На заседании Костромской областной думы 23 января местные депутаты единогласно приняли судьбоносное решение о переименовании психиатрической больницы в поселке Никольское. Отныне ей будет присвоено имя академика Андрея Снежневского, за которым тянется слава отца-основателя советской карательной психиатрии и изобретателя термина "вялотекущая шизофрения". Именно он в свое время лично ставил диагнозы Владимиру Буковскому, Петру Григоренко и многим другим знаменитым диссидентам. Очень показательное решение – учитывая, что в последнее время российские власти начинают все более охотно использовать психиатрию для борьбы с инакомыслящими. Ведь это проверенный и жестокий инструмент. Правда, как показывает история, не слишком-то эффективный.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
"Мягкий и либеральный"
Карательная психиатрия основана на очень простой и даже примитивной идее: если инакомыслящего признать безумцем, то все о нем скоро забудут. Эта теория не подтвердилась ни разу за всю человеческую историю. Как правило, все происходит ровно наоборот. О "безумцах" помнят многие поколения, их имена порой даже входят в школьные учебники. Однако век за веком, десятилетие за десятилетием российская власть отправляла (и опять отправляет) своих оппонентов в "психушки", искренне полагая, что это лучший способ их устранения. Кто тут сумасшедший? Вопрос, разумеется, риторический.
В первый раз на эти грабли наступил император Николай Первый. В 1826 году, сразу после публикации в журнале "Телескоп" первой статьи Чаадаева из цикла "Философического письма", шеф жандармов Бенкендорф (вот кого, наверное, можно было бы считать отцом-основателем карательной психиатрии в России) предложил Николаю признать Чаадаева сумасшедшим, поскольку "в статье этой говорится о России, о народе русском, его понятиях, вере и истории с таким презрением, что непонятно даже, каким образом русский мог унизить себя до такой степени, чтоб нечто подобное написать". Одним словом, дискредитация. Но если объявить автора "психом", то никто ему не поверит.
"Очень хорошо", – написал Николай I на докладе Бенкендорфа, и Чаадаева немедленно взяли под домашний арест, с ежедневным освидетельствованием лекарями. Говорят, правда, что врач, призванный наблюдать его, при первом же знакомстве сказал Чаадаеву: "Если б не моя семья, жена да шестеро детей, я бы им показал, кто на самом деле сумасшедший".
И действительно, о Чаадаеве не только не забыли, но буквально ловили каждое его слово, а дальнейшие "Философские письма" и другие писания, особенно "Апология сумасшедшего", ходили в списках и публиковались за границей.
"Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, – только бы ее не обманывать". Петр Чаадаев, "Апология сумасшедшего"
Тем не менее окончательно медицинский надзор над Чаадаевым был снят лишь спустя 11 лет, в 1837 году, под условие, чтобы "он более ничего никогда не писал".
Уверенность, что философ может на это согласиться, безусловно, изобличает в жандармах некоторую неадекватность. Но, впрочем, не только в жандармах. Сам император воспринимал любое слово, сказанное против государства, как признак сумасшествия и полагал, что может "восстановить нормальность".
Когда был убит на дуэли Пушкин и некто Лермонтов написал крайне нелицеприятное для властей российских стихотворение (его, кажется, до сих пор учит наизусть каждый школьник), Николай I среагировал немедленно: "Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймара в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; затем мы поступим с ним согласно закону". Но, вероятно, кто-то монарха отговорил – иначе провозглашенный сумасшедшим Лермонтов стал бы классиком еще при жизни.
То ли опыт сказался, то ли грабли заржавели (а может просто эпоха Бенкендорфа сошла на нет), но российские власти на удивление долго никого из инакомыслящих не прятали в сумасшедшие дома. То есть, конечно, психбольницы тюремного типа в России имелись, но туда попадали почти исключительно опасные преступники с реальными психическими расстройствами. Показательных историй, подобных заточению Чаадаева, не случалось вплоть до революции.
Александр Подрабинек, автор книги "Карательная медицина", одного из фундаментальных трудов по истории этого вопроса в России, полагает, что "...мягкий либеральный XIX век еще не был способен на это, поэтому и не развернулось дело – не наступил момент". Может, он и прав, хотя люди, прошедшие в XIX веке сибирскую каторгу, могли бы, наверное, с этим поспорить. Но в России всегда так: прошлое лучше настоящего.
А ведь есть еще и будущее, не приведи Господь.
Диагноз Снежневского
Будущее безжалостно наступило в 1917 году, когда власть в России захватили так называемые большевики. Они начали внедрять карательную психиатрию сразу, даже не успев еще доказать собственную нормальность. Впрочем, зачем? Нормальность тогда определялась согласно поговорке: кто палку взял – тот и капрал. Одной из первых жертв советской карательной психиатрии стала Мария Спиридонова, лидер партии левых эсеров, в прошлом бомбистка и политическая убийца, выступавшая (как ни странно) против Ленина и большевистского террора. Поскольку ее дореволюционные заслуги и слава были огромны, просто так расстрелять ее Дзержинский не решался. И тут ему пришла в голову блистательная идея, которой он поделился с Лениным:
"Надо снестись с Обухом и Семашкой (так "железный нарком" называл верных режиму знаменитых медиков) для помещения Спиридоновой в психиатрический дом, но с тем условием, чтобы оттуда её не украли или не сбежала".
Так и сделали.
Впрочем, позднее Сталин восстановил справедливость – и в итоге Спиридонову все-таки расстреляли абсолютно как "нормальную".
Как справедливо отмечает Александр Подрабинек, поначалу большевики просто "не нуждались в столь утонченном карательном средстве, как изоляция в психлечебницы". Однако в 30-е годы, когда Большой террор достиг максимальных оборотов, нужда в тюремных психбольницах все равно возникла. Ведь среди миллионов арестованных попадалось немало людей с больной психикой, а еще больше сходило с ума во время следствия и допросов.
В 1939 году по личному распоряжению Берии был создан специальный корпус Казанской тюремной психиатрической больницы, куда были заключены тысячи человек. По углам территории стояли вышки, над тюремной стеной была натянута колючая проволока. Эта "больница" знаменита тем, что во время войны стала фактически лагерем уничтожения: практически все пациенты, прибывшие до лета 1942 года, погибли от холода и голода. Именно в этой больнице находился арестованный "особистами" президент Эстонии Константин Пятс, которому советские врачи не без издевательства приписали диагноз "мания величия": мол, считает себя президентом какой-то несуществующей страны.
Позднее, уже при Брежневе, там же держали участницу демонстрации 25 августа 1968 года против ввода советских войск в Чехословакию Наталью Горбаневскую. После войны таких "специальных" больниц еще добавили – в частности, один корпус открыли рядом с питерскими "Крестами" (в здании бывшей женской тюрьмы – там в конце 40-х находилось до тысячи человек, осужденных по 58-й статье, причем половина считалась сумасшедшими, а у второй половины диагноз не был подтвержден). Кроме того, была психбольница рядом с "Бутыркой" в Москве и действовала тюремно-психиатрическая больница под Томском. Но о ней – чуть дальше.
Через эти "заведения" прошли многие известные люди. Например, авиаконструктор Андрей Туполев, или сотрудник Свердловского райкома КПСС Сергей Писарев, осмелившийся написать Сталину письмо против "дела врачей". Именно Писарев, которого суд реабилитировал в 1955 году, стал первым в СССР яростным борцом против карательной психиатрии, он продолжал требовать закрытия психиатрических спецбольниц и при Хрущеве, и при Брежневе.
Правда, к диссидентам он себя не относил. Писарев полагал, что добьется справедливости, рассылая письма в ЦК и взывая к коммунистическим идеалам, и, по воспоминаниям знавших его людей, "был предан КПСС, как верный пес". За верность свою он получил по заслугам: в 1968 году его снова исключили из партии, и, хотя в "психушку" вновь не отправили, до самой смерти смотрели на него именно как на сумасшедшего. Новым репрессиям с использованием карательной психиатрии такие люди помешать не могли.
Тем более что в 60-е годы этот способ борьбы с инакомыслящими был наконец поставлен в СССР "на поток", и немалую роль в этом сыграл именно академик Андрей Снежневский. Его карьера началась еще до войны, когда он стал главврачом Костромской городской психиатрической больницы, а в начале 50-х уже возглавил Институт Сербского в Москве, где очень удачно ("в духе времени") начал кампанию против тех своих коллег, которые "неустанно припадают к грязному источнику американской лженауки".
Снежневский, в пику западным ученым, придумал диагноз, который существовал только в СССР и в странах "социалистического лагеря": "вялотекущая шизофрения". Смысл его был в том, что внешне человек может выглядеть абсолютно нормальным и его реакции остаются реакциями здорового человека, но где-то в глубине сознания у него скрывается шизофреническая патология. Такой диагноз можно было поставить кому угодно, и в особенности людям свободомыслящим.
Усилия Снежневского вскоре были по заслугам оценены в КГБ, где после начала хрущевской "оттепели" искали новый удобный инструмент для репрессий – без лагерей и расстрелов, но не менее эффективный. И вот – нашли. Теперь имелась "советская школа психиатрии", которая была готова выносить нужные диагнозы.
29 апреля 1969 года председатель КГБ Андропов направил в ЦК КПСС проект плана расширения сети психиатрических больниц и предложения по совершенствованию использования психбольниц для защиты интересов советского государства и общественного строя. Эти предложения были безусловно приняты, и за несколько лет в СССР открылось 11 новых психбольниц "специального" типа. Согласно статистике, 1962 по 1974 год количество койко-мест психиатрических лечебниц возросло с 222,6 до 390 тысяч.
Праздники сумасшествия
Зачем так много? Неужели в СССР было столько сумасшедших или инакомыслящих?
В обычные дни – нет. Но вот в праздничные…
Начиная с 70-х годов примерно за 2 недели до больших праздников (1 Мая и 7 Ноября) райкомы и горкомы КПСС рассылали тайные распоряжения главврачам психбольниц, предписывая госпитализировать "людей с непредсказуемым поведением", чтобы обеспечить порядок во время праздников. В эту категорию входили как настоящие сумасшедшие, так и диссиденты, члены религиозных общин, самодеятельные активисты, и многие другие. Легко набирались многие тысячи человек. То же самое повторялось в случае визитов иностранных гостей, во время проведения съездов КПСС, и – с особым размахом – во время Олимпиады 1980 года.
Кроме того, в некоторых центральных учреждениях, таких как приёмные Прокуратуры СССР и Верховного Совета, была практика отправлять (с нарядом милиции) особо настойчивых посетителей (так называемых "правдоискателей") в психиатрические больницы. В документах Московской Хельсинкской группы (1976, документ №8) отмечалось: "Примерно 12 человек в день милиция направляет дежурным психиатрам только из приёмной Верховного Совета СССР; кроме того, ещё 2–3 человека из тех, кто пытался пройти в посольство; кроме того, неопределённое число из других мест присутствия, а также – прямо с улицы. Из них примерно половина – госпитализируется".
Разумеется, диссидентов в психбольницы отправляли не только по "красным дням календаря". Широкая волна арестов началась после знаменитой демонстрации на Красной Площади против ввода войск в Чехословакию в 1968 году, и не ослабевала до середины 80-х. Одни получали лагерные сроки, другие бессрочно госпитализировались в психбольницы.
Наталья Горбаневская, Петр Григоренко, Валерия Новодворская, Жорес Медведев, Леонид Плющ, Владимир Борисов, Виктор Файнберг, Александр Есенин-Волпин, Владимир Гершуни… Почти все они получали придуманный Снежневским диагноз "вялотекущая шизофрения". И по большей части эти имена известны во всем мире – как имена людей, которые сумели сохранить нормальность и достоинство в обстановке тоталитарного безумия. В конце 80-х Владимир Буковский, давая в США интервью, не без иронии говорил: "…вялотекущая шизофрения – диагноз, изобретённый нашим отечественным, уважаемым психиатром профессором Снежневским, и идея, состоящая в том, что шизофрения может развиваться так незаметно и так долго, что только он, Снежневский, может это заметить. Мне он поставил диагноз "вялотекущая шизофрения" в шестьдесят втором году. Я счастлив сообщить, что она до сих пор течёт вяло".
Но даже если дело не доходило до диагноза и "лечения", сама "экспертиза", происходившая в спецбольницах, состояла из череды мучительных процедур, скорее напоминавших пытки. Да так, в сущности, и было. Высокие дозы галоперидола (вызывавшие адскую боль и мучительные двигательные нарушения), "конские" дозы сильнейших нейролептиков, таких как аминазин, – все это могло действительно разрушить психику даже самого здорового и выносливого человека. Но были в этих больницах и другие мучения, инквизиторски изобретательные. Как вспоминал Иосиф Бродский, проходивший "психиатрическую экспертизу" в спецбольнице на "Пряжке" после ареста в 1964 году, "...глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело".
Сколько всего человек прошло через этот ад? Точной статистики до сих пор не существует, однако речь, скорее всего, идет о десятках тысяч. И, хотя Александр Подрабинек опубликовал свою книгу "Карательная медицина" еще в 1978 году, эта "медицина" прекрасно существовала до самых последних дней СССР. И после – врачи, по существу, пытавшие своих пациентов, не понесли никакого наказания. Многие до сих пор находятся на высоких должностях, их работы обязаны цитировать студенты в мединститутах. А именами некоторых называют психбольницы, как произошло только что в Костроме.
Томская история
В своей книге Александр Подрабинек перечислил 10 советских психбольниц, в которых существовали спецотделения для "работы" с инакомыслящими. В этом списке была и Томская психиатрическая больница.
"Тюремно-психиатрическая больница в районе г. Томска. Располагалась на территории совхоза "Чекист". В эту больницу отправляли заключенных, заболевших или симулировавших психическую болезнь. Заведовала больницей тогдашняя депутат Верховного Совета РСФСР от г. Томска Софья Андреевна (фамилия, к сожалению, не установлена). Есть свидетельства о систематических избиениях, практиковавшихся в этой больнице", – пишет Подрабинек.
Томская психиатрическая лечебница, распахнувшая свои приветливые двери в 1908 году, принимала пациентов со всей огромной Томской губернии, от Алтая до полярного круга. Поэтому в Западной Сибири о странных людях принято было говорить, что они "из Томска". А в самом Томске неадекватному человеку могли посоветовать "съездить в Сосновый Бор" – тихий пригород, где под сенью хвойного леса стоят красные кирпичные корпуса больницы.
Сразу же после открытия в начале ХХ века сюда были доставлены "100 испытуемых подследственных" для проведения судебно-медицинской экспертизы.
Одной из первых пациенток, помещенных в томскую психушку на принудительное лечение, была Хиония Гусева, религиозная фанатичка, совершившая в 1912 году покушение на Григория Распутина.
Из показаний лечащего врача "террористки" Гусевой: "Испытуемая охотно говорит о своём преступлении, заметно рисуясь, бравируя. У неё вырываются такие выражения, что она теперь "герой на всю Россию". Испытуемая любит собирать вокруг себя кружок слушателей из больных и других испытуемых, старается играть первую роль, обращается от имени других с разными просьбами. В разговоре, манере держать себя, заметны кокетливость, манерничанье".
Хионию продержали в больнице до Февральской революции 1917 года, а затем она была освобождена по личному распоряжению Керенского.
При советской власти первое использование томской психиатрии в карательных целях относится к 1921 году, когда в ТПБ тайно были доставлены кронштадтские мятежники – те самые революционные матросы, которых воспевала советская пропаганда и которые выступили против Ленина и других "большевиков-узурпаторов". По мнению коммунистов, это было форменным безумием, и потому тех, кто избежал расстрела, решили вылечить. Как прошло лечение, в точности неизвестно, однако в 1925 году местные газеты писали о состоянии лечебницы следующее: "Имущество разграблено, здания пришли в упадок, два отделения вообще пустуют, больные (которых осталось менее 800 человек) голодают, их смертность достигла 50%". Из состояния разрухи Томская психиатрия начала выходить только в 30-е годы, а в войну и вовсе расправила крылья – поскольку в город был эвакуирован Московский НИИ психиатрии со всеми врачами и пациентами. Поэтому неудивительно, что после войны, в 1948 году, именно при томской психбольнице открыли одно из тюремно-психиатрических отделений – главное на всю Сибирь. И оно не пустовало до начала "оттепели", а в поздние 70-е начало наполняться новыми пациентами, из диссидентов и инакомыслящих.
В 1982 году Томск взволновало "Дело книжников" – арест группы преподавателей и ученых местных вузов, читавших и распространявших запрещенную литературу. Один из "книжников", переводчик Виктор Арцимович, был отправлен в психиатрическую больницу, где ему поставили очень странный даже для той маразматической эпохи диагноз "философская интоксикация". Во время обыска у Арцимовича изъяли "несколько мешков фотокопий" философских трактатов: Гегель и Кьеркегор на немецком, Сартр на французском, Блаженный Августин – на латыни.
– Мне пришлось для следователей КГБ переводить названия этих книг, – рассказал корреспонденту Сибирь.Реалии Виктор Арцимович. – Они в Томске были поголовно безграмотные и не знали иностранных языков. Им, конечно, было не по силам прочитать все эти книги и оценить, насколько они "антисоветские". Поэтому следователи просто использовали то, что я обращался несколькими годами раньше к психиатру, когда у меня случился период бессонницы. В КГБ решили, что лучше сплавить меня в психушку, чем возиться со всей этой литературой. Условия содержания в больнице поначалу были тяжелыми – так называемая "трудотерапия", на самом деле мы просто изготовляли прищепки для белья; мне прописали галоперидол, от которого сразу стало плохо. К счастью, его быстро отменили. А потом за меня заступился известный томский психиатр Владимир Миневич, и моя жизнь стала гораздо легче. Прямо в больнице я занимался переводами, в частности, переводил для профессора Красика с английского книгу "100 лет психотерапии". Мне разрешили гулять без наблюдения, и я даже пешком ходил в Томск, – рассказал Виктор Арцимович.
По ходатайству КГБ Томский областной суд постановил заключить Арцимовича в специальное отделение психиатрической больницы. Однако адвокату удалось добиться пересмотра дела в Верховном суде РСФСР, который отменил постановление томского суда. Редкий случай в советской судебной практике.
После освобождения из больницы Виктор Арцимович несколько лет жил в Томске, а в 1991 году переехал с семьей в Литву. В своей "Автобиографии" он рассказал о периоде своего принудительного "лечения":
"В общей сложности я провёл около 7 месяцев в Следственном изоляторе и около 8 месяцев в Томской психбольнице. Для передачи атмосферы моего заключения я приведу пару примеров.
Сначала я попал в отделение № 10. Именно в этом месте я незадолго до этого проходил судебно-психиатрическую экспертизу. Но к моменту начала моего принудительного "лечения" то отделение перевели из ТПБ в стены СИЗО. Это случилось из-за большого побега зэков, находившихся на экспертизе в больнице.
В этом отделении я до сих пор помню одного интересного пациента. Он часто пел песню на известную советскую мелодию, но с другими словами:
А вам врачам никогда не добиться,
чтоб свихнулась моя голова,
помоги, дорогая столица,
помоги, дорогая Москва.
Он жаловался мне, что сидит в больнице уже 10 лет, хотя статья, по которой он попал на принудительное лечение, предусматривала наибольшее наказание в 2 года.
Припоминаю и ещё одного пациента. Это был молодой и довольно красивый парень. Его история "попадания на психу" была довольно любопытной. Он сидел за довольно мелкое преступление, причём ему оставалось сидеть всего один месяц. Но тут в месте заключения случился бунт, и он принял в нём участие. На мой взгляд, он был какой-то слишком несамостоятельным – я бы сказал, даже "общаковый". Я потом обсуждал его случай с одним бывалым уголовником. Он мне сказал, что, если бы он отказался тогда участвовать в бунте, сославшись на ожидавшееся скорое освобождение, то зэки восприняли бы это с пониманием. Но он этого не сделал. Неудивительно, что следователям пришла в голову мысль о том, что у него не всё в порядке с головой. И он оказался на принудительном лечении в больнице специального типа".
И кто тут сумасшедший?
Все это можно бы считать делами давно минувших лет, а нынешнее присвоение больнице имени Снежневского идиотским казусом, если бы не нарастающий размах применения психиатрии в качестве рычага репрессий. Сегодня количество людей, "взятых" по статьям о "дискредитации армии", "оправдании терроризма" (и другим новомодным заменителям старинной 58-й статьи об измене родине), отправленных на психиатрическую экспертизу и принудительное лечение, исчисляется уже десятками. Причем часто решение направить человека в психбольницу ещё до суда принимают не врачи, а сотрудники полиции и следователи.
"Мы уже вернулись к советской практике использования психиатрии в политических целях. Пока это не так широко распространено, как в советское время, но шаги в этом направлении уже делаются. Нынешний режим уверенно воспроизводит все самое скверное из нашей истории. А еще это наведение страха на общество", – говорит Александр Подрабинек.
Но кто на кого в действительности наводит страх? И у кого сдают нервы? История с шаманом Александром Габышевым, который в 2019 году отправился пешком из Якутии в Москву, чтобы изгнать из Кремля Путина, кажется в этом плане очень показательной. Габышев не был вооружен ни бомбами, ни огнестрелом. Он всего лишь собирался по якутским традициям разжечь на Красной площади костер, "накормить" его кумысом и конским волосом, постучать в бубен и помолиться, после чего "Путин придёт в себя и спокойно подаст в отставку". В любой нормальной стране над подобной "политической акцией" в худшем случае посмеялись бы, разве что приставили бы к костру пожарных с огнетушителями. Но, видимо, кому-то и правда показалось, что Габышев может изгнать Путина, как нечистую силу. И шамана после череды идиотских судов, сфабрикованного обвинения (о насилии к сотруднику Росгвардии) и явно постановочной психиатрической экспертизы заточили в лечебницу. Он до сих пор находится на принудительном лечении в клинике под Уссурийском.
Еще один инакомыслящий, о котором российским властям хотелось бы забыть, представив его сумасшедшим, – и для которого они создают образ настоящего героя. Может и правда показаться, что если шаману однажды удастся выйти из заточения, Путин растает в небе над Кремлем, как струйка дыма. Похоже, в это верят даже соратники президента России, даже его верные слуги, иначе зачем бы Габышева держали в психбольнице? Не могут же все они – следователи, судьи, врачи – быть сумасшедшими?
Или все-таки могут?
