Врачи улетели: война в Украине обрекла российскую медицину на десятилетия отставания. Репортаж "Системы"

После начала полномасштабной войны в Украине в группы, которые в социальных сетях объединяют врачей-эмигрантов из России, хлынули новые пользователи. Судя по их активности, Россию покинули тысячи, возможно, десятки тысяч квалифицированных докторов. По сравнению с общим числом российских медиков, это совсем незначительная цифра, никак не больше 1-2%. Но среди уехавших – врачи с мировыми именами, главные врачи известных московских клиник, заведующие отделениями, ученые, просветители. "Система" (расследовательский проект Настоящего Времени и Радио Свобода) разбиралась, каково это – быть врачом и пациентом в стране, ведущей агрессивную войну.

Медицинский самолет

Доктор Михаил Ласков, один из самых известных московских онкологов, владелец клиники своего имени, покинул Россию 27 сентября 2022 года на "медицинском самолете". Этот чартерный рейс, который был заполнен исключительно врачами, организовал знаменитый доктор и оплатил российский миллиардер из списка Forbes, инвестирующий в сферу цифровых технологий. Чартер нельзя было заказать просто скинувшись – сразу после объявления мобилизации цена чартеров взлетела с 5 миллионов рублей до 13. Имена доктора, организовавшего эвакуацию коллег, боявшихся мобилизации, и миллиардера, оплатившего самолет, были известны многим пассажирам рейса, но они до сих пор хранят этот "секрет Полишинеля".

"Медицинским самолетом" пассажиры назвали свой борт по аналогии с "философским пароходом". Разница только в том, что в 1922 году пятью пароходами из Советской России большевики выслали действительно весь цвет петербургской, московской и казанской профессуры, а ровно сто лет спустя "медицинским самолетом" из Москвы в Ереван должны были отправиться всего 250 врачей, лишь 0,1% из 260 тысяч официально зарегистрированных в стране медработников.

Сейчас доктор Ласков вспоминает, что вовсе не собирался решительно эмигрировать. Просто в конце сентября ему надо было срочно по делу в Братиславу, а в связи с объявленной мобилизацией аэропорты были переполнены, никаких билетов дешевле, чем за 200 тысяч рублей, было не достать, и на пропускном пункте "Верхний Ларс" люди, чтобы перейти границу, жили по пятеро суток в палатках – вот и воспользовался доктор возможностью полететь на "медицинском самолете" в командировку всего за 40 тысяч рублей (врачи скидывались на свой чартер, миллиардер доплачивал недостающее). Доктор слетал по делам, вернулся, опять полетел за границу, опять вернулся и теперь затрудняется сказать, эмигрировал ли он на самом деле или остается работать в Москве.

Этот благодушный рассказ доктора Ласкова кажется корреспонденту "Системы" аберрацией памяти. Во всяком случае, другие три пассажира "медицинского самолета" рассказали, что 27 сентября они вовсе не думали, что просто летят по делам и экономят время и деньги. Мобилизация действительно их напугала, они всерьез полагали, что 28 сентября закроются границы, по крайней мере для военнообязанных медиков. Чтобы избежать проблем с выездом, на тот случай, если пограничники будут задавать вопросы, организаторы "медицинского самолета" придумали даже несуществующий врачебный конгресс в Ереване, раздали всем пассажирам рейса красивые приглашения на конгресс, которого не было, и снабдили каждого сувенирной продукцией – сумками, блокнотами и ручками с логотипом несуществующего научного форума.

В день вылета, за сутки до ожидавшегося закрытия границ ереванский аэропорт Звартноц, перегруженный самолетами из России, отказался принимать дополнительные чартерные рейсы. Несуществующий конгресс немедленно "перенесли" из Армении в Казахстан, раздали пассажирам "медицинского самолета" новые приглашения, и 27 сентября борт благополучно вылетел в Астану.

Можно ли всерьез думать, что российская медицина значительно пострадает из-за потери 0,1% врачей? Даже если уехали такие знаменитые, как Ласков. Даже если врачи, не желающие участвовать в военной агрессии, бежали из страны не только "медицинским самолетом", но и другими самолетами, поездами и автомобилями – все равно трудно предположить, что страну покинули больше 2% медиков. Ни на хедхантинговых сайтах, ни на сайтах крупных российских клиник "Система" не обнаружила значительного усиления кадрового голода ни после начала войны в феврале-марте 2022 года, ни после объявления мобилизации в сентябре-октябре. Эмигрировали тысячи врачей, но уж точно не сотни тысяч и уж точно не так, чтобы оставить без специалистов российское здравоохранение.

Медицинских знаменитостей, опинионмейкеров – тоже уж никак не больше среди уехавших врачей, чем среди оставшихся. Например, легендарный главный врач Первой градской больницы Алексей Свет уехал, но ведь не менее легендарный главный врач больницы № 40 (знаменитой "Коммунарки") Денис Проценко остался и незадолго перед войной баллотировался в Госдуму по списку "Единой России", получил депутатский мандат и сразу отказался от него, продолжив врачебную деятельность. Любимый многими российскими мамами педиатр и просветитель Федор Катасонов эмигрировал, но не менее любимый детский врач и медицинский блогер Сергей Бутрий остался, продолжает принимать детей и возглавлять детскую клинику "Рассвет".

Упомянутый уже доктор Ласков уехал, но старший его товарищ профессор Алексей Масчан остается в Москве. Сосудистый хирург Александр Ванюков, один из авторов письма в поддержку Алексея Навального, покинул Россию, но отделение рентгенохирургии, которое он возглавлял в 52-й московской больнице, продолжает успешно работать под руководством доктора Бондаренко.

23 ноября 2022 года, выступая на правительственном часе в Государственной Думе, министр здравоохранения РФ Михаил Мурашко, хоть и оценивал состояние российской медицины положительно, признал все-таки, что врачей в России не хватает, особенно терапевтов, онкологов и кардиологов. Министр обнадежил депутатов, что благодаря новым образовательным программам дефицит врачей сокращается, однако ни слова не сказал о врачах, которые покинули страну. Правительство развивает специальные образовательные программы, чтобы подготовить молодых врачей, в то время как опытные врачи покидают Россию – когда кто-то из докторов публично говорит об этом, медицинские власти реагируют крайне болезненно.

Алексей Свет, например, уволившись с должности главного врача Первой градской больницы и покинув Россию, не стал делать никаких публичных заявлений, ни политических, ни профессиональных. Однако молчание не уберегло доктора от скандала.

Дело в том, что сайт Первой градской долгое время украшала галерея портретов главных врачей этой легендарной больницы с самого основания и до наших дней. Пока Свет работал главным врачом, его портрет, портрет действующего главного врача, размещен был над исторической галереей, а ниже красовались портреты предшественников, начиная с Ефрема Осиповича Мухина, который возглавлял больницу с 1802 по 1810 год, и заканчивая Алексеем Васильевичем Шабуниным, который работал главврачом Первой градской с 2011-го по 2013-й, пока его не сменил доктор Свет. Когда Свет уволился, фотографию его с сайта убрали, но не переставили в галерею главных врачей ни через месяц, ни через полгода после увольнения.

Эта историческая несправедливость вызвала волну гневных отзывов в профессиональных чатах, портрет Света ненадолго в галерею главных врачей на сайте вставили, но вскоре с сайта убрали всю галерею целиком.

Пожертвовали и двести лет назад умершим Ефремом Осиповичем Мухиным, лишь бы только глаза не мозолил недавно уехавший Свет. Источник, близкий к руководству больницы, говорит, что исполняющему обязанности главного врача Михаилу Цареву звонили по этому поводу из "самых высоких минздравовских кабинетов". На вопрос "Системы", вмешивался ли кто-то из высокопоставленных сотрудников министерства в дизайн сайта Первой градской больницы, пресс-служба Минздрава не ответила.

Несладко пришлось и главному врачу московской больницы №52 Марьяне Лысенко. Стоило только ее подчиненному доктору Александру Ванюкову опубликовать письмо в поддержку Алексея Навального, как на адрес больницы посыпались доносы с адресов электронных почт, которые не связаны ни с одним живым человеком. Ванюкова, который не требовал отпустить, а требовал только не пытать и лечить заключенного, доносчики под псевдонимами обвиняли в "дискредитации российской власти", в пользовании "экстремистской социальной сетью Фейсбук", в том, что давал интервью СМИ-"иноагентам", "способствовал дискредитации Специальной Военной Операции", наконец, своей "публикацией фейкньюз" о бедственном положении Навального ввел в заблуждение более пятисот врачей, подписавших обращение Ванюкова.

От главного врача доносчики требовали Ванюкова немедленно уволить (доктор в этот момент находился в декретном отпуске). Лысенко не стала оценивать своих подчиненных по их высказываниям вне клиники, но сразу двое сотрудников 52-й больницы рассказали "Системе", что главврачу поступали гневные звонки из Минздрава.

Наконец, профессор Алексей Масчан, заместитель директора по науке в НМИЦ имени Дмитрия Рогачева (который в июне 2011 года торжественно открывали Владимир Путин и Чулпан Хаматова), сообщил газете "Известия" о перебоях с лекарствами во вверенной ему клинике. Примечательно то, что на следующий день после публикации интервью профессор отказался комментировать его корреспонденту "Системы", хотя прежде никогда не отказывал автору этих строк в интервью.

Пропавшие лекарства

Интервью профессора Масчана "Известиям" не содержит алармистских высказываний. Он говорит, что лекарства не то чтобы пропали, а просто "сломалась логистика". Фармацевтические гиганты ушли с российского рынка, но жизненно важные клинические препараты продолжают поставлять. Беда только в том, что из-за санкций, наложенных на Россию в связи с войной, лекарства приходится перегружать на границе из одной фуры в другую и это значительно влияет на сроки поставок. Сроки – это критично. Онкологические пациенты не могут ждать. В подтверждение этого тезиса гематолог университетской клиники города Любека Мария Шнейдер приводит следующий пример. От острого промиелоцитарного лейкоза в первые семь дней от начала болезни погибают 7-8% пациентов. За месяц промиелоцитарный лейкоз, как правило, убивает человека. Между тем лейкоз этот легко лечится триоксидом мышьяка и полностью транс-ретиноевой кислотой, даже без всякой химиотерапии. Вопрос только в сроках. Лечение нельзя отложить ни на месяц, ни на неделю, ни даже на день.

Из-за того, что сроки поставки оригинальных лекарств нестабильны, врачам приходится переводить пациентов на российские или индийские дженерики, но у дженериков нестабильно качество. Для дженериков нет обязательного периодического контроля, врач не может знать, так же ли эффективно лекарство, как было год назад, не отличаются ли друг от друга препараты с одним названием, но произведенные в разные месяцы или на разных фабриках.

Отдельная проблема – инновационные лекарства. В интервью "Известиям" профессор Масчан говорит, что из 40 клинических исследований, которые должны были в 2022 году проходить в его клинике, 30 прервались или так и не начались 30. Профессор не говорит этого, но в клинические исследования обычно включают детей, у которых нет другой надежды, кроме как на новый препарат. Глава Высшей школы онкологии доктор Илья Фоминцев пояснил "Системе" – отмена тридцати исследований означает, что несколько десятков детей, больных раком крови, последней надежды лишились, рискуют умереть или получить инвалидизирующие осложнения, которых и пытались избежать врачи при помощи экспериментального лекарства.

О проблемах с поставками оборудования профессор Масчан "Известиям" не говорит ничего. Между тем еще 31 марта один из важнейших поставщиков медицинского оборудования для НМИЦ имени Рогачева немецкая компания Miltenyi Biotec ушла с российского рынка. Об этом сообщил тогда гендиректор дистрибьюторской компании Biocommerce Иван Чистов. "Все в шоке, – не скрывал Чистов своего разочарования. – От поставок зависит большое количество пациентов и ученых".

Компания Miltenyi Biotec, в частности, поставляла в НМИЦ имени Рогачева так называемые магнитные сепараторы для TCRαβ- и CD19-деплеции. Это такие одноразовые машинки, которые перед трансплантацией убирают из донорского костного мозга иммунные клетки, лимфоциты. Таким образом врачи стараются избежать одного из самых грозных, зачастую смертельных осложнений, которым сопровождается трансплантация, – реакции "трансплантат против хозяина" (РТПХ), когда пересаженный костный мозг начинает отторгать и атаковать организм реципиента.

Трансплантация костного мозга – один из важнейших методов лечения рака крови. РТПХ – одно из самых опасных осложнений. Очистка трансплантата от лимфоцитов – не единственный способ профилактики РТПХ, но самый быстрый.

Доктор Мария Шнейдер, до 2013 года работавшая в НМИЦ имени Дмитрия Рогачева, а теперь работающая в университетской клинике федеральной земли Шлезвиг-Гольштейн в городе Любек старшим детским гематологом , говорит, что если применять не очистку трансплантата, а другие методы профилактики РТПХ, то донорский костный мозг приживается примерно на неделю дольше.

Это значит, что каждый пациент примерно на неделю дольше занимает в клинике трансплантационную койку. Иными словами, с приборами от Miltenyi Biotec Центр имени Димы Рогачева мог делать 200 трансплантаций костного мозга в год, а без этих приборов не сможет делать больше 150. Это критично, подчеркивает доктор Шнейдер: даже с немецкими приборами в начале 20-х годов все трансплантационные центры России вместе делали около двух тысяч трансплантаций костного мозга при потребности от трех до пяти тысяч. Если в отсутствие уникальных немецких приборов трансплантационная койка будет оборачиваться на неделю медленнее, то число трансплантаций сократится еще на четверть. Спасительное лечение получат всего 1500 пациентов из пяти тысяч нуждающихся в нем.

Никто в НМИЦ имени Рогачева не комментирует и другую принципиальную потерю. С уходом Miltenyi Biotec в НМИЦ имени Дмитрия Рогачева остановилось исследование методов лечения рака крови при помощи CAR-T-клеток. Это была технология будущего, лекарство мечты, индивидуальное средство лечения рака. Только в НМИЦ имени Рогачева такое экспериментальное лечение в течение трех предвоенных лет применялось к 60 маленьким пациентам. Участвовали в исследованиях CAR-T и другие российские клиники – НМИЦ гематологии в Москве, Институт онкологии имени Петрова в Петербурге.

С уходом Miltenyi Biotec все эти исследования остановлены. Существует, конечно, китайская компания GeneScript, она копирует технологии Miltenyi и даже готова торговать ими в России, но доктор Шнейдер утверждает в разговоре с "Системой", что приборы GeneScript еще далеки от совершенства и не менее двух лет доводок и настроек понадобится, чтобы получить на этих приборах результаты, которые достигнуты были с применением оборудования Miltenyi.

Если посмотреть чаты, где врачи общаются друг с другом на профессиональные темы, то быстро обнаружится, что потеряны не только экспериментальные технологии и индивидуальное лекарство от рака – не единственная несбывшаяся мечта.

До 2022 года доктора в профессиональных чатах в основном обсуждали сложные случаи, необычных пациентов и лишь иногда – главу Следственного комитета Александра Бастрыкина, затеявшего преследование очередного их коллеги.

Теперь в основном ищут что-нибудь: какое-нибудь лекарство, инструмент или прибор, чтобы позаимствовать для своих пациентов, а потом, когда на границе перегрузят наконец из фуры в фуру и довезут, – вернуть. "Кто нормально эндопротезирование тазобедренного щас делает в мск? У кого протезы нормальные остались?" Или: "Антибов почти нигде нет. Я еле нашла вчера амоксиклав. И это в Москве. В др городах нрно совсем жопа".

Амоксиклав – распространеннейший антибиотик, применяемый для лечения респираторных заболеваний, инфекций горла, носа и уха. Пропал он ненадолго, с ним именно перебои. На момент публикации этого текста амоксиклав опять появился в московских аптеках. Зато теперь Лидия Давлетшина, мама девочки из Башкортостана, больной туберозным склерозом, рассказывает "Системе", что не может найти для своей дочери Алсу сабрил, единственное помогающее малышке лекарство от эпилептических приступов. Врачи обещают Лидии, что вскоре появится вместо сабрила новое лекарство кигабек, но пока нет ни того, ни другого, а эпилептические приступы есть.

Игра в дженгу

Если перебои с амоксиклавом и сабрилом или отсутствие суставных протезов в больницах простые потребители все же замечают, то проблемы медицинских лабораторий видны только специалистам. Беседуя с корреспондентом "Системы", два технолога двух конкурирующих частных лабораторий сравнивали свою теперешнюю работу с игрой в дженгу – похоже, они нашли эту метафору в тревожных разговорах между собою: день за днем из стройной и сложной конфигурации лабораторных исследований в России выдергивается то один кирпичик, то другой, того и гляди башня рухнет.

Говорят лабораторные технологи только анонимно, опасаются, что государство разрушит их бизнес, отнимет, задушит, например, легко принимаемыми новыми правилами лицензирования. А потребители даже и не заметят, что у них отобрали целую медицинскую отрасль – ведь мало кто понимает, какие именно анализы ему назначены и на каком уровне качества они делаются. Исторически так сложилось, объясняет доктор Александр Ванюков, что в России хорошо умеют делать только два вида лабораторных анализов. Во-первых, ПЦР (полимеразная цепная реакция) – с ее помощью можно выявить наличие вирусов, диагностировать гепатит, ВИЧ, ковид и так далее. Во-вторых, иммуноферментный анализ – с его помощью находят бактериальные инфекции.

Все остальные виды лабораторных исследований в России зависят от импорта. Общие анализы крови, анализы на ферменты и микроэлементы, все микроскопические анализы, когда возбудитель болезни должен быть покрашен специальными методами и обнаружен в микроскоп, все анализы, которые направлены на то, чтобы найти в крови какое-то вещество, например сахар, – все это немыслимо без иностранного оборудования, реагентов и технологий. Беда в том, что производители лабораторного оборудования и реагентов неизвестны широкой публике. Легко заметить, что с российского рынка ушли IKEA и McDonalds, но никто, кроме специалистов, не заметил, что ушла американская ThermoFisher Scientific, швейцарская Tecan или японская Sysmex.

Независимо друг от друга технологи двух конкурирующих частных российских лабораторий рассказывают, что да, программное обеспечение приборов Sysmex, например, удалось приспособить к новым китайским реагентам, но такая вынужденная "кулибинщина" не обеспечивает воспроизводимость результатов. Иными словами, врач не будет знать, снизился ли у пациента сахар или холестерин потому, что подействовало лечение, или потому, что анализы сделаны не на японских реагентах, как в прошлый раз, а на китайских.

Еще до войны профессор Алексей Масчан рассказывал корреспонденту "Системы", как в 1988 году был направлен в командировку от Минздрава в город Новозыбков Брянской области. Там, в Новозыбкове, обнаружилась вдруг вспышка детского рака крови – обычно заболевали двое детей в год, а в 1988 году заболело 80. Новозыбков входил в зону чернобыльского поражения, вспышку заболеваемости лейкозом связывали с влиянием радиации, и Масчан поехал разбираться. Выяснилось, что просто в новозыбковской лаборатории сменился поставщик гематоксилина и эозина – красителей, которые используются, чтобы удобнее было рассмотреть клетки крови под микроскопом. С новыми красителями здоровые лимфоциты на предметном стекле были похожи на бласты, раковые клетки – восьмидесяти здоровым детям был ошибочно поставлен диагноз "лейкоз". Из-за смены красителя эти дети чуть было не подверглись высокодозной химиотерапии, которая представляет собою яд и сама по себе опасна для жизни.

С тех пор подобных вопиющих лабораторных ошибок врачи не припомнят, но именно потому, что лаборатории крайне внимательны к подбору реагентов, меняют их лишь в случае крайней необходимости и после длительной проверки качества. До войны китайские компании Mindray и Dirui позиционировали свою продукцию – приборы и реагенты – как не менее качественную, но значительно менее дорогую, чем аналогичная продукция из США, Швейцарии или Японии. К тому же предлагали значительные скидки. Теперь ни о каких скидках не идет речи.

Если медицинское оборудование из Европы регулярно поставлялось по автомобильным и железным дорогам, то из Китая оно плывет морем – и поставки осуществляются два раза в год. То есть если в вашем приборе сломалось что-то и вы прямо сейчас закажете запчасть, то приплывет она через шесть месяцев, и все это время прибор будет простаивать. Более того, деталь может и не приплыть вовсе: многие медицинские приборы не подпадают под эмбарго, а вот запчасти к ним – трубочки, проводочки и микросхемы – имеют двойное назначение, мирное и военное, так что придется завозить их через третьи страны контрабандой.

Большинство компаний, производящих медицинское оборудование, до войны поставляли его в российские лаборатории бесплатно, зарабатывали не на продаже самого прибора, а на том, что лаборатория будет годами покупать для него реагенты. Теперь реагентные контракты ушли в прошлое. Анонимный менеджер компании Abbott, например, рассказывает, что, желая сохранить добрые отношения с российскими партнерами и когда-нибудь вернуться на российский рынок, компания в лучшем случае обещает возместить лаборатории стоимость прибора, когда лаборатория купит для него реагентов на сумму большую, чем стоит сам прибор.

Перечисленные выше изменения привели к тому, что в 2022 году выручка российских медицинских лабораторий упала по сравнению с предыдущим годом. Анонимные источники "Системы" в лабораториях "Инвитро" и "Гемотест" говорят, что пределом их мечтаний на 2023 год является сохранение выручки на уровне 2022-го. Бурно развивавшаяся отрасль развиваться перестала.

Дважды в течение 2022 года лаборатории повышали цену для потребителей. В целом за год розничная цена на медицинские анализы выросла на 12-15%. Это притом что на простых потребителей лаборатории переложили лишь часть своих финансовых проблем. И если – говорит сотрудник "Инвитро" в разговоре с "Системой" – в довоенные и доковидные годы, посещая лабораторию, клиент делал в среднем четыре-пять анализов, то теперь делает два-три. Доктор Ванюков поясняет, что для каждого конкретного пациента меньшее число анализов может и не сказаться на правильной постановке диагноза. Но в массе по закону больших чисел скажется обязательно. В тысячах, в десятках тысяч случаев врачи не уследят за какой-нибудь мелкой, но важной подробностью в состоянии пациента, просто потому что пациент экономил и сделал не пять лабораторных профилей, как прежде, а три.

И еще, говорит доктор, когда пойдете в следующий раз сдавать кровь, попросите, чтобы вам дали подержать в руках простую пластмассовую пробирку. Она, скорее всего, произведена в России. Хотя завод медицинского пластика ThermoFisher в Петербурге и закрылся, есть другие. Это российская пробирка. Но заранее закачанный в пробирку гель, который в центрифуге отделит клетки крови от сыворотки, – японский. А заранее закачанный в пробирку консервант – произведен в США.

Закрытый мир

Сейчас генеральный директор компании "Инвитро" Александр Островский не дает интервью, чтобы, по его выражению, случайным словом не повредить своей компании, и так переживающей трудные времена. А три с половиной года назад в огромном интервью автору этих строк Островский по-мальчишески увлеченно рассказывал про 3D-биопринтер. Многие акционеры "Инвитро" были против столь неприкладного проекта, но некоторые акционеры, включая самого Островского, создали компанию 3D Bioprinting Solutions, которая напечатала на 3D-принтере искусственную щитовидную железу мыши.

Ученые пересадили этот органоид живому мышонку и спустя некоторое время констатировали: искусственная щитовидная железа прижилась и вырабатывает гормоны. А раз можно напечатать щитовидную железу, то можно и поджелудочную, можно и почку, можно печатать не только мышиные органоиды, но и человеческие – вопрос времени, денег и экспериментов; десятки тысяч людей с почечной недостаточностью не ждали бы годами на гемодиализе, что кто-то умрет и станет им донором.

Проект был международный, как и все серьезные научные исследования. Возглавлял работы Владимир Миронов, профессор из Университета Южной Каролины. Когда возникла проблема, что недосложившиеся еще в органоид клетки расползаются под действием гравитации, 3D-биопринтер запустили в космос, эксперименты продолжились на Международной космической станции. Сейчас подобное невозможно. "Роскосмос" под санкциями.

Официальные (не личные) контакты российских ученых с западными университетами прекращены. Проект акционеров "Инвитро" компания 3D Bioprinting Solutions фактически не работает. Человеческие почки и щитовидные железы научатся печатать, но не в России, притом что, по оценкам Островского, три года назад Россия опережала в этих исследованиях весь мир примерно на полгода. Теперь может отстать на десятилетия.

К слову, 3D-биопринтер компании Островского печатал не только мышиные органоиды, но и мясо. Искусственные стейки получались пока не очень вкусные и стоили 10 тысяч долларов за килограмм, но это тоже был вопрос времени. В будущем искусственный стейк не будет отличаться от натурального ни по вкусу, ни по цене. Но у России в этой области, похоже, заявляют, что им удалось значительно удешевить технологию и снизить цену искусственного мяса почти до цены натурального.">нет будущего.

Доктор Илья Фоминцев, создатель и глава негосударственной Высшей школы онкологии, летом прошлого года прекративший работу над проектом и покинувший страну, говорит, что научные контакты российских врачей практически прекратились. До войны большинство поездок врачей на международные конгрессы, симпозиумы и конференции оплачивали фармкомпании. Теперь крупнейшие фармкомпании ушли с рынка, перелеты крайне усложнились и подорожали, ездить на конференции доктора могут практически только за свой счет, то есть только немолодые, состоявшиеся и состоятельные доктора. А подопечные доктора Фоминцева, студенты Высшей школы онкологии, из международной научной жизни выключены.

Можно, конечно, читать научные журналы и, заплатив небольшой взнос, слушать научные доклады в интернете, но Фоминцев говорит: главное на международных научных конференциях происходит после докладов. Докладчик стоит возле своего стенда, можно подойти, задать вопросы, обсудить конкретные случаи и главное – наладить контакты. Современный врач в любой непонятной ситуации (например, у пациента вдруг необъяснимо выросло содержание цинка в крови) должен иметь возможность вспомнить, что на недавней конференции, предположим, в Базеле профессор, предположим, из Вероны читал доклад как раз про цинк, и вот электронная почта и WhatsApp этого профессора – можно написать ему, задать вопросы, обсудить странный симптом и спасти пациента.

Из ста выпускников и студентов Высшей школы онкологии, по словам Фоминцева, Россию покинули двадцать. Это притом что сам министр здравоохранения Михаил Мурашко заявляет, что дефицит онкологов в стране – почти полторы тысячи .

Фоминцев предполагает, что уезжают лучшие, самые образованные, самые активные и амбициозные, знающие языки, всерьез надеющиеся подтвердить дипломы и работать врачами в европейских, американских или израильских клиниках. Это очень непросто, если речь не идет о клиниках стран СНГ или Объединенных Арабских Эмиратов.

Ольга Сачкова, один из лучших в Москве хирургов-офтальмологов, заведовавшая соответствующим отделением в МОНИКИ, решение о том, что нужно уезжать и становиться врачом в Германии, приняла еще в 2014 году, после аннексии Крыма. У нее было время подготовиться: учила язык, откладывала деньги, устроила детей в немецкие университеты. Окончательно эмигрировала только осенью 2021-го.

С тех пор уже полтора года снимает в Ганновере не квартиру даже, а комнату и только тем и занимается, что сдает экзамены и подтверждает дипломы. Сачкова говорит: неизвестно, что легче – подтвердить российские дипломы или поступить в медицинский институт на четвертый курс и получить через три года новый немецкий диплом.

Немецкий язык у врача должен быть не ниже уровня С1 (в Швейцарии С3). Отдельно сдается медицинский немецкий. Отдельная комиссия выясняет, способен ли доктор объяснить сложные медицинские решения простыми словами простому пациенту, заодно выясняют, понимает ли доктор диалекты.

В свободное от учебы и экзаменов время доктор Сачкова стажируется в клинике, которую сама выбрала. Присматривается к работе коллег, ведет истории болезней, выполняет мелкие поручения. Не то что оперировать или ставить диагнозы, но даже осматривать пациентов и разговаривать с ними врачу-стажеру запрещено. Клиника доктору Сачковой ничего не платит. Если все экзамены будут сданы и стажировка пройдет успешно, то через год Сачкову возьмут в клинику врачом-ассистентом с зарплатой 2 тысячи евро в месяц. Полноценным врачом Ольга Юрьевна станет еще года через два. То есть пять лет уйдет у нее на то, чтобы вернуться к любимой работе и московским доходам. Должность старшего врача, аналогичную ее московской должности завотделением, Сачкова имеет шанс получить лет через восемь. На пенсию в Германии пятидесятилетняя Сачкова заработать себе уже не успеет.

И это, говорит доктор, ей еще повезло, что начала готовиться к эмиграции задолго. Врачи, уехавшие из России спонтанно после начала войны, чтобы учить язык, сдавать экзамены, получать медицинскую практику и хоть какие-то деньги, вынуждены работать санитарами в психиатрических больницах (там острая нехватка персонала) и жить при больницах в общежитии.

Уехавшие из России врачи в разговорах с "Системой" подчеркивали, что эмиграция их имеет исключительно моральные мотивы – не хотят участвовать в агрессивной войне, хотят уберечь детей от жизни в тоталитарном государстве, выступают против войны и хотят сохранить возможность говорить об этом открыто. Карьерных соображений в этой волне эмиграции российских врачей нет. Каждый доктор понимает, что в Европе или Америке подтвердить свою врачебную квалификацию и сдать язык – крайне сложно. Эмиграция отбрасывает доктора лет на десять назад, главный врач, заведующий отделением снова становится ординатором на годы. Доходов поначалу совсем нет, а уровня своих прежних российских доходов можно достигнуть лет за шесть-восемь, не быстрее. Надо полагать, поэтому мы видим эмиграцию врачей, которая измеряется тысячами, а не сотнями тысяч.

Мнение врача, который ездит на оккупированные территории

Врачи, остающиеся в России и посещающие оккупированные территории Украины, тоже говорят о моральных причинах своего выбора. Профессор Михаил Каабак, например, рассказал "Системе", что посещал Мариуполь и Донецк "исключительно из гуманитарных соображений" – помочь налаживанию разрушенного войной здравоохранения, осмотреть тяжелых пациентов (Каабак – детский врач), организовать отправку тех, кому нельзя помочь на месте, в Москву военными бортами или бортами МЧС.

Отсталая медицина

Однако и эти уехавшие тысячи специалистов для российской медицины могут оказаться критически важны. Отсталость российской медицины заключается не в отсутствии современных технологий или высококвалифицированных специалистов, а в том, что технологии эти и специалисты единичны. Есть врачи-звезды, есть клиники мирового уровня, есть энтузиасты даже в провинции, но – говорит глава Высшей школы онкологии Илья Фоминцев – подавляющая масса врачей и клиник отстают от современной медицинской науки лет на пятьдесят.

Несколько лет подряд Фоминцев набирал в Высшую школу онкологии, являющуюся, в сущности, ординатурой, выпускников медицинских вузов, он утверждает, что из ста соискателей места адекватные и современные знания на экзамене демонстрируют семь-восемь человек. "Остальных, – говорит Фоминцев, – на пушечный выстрел нельзя подпускать к пациентам, а они завтра придут работать врачами в ваш городской онкодиспансер".

Простейший аппендицит, например, в России, конечно, оперируют. Вам, вероятнее всего, не дадут умереть от аппендицита. Но, по сведениям главного хирурга Минздрава РФ академика Амирана Ревишвили, в 2021 году лишь 37,5% аппендэктомий в России выполнялись лапароскопически. В то же время в Германии аппендицит удаляют лапароскопически в 95,3% случаев. То есть от смерти из-за аппендицита вас в России, конечно, спасут, но разрежут живот и две недели вы будете ходить скрючившись. А в Германии встанете на следующее утро после операции и разве что с легким дискомфортом в животе уйдете домой.

Подобное неочевидное для неспециалиста отставание российской медицины можно найти практически в любой области российского здравоохранения. Например – ампутации. При диабете и атеросклерозе сосуды нижних конечностей, бывает, закупориваются настолько, что начинается гангрена. Чтобы спасти пациента от смерти, можно ампутировать ноги, а можно эндоваскулярными методами прочистить забившиеся сосуды. Так вот в США на 1 миллион жителей делают ежегодно 280-300 ампутаций, в Европе – 250, в Японии – 210. А в России ежегодно – 500 ампутаций на миллион человек. Вдвое больше ампутаций, чем во всем цивилизованном мире. Вдвое чаще, чем в развитых странах, россиянам отрезают ноги. И цифра эта снижается незначительно, тогда как в Дании, например, с 2000 по 2011 год снизилась от 47 до 83% в зависимости от пола пациентов и типа заболевания.

Закрытость страны действительно влияет на качество медицины? Пример Ирана

Иран живет под санкциями более 40 лет. На европейский взгляд, медицинская статистика там довольно странная, говорит "Системе" доктор Александр Ванюков. Но если принять во внимание особенности иранского населения (оно очень молодое), если посмотреть на распространенность диабета в Иране, если сравнить число диабетиков с числом ампутаций, то получится, что лишних ампутаций (осуществляемых тогда, когда конечность еще можно спасти) в Иране делается примерно 1100 на миллион населения – вдвое больше, чем в России и почти впятеро больше, чем в США.

Примечательно, что эндоваскулярные сосудистые операции, при помощи которых можно спасать диабетикам ноги, делал тот самый доктор Александр Ванюков, который покинул Россию, пишет письма в защиту Навального и подвергается обструкции со стороны "неравнодушных граждан". Не то чтобы, кроме Ванюкова, в России нет сосудистых хирургов, но он был один из лучших, мало того, что оперировал, так еще и ездил по всей стране, обучал коллег от Сахалина до Калининграда.

Про покинувших страну выпускников Высшей школы онкологии Илья Фоминцев говорит: "Они же все были еще и просветители. Каждый вел популярный медицинский блог".

Про педиатра Федора Катасонова можно сказать то же самое – не только принимал в Москве в клинике GMS, но писал книги, вел популярный блог "Федиатрия", формировал у пациентов запрос на современную, качественную медицину.

Иными словами, Россию в связи с войной покинули немногие врачи, но многие из тех, что всерьез российскую медицину меняли и развивали.

Одним из ярких и наиболее медийных явлений в российской медицине последнего времени стала Школа Павленко – еще один образовательный проект, ставящий цель воспитать столь дефицитных в России современных и грамотных хирургов-онкологов. Медийностью своей проект обязан прежде всего тому, что история его драматична. Хирург-онколог Андрей Павленко сам заболел раком желудка и вскоре умер. Но успел до смерти организовать школу хирургов-онкологов. Школа эта крайне востребована. Минздрав Школе Павленко крайне благоприятствует – директор Школы Павленко Надежда Кузнецова говорит, что ни одна клиника не отказалась от сотрудничества со школой – еще бы, онкологов ведь остро не хватает.

Эффект от своих усилий Кузнецова оценивает так: один выпускник школы будет оперировать двести человек в год. За десять лет спасет две тысячи. За всю карьеру спасет восемь тысяч. А еще у него будут ученики, последователи... И вообще, говорит Кузнецова, наличие даже одного современного и грамотного врача на больницу полностью меняет саму атмосферу в ней, люди начинают тянуться, стараться, учиться...

За два года своего существования Школа Павленко выпустила всего четырех высококлассных хирургов-онкологов. Еще тринадцать молодых врачей учатся сейчас в школе.

Если мы всерьез думаем, что всего семнадцать высококлассных врачей могут заметно улучшить состояние российской медицины, то как повлияет на нее отъезд тысяч?

В Минздраве РФ не ответили на вопросы "Системы".