Захожу в студию звукозаписи – надо записать несколько стишков для одного проекта. В виде исключения никуда не тороплюсь, жду своей очереди, болтаю с певицей и музыкантом, хозяин студии симпатичный мужик, отмечаю, что единственный из нас в маске. Еще одна песенка, и я пойду к микрофону. И тут симпатичный мужик вытаскивает из-под мышки градусник, смотрит. "Ну, уже ничего", – говорит. Ах, вот почему он в маске. Я интересуюсь: "Ковид?" – "Да кто его знает – был тут один чувак, записывался, всех перезаразил и уехал, но у него тоже непонятно что. Вы как будете писаться, сидя или стоя?"
"Стоя", – машинально отвечаю я, трусливо подавляя взметнувшееся было раздвоение личности. "Немедленно ноги в руки и беги отсюда, вдруг еще не словила заразу", – шипит первая личность, распираемая скучным здравым смыслом. "Да ладно, неудобно как-то вот так сняться и слинять без объяснения причин", – мнется вторая личность, распираемая ворохом романтических приличий и желанием сделать все-таки дело, ради которого пришлось переться в такую даль. "А ты объясни причины-то, скажи только, чтоб он к тебе близко не подходил", – подначивает первая личность. "Да ладно, – уговаривает вторая, воровато глядя вбок, – уж как-нибудь по-быстрому, авось, пронесет". – "А если не пронесет – опять будешь валяться и домашних заразишь? – не унимается первая личность. – И вообще, мог бы предупредить звукорежиссер этот хренов, что болеет". – "Мог бы", – соглашается вторая личность. А сама бочком, бочком – и к микрофону.
Тут уж звукорежиссер совсем близко подходит, поправляет микрофон, дает ценные указания, а я… нет бы заорать на него, как заорала на меня летом тетка во французском аэропорту: "Держите дистанцию!" – так, что я отскочила в ужасе на два метра. Нет, мне до той тетки как до Луны, – я стою и смотрю на него, не отрываясь, – помните, как князь Болконский в фильме Бондарчука стоит на поле боя и смотрит на крутящееся у ног ядро. "Ложись, князь, ложись, миленький", – шептали мы про себя, а он стоял, весь такой стройный, и на лице у него был написал все тот же мгновенный диалог: ложись, князь, иначе… – "Да, но…" – "Никаких но – иначе полный живот свинца". – "Да, но вот так, в грязь, при людях, в этих белых лосинах…" – "Ложись, идиот!" – но поздно.
До сих пор не знаю, поздно мне было или нет бежать из той студии, но дело не в этом. Говорят, на следующий день в зальчике, где мы выступали, тоже обретался больной парень без маски, так что все равно не миновать – но дело опять же не в этом. "Омикрон" и правда оказался куда гуманнее, чем то, что было со мной больше года назад, и пронесся быстро – но не в нем, повторяю, дело.
А дело в том, что́ заставляет нас рисковать. Всех. И собой, и другими. Что стоило хозяину студии предупредить тех, кто к нему записался, – ну, потерял бы он какие-то деньги, но ведь не последние же, и вообще, совесть была бы чиста. С другой стороны, вспоминая о том чуваке, который его заразил, он его совершенно не осуждал – как будто просто дождик прошел, ноги промокли и вот – температура. Ну, и мы в студию пришли – тоже, как под дождик. Так вышло. Никто не виноват. Просто крыша постоянно течет. И когда в метро без маски едем, тоже не виноваты. И когда грудью встаем против того, чтобы наших детей в школе тестировали, мы тоже, видимо, не виноваты, если наше чадо заболеет и перезаражает весь класс. (Таких родителей в Петербурге, между прочим, по официальным данным, большинство, и в чем они видят опасность палочки, засунутой в нос, – загадка века.)
Ну, ладно, ковид, что "дельта", что "омикрон" – мелкие они, вирусы эти, может, оттого наш человек их мелко видит. Но вот сидишь, например, за рулем, едешь себе в деревню, не быстро, не медленно, в потоке, как вдруг тебе на хвост садится какой-нибудь большой и черный, затылком чуешь, что жутко дорогой, и начинает нетерпеливо мигать, а то и гудеть: убирайся, мол, я тут еду, не видишь, и мне плевать, что скорость 90, я вас тут всех разметаю, а свои 180 возьму. И ему плевать, что у тебя справа фура или жигуль, что деваться тебе некуда вот прямо сейчас: он будет мигать и гудеть, пока ты, шепча нецензурное, с риском не мотнешься вправо – и тут уж он рванет, метров аж на 200, пока снова не упрется в такого же, как ты, скучного обывателя. Обломками этих гордых и торопливых усеяны родные обочины – а заодно и тех, кто никуда не торопятся, а просто попадают в замес, когда эти хозяева прерий все же врезаются со всей дури в КамАЗ. Им плевать на свою жизнь, на жизнь своих детей, сидящих за их спинами, и можно было бы цинично заметить, что таков естественный отбор – но ведь и на твою жизнь им тоже плевать. И на тех, кто сидит в машине рядом с тобой.
Почему? Может, они всего достигли и им просто скучно, хочется острых ощущений? Но почему тогда точно так же, как этот баловень жизни на “Майбахе”, ведет себя и бедняк на древней “шестерке” – ржавое кружево дверей, багажник прикручен проволокой к бамперу? Или его тянет на “остренькое” с другого конца – с работой швах, по кредиту не заплатил, жена шею намылила, так хоть тут, на дороге он вроде как четкий пацан.
Велика она, тайна русской души. А главное, глубока. Помню, как-то пришлось мне брать интервью у одного мужика в его старой “Волге”. Трудный попался дед, только 15 минут в собственной “ласточке” у него для меня нашлось – о чем была речь, напрочь не помню. Помню только, что села, тронулись, а он не пристегивается, спрашиваю – а что так? Он на меня посмотрел – будто я неприличное сморозила, тут мент вдали нарисовался, он быстренько ремень накинул, мента проехали – скинул. Я удивляюсь: зачем так мучиться, гораздо проще ведь пристегнуть ремень и не дергаться, да и помогает он, вообще-то. Мужик говорит: "Да я как-то из-за ремня передние зубы выбил – сзади в меня въехали, я зубами в руль тюк – и все". – "И даже после этого не пристегиваетесь?" Он опять на меня осуждающе посмотрел: "Что вы, – говорит, – никогда не пристегивался и не буду".
Очень гордо он это сказал, хоть и не без шепелявости – зубов-то нету. Я вообще заметила, что наш человек, выходя на борьбу со здравым смыслом, совершенно непримирим. Носился по плохим дорогам с колеями, по которым и медленно-то ехать боязно, – и буду носиться, а помру – ну так все когда-нибудь помрем. Не прививался – и не чипирует меня никогда ваш коварный Билл Гейтс, задохнусь в ковидной реанимации, вдали от родных, но супостату не дамся. Ну, хорошо, не прививка, просто тест в школе – чтобы заболевшее дитя осталось дома и класс не ушел на карантин, – нет. Яростное и твердое. Ни шагу назад. Описать это можно, объяснить нельзя. Как войну.
Да, кстати, вот еще и война, разговорами о которой, как червями, кишит пространство. Ведь понятно же, что разразись она – всем мало не покажется, вот просто всем. Но она чем дальше, тем больше как будто наполняется плотью, возникает из ничего, из безумных фантазий и комплексов одного человека – а вот поди ж ты, воинские соединения, переговоры, угрозы. И если здравый смысл вскидывается: кончай задирать соседей, не ходи в ту сторону, там смерть, – ух, как на него шикают и топают ногами. Как антиваксеры – на предложение привиться. Казалось бы, чего проще, соблюдайте ПДД, берегите друг друга от вируса, цените свою жизнь и жизнь соседа…
Но что делать, если своя жизнь – копейка?
А вот почему она копейка, почему? В этом главный вопрос. Ведь побережешь себя – побережешь и другого. Но что такое поберечь себя? Это значит отвечать за себя, вот что это такое. А кто может за себя отвечать? Да только свободный человек – не ребенок малый, не заключенный, не пораженный в правах. И за другого свободный человек отвечает – потому что он не один.
Свободен ли был князь Болконский, глядящий на смертоносное ядро? Не настолько, чтобы упасть в грязь в белых лосинах – ради собственной жизни. Да и когда русский человек был по-настоящему свободен? Говорят, в феврале 1917-го – до ноября. Не знаю, меня там не было. Может, вся эта русская рулетка – и на дорогах без правил, и во время чумы без масок и прививок – просто компенсация несвободы, въевшейся за века, как болезнь? Вы меня всю жизнь давили и обкрадывали – ну, уж тут я сам себе господин, захочу и разобьюсь нафиг, захочу и заболею, мое дело.
Детские речи, детское поведение. Помнится, один мудрый друг говорил мне давным-давно, что в России нет взрослых. Умные есть, благородные есть, даже смелые встречаются, а вот взрослых нет. Конечно, повзрослеть придется. Хотя очень не хочется. И времени, главное, все меньше – ядро уже крутится у ног и противно шипит.
Татьяна Вольтская – журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
