяжные в первый раз пришли к выводу, что офицеры невиновны, тогдашний президент Чечни Ахмад Кадыров публично возмутился и пообещал помочь пострадавшим добиться правосудия. "Убийц оправдали и выпустили из-под стражи, – заявил он. – Приговор вызван еще и тем, что мы, Чечня и чеченцы, еще пока не занимаем должного места среди других народов и регионов России. После сегодняшнего вердикта суда трудно будет убедить население Чечни в том, что в стране существует справедливая судебная система".
Убедить жителей Чечни в том, что законы в республике действуют, а война закончилась, российским властям было необходимо – особенно в контексте приближающихся выборов президента республики. За три дня до выборов, в августе 2004 года, Верховный суд отменил оправдательный приговор группе Ульмана (выяснилось, что присяжных отобрали с нарушениями). Журналисты тогда обращали внимание, что точно так же произошло с делом Юрия Буданова: мягкий приговор ему отменили и вынесли другой, более жесткий, за несколько месяцев до выборов президента Чечни в 2003 году.
Чтобы заново рассмотреть дело группы Ульмана, суд сформировал новую коллегию присяжных – на этот раз ее большинство составили женщины. В начале второго процесса адвокат подсудимых сказал заседателям, что намерен убедить их: приказ расстрелять мирных людей отдавал не майор Перелевский, а "вышестоящие офицеры". Сам Перелевский в этот раз тоже рассказал все гораздо более четко. Он сообщил, что сразу доложил информацию об обстреле УАЗа Плотникову, а тот, по словам Перелевского, "с удовлетворением отметил, что группа Ульмана "сразу дала результат", и поинтересовался, есть ли среди задержанных арабы". Узнав, что под расстрел попали гражданские, полковник потребовал проверить их паспорта; проверка ничего не дала. Спустя час, продолжал Перелевский, Плотников вышел из штабной палатки, позвал его к себе и "с твердинкой в голосе" отдал приказ уничтожить задержанных чеченцев.
В феврале 2005 года в суд впервые вызвали самого полковника Плотникова. Его показания, как передавала корреспондентка "Новой газеты" из зала суда, "всех просто потрясли".
Полковник сказал суду, что в тот момент, когда Эдуард Ульман с подчиненными расстреляли мирных чеченцев, ему "вообще никто не подчинялся": ни спецназ, ни авиация, ни артиллерия. О самой спецоперации по поимке Хаттаба руководитель спецоперации сумел рассказать очень мало – сообщил только, что сам "сильно сомневался" в том, что Хаттаб скрывается в селе Дай (Хаттаба российские спецслужбы убили спустя четыре месяца, в апреле 2002 года). На вопрос о том, в чем же вообще заключались его полномочия в тот момент, Плотников ответил: в том, чтобы проверить паспорта у жителей села. Обвинения в том, что он распорядился расстрелять мирных чеченцев, полковник отверг: он заявил, что ему доложили только, что группа Ульмана обстреляла уазик с боевиками и все они погибли.
Вопросы Плотникову во время заседания задавал и сам Алексей Перелевский. Он пытался выяснить, как получилось, что Плотников, по его словам, никем не командовал. "Ведь вы были не только во главе спецоперации, но и являлись заместителем командующего всей группировки войск в Чечне! Разве в этом ранге вы не могли отдавать приказы?" – спросил майор. На что Плотников, задумавшись, ответил: "Надо бы это выяснить…"
Когда впоследствии Алексея Перелевского спросили, почему показания Плотникова идут вразрез с его версией событий, он заключил: полковник просто не хочет оказаться на его месте.
Чем дольше шли суды, тем сильнее журналисты сочувствовали подсудимым, вспоминает одна из корреспонденток, которая работала в зале суда (она попросила не называть свое имя). "На втором процессе все с ними здоровались, как со старыми друзьями: "Да что ж такое, мы уже надеялись вас здесь больше не увидеть", – вспоминает она. – Многие коллеги, которые присутствовали на процессе, считали, что если судить кого-то и нужно, то не совсем их. Что из группы Ульмана просто сделали козлов отпущения, чтобы Россия смогла задобрить чеченский народ".
Второй процесс по делу группы Ульмана закончился в конце весны 2005 года – и присяжные снова вынесли офицерам оправдательный приговор. В тот день, когда должна была решиться судьба подсудимых, было очень жарко и душно. Пока репортеры и слушатели ждали решения присяжных на улице за воротами суда, к ним подъехал черный тонированный внедорожник. Из него вышли накачанные парни в черных футболках и вынесли из багажника несколько ящиков с бутылками воды для собравшихся. По словам одной из журналисток, работавших на процессе, все понимали, что это акция поддержки группы Ульмана от одного из ростовских криминальных авторитетов.
Подвиг не перечеркнуть
Так же, как Кока Тубурова, несколько лет в Ростов-на-Дону ездила учительница немецкого языка Анна Додонова – только с другого конца страны, из поселка Краснозерское под Новосибирском. На суды она приезжала, чтобы поддержать своего ученика – "изумительного ребенка, умнейшего мальчишку, самого начитанного, лучшего мальчика в классе": Эдуарда Ульмана.
Эдька, как учительница называет Ульмана, был ее гордостью: он попал в спецназ, "элитные войска, где самые лучшие ребята, которые взяли от наших отцов стойкость, мужество и любовь к родине". Эту любовь Анна Додонова прививала ученикам изо всех сил. Она с восторгом цитирует строки песни о героине Сталинградской битвы Гуле Королевой, чье имя носил пионерский отряд Эдуарда Ульмана: "Огненным росчерком пули подвиг не перечеркнуть, песня о пламенной Гуле нам озаряет путь". Сама Додонова – этническая немка, как и предки Эдуарда Ульмана, бабушку которого Эрну Ульман в 1941 году сослали из Поволжья в Сибирь.
Когда Эдуард Ульман оказался под следствием, все, во что верила Анна Додонова, рухнуло. "Эдика бросили наши козлы вышестоящие, – говорит она. – Почему не арестовали тех, кто отдал этот приказ? Они все остались, а ребенка засадили. Они врали – и остались при своих должностях, и никто не потерял ни одного погона".
Процесс над Ульманом заставил Додонову почувствовать, что государство ее предало. "Мы привыкли говорить только о белых и чистых страницах, – осознала она. – Но не хотим задевать черные страницы. Они у нас тоже есть".
Сейчас Додоновой 67 лет. Всю жизнь она проработала в школе – и работает до сих пор. За эти годы она несколько раз видела, как ее выпускников, которых она воспитывала с детства, привозили в поселок в гробах. "Сколько я детей уже скормила. Как это можно нам, учителям, пережить?" – с надрывом говорит она.
Расстрел чеченцев, которым ее ученик руководил в 2002 году, Додонова военным преступлением не считает. Она не верит, что убитые были обычными гражданскими. "Они у нас все днем мирные, только ночью они почему-то все противники, – говорит она. – Как и сейчас на Украине".
Главное, что врезалось Анне Додоновой в память во время судов над Ульманом, – это образ плачущих родственников убитых.
"Все видели этих ревущих чеченцев, но никто не увидел русскую женщину, мать, – говорит учительница. – Почему вы завели этих в черных платках, а рядом наших не поставили? Всё выслушивали чеченцев… А почему в своей [стране] нас не слышите, российских [матерей]? Как можно сказать чужакам, что они правы, а мы, россияне, не правы?"
Синдром Ульмана
Вскоре после расстрела чеченцев Эдуард Ульман, уже будучи под следствием, пытался застрелиться. Не из-за чувства вины перед убитыми. А потому что чувствовал, что из него "делают преступника", и эта мысль была для него невыносимой.
Еще капитан хотел вывести из-под удара подчиненных. "Не станет меня – ну, сломался офицер, пусть на меня все и свалят, – рассуждал Ульман. – Я был в таком раздрае. Я выполнял свой долг, все, что я делал, решал не сам, и, более того, все, что я делал, противоречило моему видению мира. Я себя на протяжении всей жизни привык ощущать офицером. Человеком, несущим ответственность за защиту родины, выполняющим свой долг перед отечеством. С 16 лет, как в училище поступил, в меня это все вбивали. И тут я оказываюсь преступником".
От самоубийства капитана в последний момент отговорил ротный (Эдуард Ульман тогда еще находился в расположении своего отряда в Чечне, а не в СИЗО). После этого Ульман поставил себе другую "боевую задачу": доказывать невиновность в суде.
В интервью "Московскому комсомольцу" Ульман объяснял, почему он не отказался выполнять приказ, несмотря на то что люди перед ним были безоружными. Он говорил: в тот момент, когда ему нужно было принять решение, для него не было очевидным, что эти чеченцы – мирные люди.
"На войне предполагаешь худшее, – рассказывал Ульман. – У меня голова кипела. Если этих людей приказывают уничтожить, то кто они такие? Насколько же они тогда важны для чеченского сопротивления, если с ними поступают так жестко? Я не знал всего замысла операции". Ульман вспоминал, что предполагал, что эти люди могут быть замаскированными пособниками Хаттаба, которых боевик отправил проверять маршрут, и если так, то, может быть, за ними "на прорыв пойдет основная масса": "Почему я должен верить чеченцам больше, чем своему командиру?"
О том, что чеченцам нельзя было верить, Ульман твердил постоянно. "Вот ты говоришь – женщина была среди задержанных, как не поверить... А история, когда сбили двух летчиков? – говорил он в ноябре 2005 года. – Когда к ним пошла группа эвакуации, кто дорогу перекрыл? Женщины! Устроили антивоенный митинг, командир ждал, пока они разойдутся, а летчикам тем временем головы отрезали. Бабушка к вэвэшникам (служащим внутренних войск. – Прим. “Холода”) ходила, молочком поила. Как бабушка прошла, так минометный обстрел. И получается, закон такой – тот, кто доверяет чеченцам, рискует не вернуться".
Обозреватель "МК" Вадим Речкалов, который много писал о деле Ульмана и брал у него интервью, уточнял: такой образ чеченцев как абсолютных врагов капитан спецназа сформировал только с чужих слов и из ориентировок. Личного опыта общения с мирными жителями Чечни Ульман "не допускал": "У меня даже на рынок “троечка” ходила (группа из трех человек. – Прим. “Холода”). Не было шансов на нас напасть".
"Холоду" не удалось верифицировать истории о двух сбитых летчиках и о бабушке, которую упоминал Ульман, однако подобные инциденты в Чечне действительно случались – в том числе буквально на рынках. В 2000 году в Веденском районе похитили двух подполковников, офицеров местной комендатуры. Их командировка уже подходила к концу, но они решили задержаться, чтобы отпраздновать свадьбу: их сослуживец женился на чеченской девушке. Пошли на рынок, чтобы закупиться перед праздником, – и исчезли. По одной из версий, их похитили ваххабиты, которым не понравилось, что чеченка выходит за солдата федеральных войск. Спустя несколько дней отрезанные головы офицеров подбросили к воинской части.
Полковник Виталий Бенчарский, который в 1996 году был представителем рабочей группы по военнопленным при президенте России в Чечне, рассказывал о захвате блокпоста под Шатоем: "[К военным] приходили местные жители, то сигаретами их угощали, то колбасы принесут. Входили в доверие и становились как свои. Вот такие свои потом зашли на территорию блокпоста, захватили часовых, захватили оружие, а тех, кто отдыхал, взяли в плен".
В 2006 году, когда на фугасе в Чечне подорвался "Урал" с российскими военнослужащими, Ульман иронизировал: "Войны нет, боевой обстановки нет. Кругом мирное радушное население. Фугасы размножаются почкованием".
Такие же истории, рассказанные анонимными спецназовцами, сослуживцами Эдуарда Ульмана, транслировали в "Комсомольской правде" журналисты Александр Коц и Дмитрий Стешин. Военные сокрушались, что из-за судов над группой Ульмана спецназ в Чечне "деморализован": опасается выполнять приказы.
О том же говорил в 2005 году генерал-майор Сергей Суровикин, который тогда командовал крупнейшей воюющей в Чечне дивизией, а сейчас командует российскими войсками в Украине. Он жаловался, что у бойцов в Чечне развился "синдром Ульмана": они отказываются стрелять по машине, если видят, что "в ней, кроме бандита, еще есть женщина с ребенком". "Но война есть война. И порой спецназу трудно различить, есть ли кто-то еще в салоне, кроме бандита. Бывает, что открывают огонь, и тут же на офицера надевают наручники, возбуждают уголовное дело, – так интерпретировал дело Ульмана генерал Суровикин. – Кстати, бандиты этим сейчас стали активно пользоваться. Постоянно прикрываются мирным населением".
Замаскироваться и потеряться
В марте 2007 года группа российских разведчиков сидела в засаде около села Урд-Юхой в том же самом Шатойском районе, в часе езды от села Дай. Они ждали боевиков, которые, по их информации, должны были спуститься с гор, чтобы пополнить запасы провизии.
Утром того дня три женщины – 40-летняя учительница начальных классов Халдат Мутакова, ее сестра, 38-летняя Залпа Мутакова, и сноха последней, 27-летняя Заира Касумова – пошли в лес собирать черемшу. И для себя, и на продажу: учительских зарплат на жизнь не хватало.
Через 20 минут после того, как они вышли из села, женщины оказались на полянке – и тут Залпа услышала, как в лесу кто-то передернул затвор автомата. Раздалась очередь. Первой упала ее сестра, следом сноха; потом ранили и ее саму. Халдат Мутакова погибла. Заира Касумова осталась инвалидом. Разведчики объяснили, что на женщинах были камуфляжные куртки и поэтому солдаты приняли их за боевиков и сразу открыли огонь на поражение.
Когда произошло это преступление, Эдуард Ульман и его сослуживцы уже в третий раз сидели на скамье подсудимых Северо-Кавказского окружного военного суда. Оправдательный приговор, который присяжные вынесли офицерам во второй раз, в 2005 году, Верховный суд тоже отменил. Одной из причин было то, что судья, отправляя присяжных размышлять над решением, в напутственном слове сказал: "Не судите, да не судимы будете".
Присяжных начали набирать в третий раз, но в апреле 2006 года Конституционный суд вынес решение, которое переломило ход дела Ульмана. КС запретил рассматривать дела о преступлениях военных, совершенных в Чечне, судом присяжных, пока в самой республике не появится этот институт, потому что иначе невозможно включать чеченцев в состав коллегии. На третьем процессе группа Эдуарда Ульмана предстала не перед присяжными, а перед тройкой профессиональных военных судей.
Судьи восприняли показания свидетелей и обвиняемых, которые на протяжении судебных процессов несколько раз менялись, совсем по-другому, чем присяжные. Защита доказывала, что перед группой Ульмана стояла задача организовать засаду, а не блокпост, а значит, офицеры имели право открывать огонь на поражение. Присяжные этому верили, а военные судьи эту версию отмели. Защита настаивала, что уазик не остановился по сигналу и именно поэтому по нему открыли огонь. Присяжные этому верили – а судьи пришли к выводу, что никакого сигнала офицеры машине подать не успели.
14 июня 2007 года офицерам вынесли последний приговор – обвинительный. Правда, в зале суда его слушал только один из четырех подсудимых – тот, кто произнес преступный приказ: майор Алексей Перелевский.
Эдуард Ульман вместе со своими подчиненными пропал сразу же после того, как прокурор попросил для них огромные сроки: 23 года лишения свободы для самого капитана, 19 и 18 лет – для Воеводина и Калаганского. Их объявили в розыск; кто-то, как на тот момент депутат Госдумы Дмитрий Рогозин, предполагал, что разведчиков похитили чеченцы, и дома у родственников убитых даже собирались провести обыск, что спровоцировало в Чечне акции протеста.
Но самой правдоподобной была версия о том, что Ульман забрал Воеводина с Калаганским и бежал. В интервью капитан спецназа открыто говорил, что считает своим долгом защитить себя и офицеров. "Я – командир группы, – объяснял Ульман. – Я планирую операцию. Что необходимо? Во-первых, добыть юридическую литературу. Добыл. Далее – изучить юридическую литературу. Изучил. Кодексы, комментарии, учебники стали моим оружием и моими боеприпасами. Я готовился к защите группы. Я обязан был выполнить боевую задачу и сохранить бойцов. Я – это группа, группа – это я".
Журналисты, которые освещали процесс, нисколько не удивились, когда поняли, что Ульман и его подчиненные исчезли. "К концу процесса многие журналисты вместе с ними [в перерывах во время заседаний] выходили покурить, общались – и говорили: “Вы же спецназ ГРУ, вы же знаете, как замаскироваться и потеряться”. Поэтому, когда они в итоге не явились, это никаким шоком не было – это вызвало скорее смех и одобрение, мол, молодцы, слава богу, послушались", – вспоминает журналистка, которая освещала процесс.
Алексей Перелевский до приговора не был под стражей – на каждое заседание он приходил своими ногами. Как только судья дочитал приговор, майор послушно зашел в клетку в зале суда, снял крестик, передал его кому-то через прутья. И на вопрос журналиста о том, ожидал ли он такого решения, ответил: "В нашем государстве можно ожидать всего чего угодно". Снял с пальца обручальное кольцо, передал его через решетку вслед за крестиком и добавил: "Только не справедливого приговора". В руках у него осталась только пачка сигарет.
Слова полковника Плотникова о том, что группа Ульмана ему не подчинялась, суд впоследствии счел ложью. В окончательном, третьем приговоре написано: показания полковника "противоречат фактическим обстоятельствам дела". Впрочем, никакие обвинения ему не предъявлялись. На судьбу офицеров это тоже не повлияло: судьи решили, что каждый из подсудимых "осознавал очевидную незаконность приказа".
Как и Ульман с подчиненными, подполковник Алексей Коргун – тот, по чьему приказу расстреляли собирательниц черемши, – избежал колонии. Ему дали три года условно, признав виновным в халатности. Он признал вину и извинился перед пострадавшими.
Отвращение к истории
Когда убили ее брата, Кока Тубурова пошла работать в школу учителем истории, чтобы прокормить семью, которую раньше содержал Хамзат. "Каждый раз, когда я приезжала с суда, мои ученики спрашивали: Кока Гехаевна, скажите, почему их оправдывают? – вспоминает она. – Ну, убили же они шестерых людей, почему суд этого не видит? А что мне было ответить? Я не знала ответа. Я говорила: суд разберется, суд разберется".
После того как суд наконец вынес обвинительный приговор, Кока Тубурова испытала "отвращение". "Как их наградили задним числом орденами. Как их не лишили этих незаслуженных орденов? И после всего этого я ушла из школы. И никогда больше учебник истории в руки не брала. У меня сомнение во всем возникло, отвращение к самому предмету этой истории".
Сестра убитого Джамалайли Мусаева Марха вышла замуж и живет в Грозном. Она вспоминает, что во время судебного процесса чувствовала себя одинокой и брошенной: ей казалось, что россияне ее ненавидят, а чуть ли не единственными людьми, кто помогал ей, были журналистки Анна Политковская и Наталья Эстемирова (обе впоследствии были убиты). Говорить о разведчиках, расстрелявших ее брата, она боится – как и вообще о чем-то, что даже косвенно может выдать ее отношение к власти: "Я очень боюсь иметь дело с государством. Я не хочу в тюрьму, у меня несовершеннолетние дети".
Полковник Владимир Плотников уволился в запас. Он писал исследования о том, как бороться с террористами, работал в аппарате антитеррористической комиссии Московской области, выступал экспертом на телеканале "Звезда", объясняя, почему Россия поступила правильно, когда начала "операцию по принуждению к миру" в Южной Осетии. Свою последнюю "научную" статью он опубликовал в 2020 году: доказывал, что современная Украина продолжает традиции нацистской Германии.
Майор Алексей Перелевский, отсидев свой срок, вышел на свободу и вернулся к семье – жене и двум выросшим без него детям. Он отказался общаться с "Холодом", как и рядовые из группы Эдуарда Ульмана. Где находятся сам бывший капитан спецназа ГРУ и двое его подчиненных, до сих пор неизвестно – не считая конспирологических теорий о том, что Ульман воюет в Донбассе.
Майор Виталий Невмержицкий в начале 2000-х закончил службу в Чечне и ушел из вооруженных сил в бизнес. Но не потому, что разочаровался в армии. "Я просто не хотел ездить по стране, – объясняет он в разговоре с “Холодом”. – [То, что произошло с Ульманом] – это частный случай, такие люди [которые подставили разведчиков] всегда были и будут, никуда от них не денешься: они просто пробираются наверх. Ничто меня не разочарует в вооруженных силах, я как любил их, так и буду любить – со всеми недостатками".
Жизнь учительницы Ульмана Анны Додоновой в последнее время стала еще тяжелее. Каждую пятницу она, отработав семь уроков в школе в поселке Краснозерское, бежит на автобус в Новосибирск. Там живет ее дочь, которой она вынуждена помогать по хозяйству, потому что та осталась одна с тремя детьми: ее мужа мобилизовали, когда младшему не было и года.
"Столько врали: “С тремя детьми в армию не берем”. И что? Я настолько расстроена, настолько измучена, – сокрушается Анна Додонова. – Но я готова терпеть все, буду помогать из последней кожи, лишь бы разбили этих гадов до конца, чтобы наша родина увидела мирное небо над головой".
Войну в Украине, которая отбирает у нее учеников, Анна Додонова считает "правильной". Она разочарована в генералах и чиновниках, которые платят ей зарплату в 20 тысяч рублей, но верит в президента Путина: "Господи, дай Бог ему здоровья, помоги ему Всевышний во всех его начинаниях, он делает правильно и совершенно верно".
Верит она и в "наших ребят", которые, с ее точки зрения, не способны совершать военные преступления в Украине: "Никогда. Никому не поверю. Наши ребята на это не способны и не могут это делать".