Он рассказал правду про Остров Смерти. О массовой гибели спецпереселенцев на острове Назино

​"В нашей избе был в то время заезжий двор. Колхоз обязывал нас принимать проезжих. На квартиру к нам попадали и высланные. Однажды побывала у нас и старушка со Смерть-Острова. Ее везли этапом. У нас в избе была прихожая, комната и две спальни. Женщину провели в дальнюю комнату на ночлег, и я увидела, что у старушки на ногах срезаны икры. На мой вопрос она ответила: "Это мне на Смерть-Острове отрезали и зажарили". Вся мякоть на икрах была срезана. Ноги от этого мерзли, и женщина обертывала их тряпками. Она самостоятельно двигалась. Выглядела старухой, но в действительности ей было 40 с небольшим лет".

(Из воспоминаний Феофилы Былиной, жительницы с. Назино)

Остров Смерти – так Назинский Остров в Нарымском округе стали называть после того, как информация о страшных событиях, разворачивавшихся на нем в течение всего нескольких недель мая – июня 1933 года, вдруг вышла за пределы ГУЛАГа. И произошло это благодаря только одному человеку – рядовому партийному инструктору-пропагандисту Василию Величко, который осмелился написать самому Сталину о том, что на острове посреди Оби умерли от голода пять тысяч спецпереселенцев. Многие из них стали жертвами людоедства. "Сибирь-Реалии" публикуют малоизвестные и совсем неизвестные подробности биографии этого удивительного человека, не побоявшегося сказать правду об одном из самых страшных преступлений ГУЛАГа.

Василий Величко родился 110 лет назад на Алтае – в с. Новенском/Новеньком Локтевской волости Змеиногорского уезда Томской губернии. Семья была зажиточной. В анкете в пункте о социальном происхождении В.А. Величко указывал: "Из крестьян, кулацкой семьи". Но в три года мальчик потерял отца, а жизнь с отчимом не задалась. Чтобы прокормиться, пришлось рано наниматься в подпаски, однако же – и это оказалось важно для дальнейшей судьбы – 3-классную приходскую школу он все же окончил. Что и позволило ему в 1919 г., когда он ушел из семьи и родного Новенского в волостное село Локоть, поступить на службу рассыльным в лесничество. Неграмотных на такую должность не брали.

Забегая вперед, надо сказать, что в будущем, когда Василий Арсеньевич станет "большим человеком" с московской пропиской, он заберет к себе и мать, и отчима, из-за которого так рано ушел из дома. И только один этот поступок так красноречиво говорит о его натуре.

Но это будет потом. А в период смены режима Колчака Советами он перешел на должность переписчика в Локтевской волостной ревком. Это было знаковым фактом биографии – Величко начал служить советской власти.

Сын кулака – преследователь кулаков

В марте 1920 г. 12-летний Величко вступает в комсомол и одновременно в "коммунистический боевой отряд по борьбе с кулацкими бандами" и получает звание рядового "второго разряда подготовки".

Главным назначением ЧОН было осуществление продразверстки – по сути, грабежа крестьянских хозяйств. Ожесточенное противостояние нередко принимало кровавые формы, и не всегда хорошо вооруженные и подготовленные "военно-партийные отряды" одерживали верх над стихийно возникавшими группами озлобленных земледельцев. Так, в августе того же 1920 г. в ходе развернувшейся в Сибири антибольшевистской крестьянской войны только в одном бою отряд, где служил Величко, потерял 11 человек. Сам он выполнял в том бою задачи разведчика.

Трудно сказать, как мог 12–13-летний пацан с начальным образованием церковно-приходской школы и минимальным жизненным опытом подпаска и рассыльного заниматься идеологической и организационно-партийной работой, но сам В.А. Величко на этом настаивает. В своей автобиографии 1963 г. он пишет, что, помимо конфискаций и экспроприаций, в 1920 г. он проводил "партийные недели", создавал комсомольские ячейки в волости, организовывал сбор продуктов для голодающей советской России:

"Вся моя тогдашняя жизнь проходила исключительно в комсомоле… Вместе с другими проводил "Неделю сухаря", сопровождал вагоны с сухарями, собранными комсомолом, до города Омска, где формировались сибирские эшелоны с комсомольскими сухарями".

Так начиналась карьера партийного функционера.

Двадцатые годы – время таких как Величко. Молодых, энергичных, жаждущих великих дел и верящих в коммунистическую идею.

В 1923 г. он заканчивает службу в ЧОНе, а через год вступает кандидатом в РКП(б). и начинает учебу на пропагандистском отделении Семипалатинской губернской советско-партийной школы II ступени. Через два года, весной 1926 г. перед выпуском – своего рода "дипломная работа": мандат уполномоченного по хлебозаготовкам Бухтарминского уезда и задание партии обеспечить перемещение зерна из личных закромов в государственные. Выполнялась эта работа непросто: "Два раза в меня стреляли из ружей, один раз я стрелял из пистолета".

Но "защита диплома" проходит на отлично: отныне В.И. Величко – пропагандист коммунистической партии. Причем не по должности, а по убеждению. Позже в своей автобиографии он напишет: "Я считаю, что, наряду с множеством граней, которыми обладает партийная работа, самая яркая грань и самая прекрасная – пропаганда".

Письма Сталину

"На второй день прибытия первого эшелона 19/V выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные истощенные люди, без кровли, не имея никаких инструментов и в главной своей массе трудовых навыков и тем более навыков организованной борьбы с трудностями, очутились в безвыходном положении. Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня, бродить по острову и есть гнилушки, кору, особенно мох и пр... Люди начали умирать.

Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения и холода, от ожогов и сырости, которая окружала людей...

В первые сутки после солнечного дня бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оставив на второй день. Новый день дал новую смертность и т. д.

И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.

Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку (так как она была в порошке), падали и задыхались, умирая от удушья.

Вскоре началось изредка, затем в угрожающих размерах людоедство. Сначала в отдаленных углах острова, а затем где подвертывался случай."

Из письма Величко Сталину.

В 1931 г. Величко с юга страны перекинули на север, на должность инструктора-пропагандиста Нарымского окружкома ВКП(б). Это была самая нижняя ступенька партийной иерархии. Для Величко исполнение его обязанностей по контролю и формированию сознания коммунистов усугублялось сибирскими пространствами: его парторганизация "была разбросана на пространстве 400 тыс. кв. км".

Немало такой безгласной и безликой номенклатурной мелочи маячило по коридорам Нарымского, а потом Колпашевского комитета партии за семь десятилетий соввласти, однако ныне никто не вспомнит не только их лик, но даже фамилию. А вот фамилия В.А. Величко на слуху, особенно последнюю четверть века. Почему?

Потому что это именно он написал в августе 1933 г. письмо в партийные органы о положении на острове Назино. Этот документ оказался настолько неожиданным, пронзительным и возвышенно-трагичным, что навсегда вошел в историю. Причем сотни людей – и облеченных властью, и обывателей – знали о назинской трагедии, но только он осмелился сказать об этом настолько громко, что теперь это будет звучать всегда.

Письмо Василия Величко. 1933 г.

В конце апреля 1933 г. из Москвы и Ленинграда на трудовое поселение в Сибирь были отправлены два эшелона "деклассированных элементов". По подсчетам В.А. Величко всего 6114 человек. Кто это был? Частью – уголовники, частью – люди без документов, жертвы репрессивной кампании, которых просто задерживали на улицах, вокзалах, местах отдыха и включали в состав группы: хватали всех подряд, кто подвернется под руку. Потом комиссия найдет в составе этой группы "инвалидов без ног, без рук, слепых, явных идиотов, малолетних детей без родителей".

Поскольку захват людей продолжался и по пути следования эшелонов, в Томске в конце мая в три баржи были погружены уже 6600–6800 человек (никто не вел точного количественного и поименного учета). Ни советские, ни партийные органы Нарымского округа совершенно не были готовы к приему такого количества людей и пытались протестовать, но их никто не слушал. Местные сиблаговские структуры тоже не были готовы, но молчали. Они просто высадили людей на голом острове посреди Оби напротив п. Назино Александровского района. По более поздним данным комиссии Западно-Сибирского крайком ВКП(б), на берег были выгружены 6074 человека, в том числе много детей.

И начался кромешный ад, который ужасал даже на фоне протекавшего параллельно крестьянского спецпереселения – тоже бесчеловечного. Раскулаченные крестьяне прибывали к местам вселения пусть и с небольшим, но все же запасом одежды и орудий труда. Кроме того, у них были необходимые знания и умения физической работы. По крайней мере, они могли быстро соорудить землянку или другое укрытие от непогоды. У собранных на улицах и в магазинах горожан не было ничего – ни теплой одежды, ни топоров или лопат, ни умения выживать в природе. Апрель в Москве и Ленинграде и начало июня в Сибири это совсем не одно и то же. Непогода и снег обрушились на одетых в костюмы и легкие платья людей, запертых на голом острове посреди свинцово-холодной Оби. И еще тотальный голод. И повальные болезни. И издевательства охраны… И террор уголовников. Дело дошло до людоедства.

В фондах томского мемориального музея "Следственная тюрьма НКВД" сохранились машинописные воспоминания сотрудника Александровско-Ваховской комендатуры Андрея Карагодина, который работал на острове охранником и полвека спустя записал по памяти сцену допроса одного из уголовников:

"В соседней комнате разместилась комиссия из Сиблага. Солидный голос сказал: "Садитесь!" и начался допрос. Я сразу же понял, что допрашивают кого-то из тех, кто жил на острове.

– Скажите, Гвоздев, это правда, что вы выбивали зубы больным и умирающим?

– Правда.

– Зачем?

– Чтобы добыть золотые коронки.

– Зачем?

– Поменять на махру. Курить же хочется. А у вахтеров за каждую коронку можно было бы получить спичечную коробку или целых две газеты, шоб цигарки крутить.

– Так... И много вы выбивали зубов?

– Сколько надо, столько и выбивал. В заначку не складывал. Все менял на махру, сам курил и друзей угощал.

– Ясно. А теперь вы, Углов. Это правда, что вы ели человечье мясо?

– Не, неправда. Я ел только печенку и сердце.

– Расскажите, как вы это делали, подробно.

– Очень просто. Как шашлык делают. Из ивовых прутиков делал шампурчики, нарезал кусочками, нанизывал на шампурчики, поджаривал на костерке.

– А у каких людей вы добывали себе мясо? У живых или у мертвых?

– Зачем же у мертвых. Это ж падаль. Я выбирал таких, которые уже не живые, но еще и не мертвые. Видно же, что доходит, через день-два все равно дуба даст. Так ему ж легче умереть будет... Сейчас, сразу, не мучиться еще два-три дня".

В результате к 20 августа на острове остались примерно 2200 человек; около 4500 человек, строивших социализм, были умерщвлены другими строителями социализма.

Трагедия острова Смерти (это название живо и сегодня) была известна очень широкому кругу лиц – чиновникам советских и коммунистических органов, служакам Сиблага, местным жителем. Но все молчали. Громко сказал о ней только Василий Арсеньевич Величко: 3–22 августа того же 1933 г. он составил многостраничное обстоятельное письмо с указанием многих фактов, цифр и фамилий и отправил его трем адресатам – И.В. Сталину в ЦК ВКП(б), Р.И. Эйхе в Западно-Сибирский крайком ВКП(б) и К.И. Левицу в Нарымский окружком все той же ВКП(б).

"Я трезво отдаю себе отчет в том, что написать такое письмо значит взять на себя большую ответственность. Я допускаю, что ряд моментов изложены не точно, могут не подтвердиться, или подтвердиться, но не полностью, допускаю, что многого я просто не знаю - потому, что пользовался неофицальными источниками, но я рассуждаю так: Еще хуже молчать", – пишет Величко Сталину.

Есть сигнал – должна быть реакция. Была создана комиссия Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), которая отчитывалась по результатам своего расследования перед ЦК партии. Конечно, ни инструктор Величко, ни краевая комиссия кардинально ситуацию в Александровско-Ваховской комендатуре изменить не могли.

Но трудно переоценить значение этого поступка. История про остров Смерти получила резонанс. Были спасены некоторые конкретные человеческие судьбы и жизни, а это уже подвиг. Кое-кто из садистов был отдан под суд и наказан. И то, что второй остров Смерти не появился, свидетельствует как раз о главном результате поступка Величко.

Хотя, отправляя это письмо, его автор рисковал не только своей карьерой, но и самой жизнью. И он прекрасно это понимал. Его жена Елена Ивановна Величко писала мне 29 июля 1999 г.: "Я со слов мужа знаю, что его письмо было отправлено с курьером, а тот, кто отправлял, велел мужу срочно уйти в тайгу и не показываться, по крайней мере, полгода, что муж и сделал. Когда он вышел из тайги, ему под расписку дали прочитать решение по этому делу".

Остается загадкой, почему ни за это письмо, на за последующие, речь о которых пойдет дальше, неугомонного партинструктора из нарымской тьмутаракани не отправили на какой-нибудь подобный остров Смерти поразмышлять перед своей кончиной, надо ли сомневаться в действиях зодчих социализма, а тем более изливать свои сомнения в письмах в ЦК ВКП(б). Миллионы людей в те годы сгинули куда как за меньшие провинности перед властью.

Известна реакция секретаря Нарымского окружкома партии К.И. Левица, который считал, что Величко превысил полномочия инструктора-пропагандиста, но дальнейшего развития она, к счастью, не получила. Возможно, причина тут кроется в особых отношениях его подчиненного и его же непосредственного руководителя – всесильного секретаря Западно-Сибирского краевого комитета ВКП(б) Р.И. Эйхе. Андрей Васильевич Величко – сын Василия Арсеньевича – в письме от 6 августа 1999 г. сообщал: "…По воспоминаниям отца, весьма важную роль в те далекие годы играли его хорошие знакомые, может быть, можно сказать, верные друзья: Эйхе, Шаменко, Серебрянниковы".

Это потом, когда Эйхе, уже приговоренного к расстрелу, будут на глазах Берии избивать так, что выбьют глаз, дружба с ним станет смертельно опасной. Но пока он руководит коммунистами всей Западной Сибири, активно организует репрессии на подведомственной территории, а в качестве члена особой тройки НКВД СССР сам приговаривает к смерти тысячи людей, его покровительство – лучшая защита.

Даже если окружающие и не знали об особых отношениях Величко и Эйхе, они все равно остерегались его, поскольку неустрашимость всегда граничит с авантюризмом, а его поступки отличаются именно безрассудной смелостью. Человека, который пишет напрямую Сталину, лучше обойти стороной – мало ли что? К такому выводу подталкивают некоторые воспоминания из того же письма Е.И. Величко: "Пока был жив Сталин, мужа побаивались, так как Сталину нравилось, как он писал. Муж же со Сталиным никогда не разговаривал и видел его только на параде и стоял в почетном карауле у гроба".

Строитель социализма на берегах Кети

После окончания назинской эпопеи В.А. Величко отправили еще дальше на Север – проводить политзанятия среди эвенков – кочевников и оленеводов.

Сам он в официальном отчете признавался, что не имел ни знаний о народе, среди которого должен был работать, ни методических документов:

"Нужно прямо сказать, что я лично выехал из Колпашева, не имея никакого представления о тунгусах-кочевниках, если не считать ложных рассказов о них и скудных знаний из дореволюционной литературы…"

Эвенки, однако, с удовольствием посещали занятия политшколы. Причем в полном составе стойбищ – "все взрослые, за исключением больных" – 51 человек. Мотивация была проста и апробирована еще православными миссионерами три века назад – упаковывать идеологию в обертку мелких подачек. Святые отцы за крещение давали куски сукна, холста, а то и новую рубаху. Нарымский окружком оказался то ли беднее, то ли поприжимистее и за посещение политбеседы ограничился угощением чаем и конфетами (как пишет Величко, "чтобы не плакали – не мешали – дети").

Прихлебывая дармовой чай, оленеводы и охотники, никогда не покидавшие своего лесного мира, позволяли приезжему организовывать встречу по его усмотрению. В конце встречи Величко с радостью подводил итоги: "Вождей всех, за исключением Энгельса, узнали по портретам. Даже дети узнали Ленина, Сталина и Калинина". И тут же торопел от вопросов аудитории: "Каков нынче промысел в Москве, много ли белки?", "Есть ли в Москве соболь, запрещен ли на него промысел или нет?"

Условия и обстановку, в которых работал В.А. Величко, он сам описал в своем отчете: "Сбор на занятия своевременный. Нужно особо сказать о женщинах: они приходили со своими детьми, с грудными и ползающими. В чуме они привязывали к палкам грудных детей (в своеобразных сидельниках), и они мирно висели во время беседы. Конфеты были порукой тишине и спокойствию. Правда, беседы сильно дезорганизовывали щенята (которых премногое количество в каждом чуме), они играли с детьми, грызли конспекты и пр. И против них был найден выход: их завязывали в мешочки. В общем, обстановка для беседы трудная: в чуме дым, особенно когда мороз, костер горит неравномерно: заслушиваясь, забывали о костре. Перегруженность чума: 16 слушателей, 12 детей и больше десятка собак и щенков".

И еще одна цитата об условиях работы рядового пропагандиста в те годы. От места эвенкийских кочевий до окружного центра г. Колпашева более 1500 км. Из своей политшколы Величко отправился в свой окружком пешком по тайге, которая уже впала в весеннюю распутицу. "На пути примерно в 600 км в совершенно дикой безлюдной тайге я заболел воспалением легких. Я перенес болезнь у костра, один, причем сжег решительно все, что могло гореть, так как другой возможности разжигать костры не было. На вторую неделю болезни у меня открылось кровотечение горлом, и я уже ничего не помнил. Но я выжил и вышел в остяцкие юрты Алипка, откуда и был свезен милиционером в больницу в Максимкин Яр…"

Итогом работы Величко у верхнекетских эвенков в 1934 г. стало письмо Сталину (официально адресованное в ЦК ВКП(б)). Эффективность этого механизма Василий Арсентьевич оценил по назинскому опыту, однако и выводы им были сделаны правильные. На этот раз отправителем письма указан не колпашевский инструктор, а "группа товарищей из племени Кемо".

Предложение изготовить курильщику Сталину подарок – трубку – тоже прозвучало от эвенкийских женщин. Они не только контролировали выбор материала – кап лиственницы, но и придирчиво проверили работу готового изделия.

В письмо вождю вошел популярный тогда сюжет таких обращений – рассказ "о беспросветной жизни нашего народа до революции и о его расцвете в наши дни под руководством родной Коммунистической партии и лично тов. Сталина". Было и необходимое в те годы бряцанье оружием: "Заграничных буржуев мы не боимся. Если пойдут на советскую власть, мы ружье от белки повернем на буржуазию. Плохо ей придется от выстрела тунгуса: мы редко стрелим мимо". Было и обещание перевыполнить договоры по заготовке пушнины, а сверхплановые шкурки подарить лично Сталину. Главной темой стала просьба помочь "кочевникам-тунгусам" перейти к оседлому образу жизни.

Как и в первый раз, письмо сыграло свою положительную роль. По требованию ЦК ВКП(б) помочь "товарищам тунгусам" и краевые, и окружные власти, взяв под козырек, бодро изыскали ресурсы для создания Орловского кочевого совета и строительства на р. Орловке крупного поселка "для оседания" кочевников-эвенков ("настоящий городок со школой, двумя магазинами, лечебницами для людей и оленей", – писал Величко).

Школа-интернат, п. Орловка Верхнекетского района. Конец 1930-х гг.

Был обвинителем – стал обвиняемым

В конце августа 1935 г. Величко оказался еще в одном медвежьем углу Нарымского края – в верховьях р. Тыма, заселенного селькупами. Масштабная трагедия раскулачивания и спецпереселения затенила собою другую трагедию – окончательное уничтожение традиционной культуры нарымских селькупов и васюганских хантов. Под каток социальных преобразований планировалось положить крестьянский уклад народов России, но попутно туда попали и остатки этнических культур малых сибирских этносов.

Большие и наиболее продуктивные промысловые участки, которыми на основании традиционного права владели селькупы, ханты и русские старожилы, изымались и передавались колхозам. Удобные территории застраивались новыми поселками, раскорчевывались и превращались в сельскохозяйственные угодья. Для компактного проживания прежде разбросанного по всему Среднему Приобью селькупского и хантыйского населения, враз лишившегося промысловых угодий, а значит, и средств к существованию, 10 декабря 1932 г. была создана резервация – Тымский туземный район.

В.А. Величко с эвенками Кети. 1930-е годы. Из фондов Томского областного краеведческого музея

Вот туда – в самые верховья Тыма – и отправили инструктора Величко. В итоге им снова был приведен в действие тот же механизм, что и прежде, – письмо во все возможные инстанции. На этот раз Василий Арсеньевич решил не беспокоить Иосифа Виссарионовича и ограничился адресами Тымского райкома ВКП(б), Нарымского окружкома ВКП(б) и Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) (в последнем случае лично первому секретарю Р.И. Эйхе). По жанру, стилю и лексике это 12-страничное сочинение очень напоминает послание Величко о событиях на острове Назино. В нем тоже присутствует множество фактов, фамилий, цифр, географических названий и прямых цитат.

В своем послании Величко прямо обвинил органы исполнительной власти района и округа в игнорировании своих обязанностей на вверенной им территории и в равнодушном отношении не только к судьбам, но и самим жизням населения.

Наверняка автор послания надеялся на повторение эффекта двух своих предыдущих писем – о Назино и об эвенках Верхнекетья. Однако на сей раз этого не произошло. Видимо, терпение окружкома партии лопнуло и он не захотел далее терпеть в своих рядах работника, который выносит сор из избы и обращается через голову в сторону вышестоящего начальства – к самому Р.И. Эйхе. Чтобы разобраться со смутьяном, в конце 1935 г. в верховья Тыма выехали помощник окружного прокурора и работник НКВД…

Нам неизвестны результаты их проверок и принятые по этому поводу документы, но их нетрудно предугадать по покаянному письму возмутителя спокойствия, написанному 19 марта 1936 г.:

"…Я решительно отказываюсь от указанных писем, осуждаю их так же, как и поступки, связанные с ними… Эти документы… являются антипартийными, прямо клеветническими... Эти письма… чудовищно извращенные".

По законам жанра Величко указывает на причину своих заблуждений: "Всё дальше и дальше уходя в тайгу… я оторвался от партии и, в частности, от Нарымской парторганизации" и просит о снисхождении "Нет, я не враг, товарищи! И я не пропащий человек. Мне 28 лет. Предо мною еще много лет. Я докажу свою преданность партии, искуплю свои преступления перед нею".

Наверняка это письмо далось Василию Арсеньевичу нелегко. На кону стояли его убеждения и его жизнь. Тысячи людей вокруг гибли за гораздо менее тяжелые проступки, чем у Величко, а то и вовсе без причин.

Именно в этом послании он, может быть, сам того не ведая, дал себе самую точную образную оценку – "таёжный Кихот".

Эта история стала последней в биографии Величко-партфункционера. Видимо, пришло понимание бесплодности борьбы с ветряными мельницами. Или сработало чувство самосохранения: ведь останься Величко в составе окружкома, не пережить бы ему партийную зачистку следующего 1937 г.

Еще в своем письме о ситуации в Верхнетымье он просил (опять же через голову своего прямого начальства в Нарымском окружкоме) самого Р.И. Эйхе отпустить его с миром с партийной работы на писательскую стезю: "Последние 6 месяцев я не написал ни строчки… Пропагандистская работа отбирает все больше и больше времени… Меня же все писатели обогнали… Я не вижу конца своим странствиям по нарымской тайге. Я прошу Вас – пусть крайком отзовет меня в свое распоряжение".

И уже с 20 марта 1936 г. (на следующий день после покаянного письма) Величко уходит в двухмесячный отпуск "в связи с большим переутомлением и слабым состоянием здоровья".

После возвращения из отпуска Величко еще немного работает в Нарымском окружкоме, а в середине июня, получив путевку и 255 руб. проездных до Новосибирска, покидает Нарымский край. Отныне эта земля будет у него только в воспоминаниях и снах. Даже с фронта в 1944 г. он будет писать своей жене мечту-намерение: "Родная моя, мы поедем в тайгу хоть на часок".

Мастер социалистического реализма

В.А. Величко. 1936 г.

С 1936 по 1941 г. В.А. Величко – сотрудник печатного органа Запсибкрайкома партии газеты "Советская Сибирь".

В большинстве его публикаций пасторально-советские сюжеты о строителях социализма в Сибири – колхозниках, охотниках, рыбаках, партийных работниках… Все красиво и идейно.

Под стать лубковым сюжетам и стиль с лексикой: неграмотные и малограмотные жители нарымской глубинки говорят высокопарно и "по-писательски" заумно. Есть и такой сюжет: вернувшийся в райцентр с многодневного промысла охотник, даже не распрягая нарты, не переодеваясь и не умываясь, бежит… в театр! "Черный от дыма, прокоптившего лицо и руки там, в тайге, усталый от перехода, он сидит где-нибудь в уютном партере театра и смотрит "Грозу".

Все эти небылицы написаны в духе времени, реализующего сталинскую идею создания "нового человека". Величко описывал не действительность, а свои идеальные представления о ней, красивую мечту о земле, которую он действительно любит и которой желает блага.

Другая стопка его произведений – уже не сказки, а приговоры. В 1936 г. Величко пишет серию статей под названием "Кровь и диверсии" – о процессе над руководством кузбасских рудников и шахтоуправлений. Здесь автор, как и другие журналисты тех лет, не стесняется в выражениях, среди которых "ублюдки" и "выродки" едва ли не самые мягкие. И в духе и стиле публикаций той эпохи требует смерти для обвиняемых.

В эти же годы начинается активное литературное творчество автора. По содержанию – это почти те же самые газетные пасторали. Герои рассказов много работают, чтобы быть достойными светлого будущего страны в целом и своего Нарымского края в частности. В рассказе "Вита и Демон" главный герой – комендант спецпоселка, истинный коммунист, озабоченный лишь радением за благо подопечных, а спецпереселенцы ("ликвидированные кулаки") заняты исключительно собственным перевоспитанием и созиданием новой жизни. Они поют хором новую песню:

А в Нарым-то нас сослали…

Конфискация всего.

Без привычки трудно было.

А привыкли – ничего.

Шлю привет я комендантам,

Всем руководителям;

Пусть научат, как прожить нам,

Мирным строителям…

Читая эти выдаваемые за фольклор вирши самого Величко, трудно поверить, что всего лишь четыре года назад он собственноручно записывал у трудпоселенцев Назино совсем другие песни:

Трудно нам, братцы, в Нарыме,

Трудно нам здесь умирать,

Как пришлося на острове Смерти

Людоедов нам всем увидать.

Из селькоров – в военкоры

Уже 22 июня 1941 г. в составе 24-й армии Величко отправился из Новосибирска на фронт в качестве литератора. "Но первое время мне пришлось заниматься не писательством, а командовать стрелковой ротой в тяжелейших условиях отступления", – напишет он позже.

Удостоверение сотрудника армейской газеты "За честь Родины", 3 августа 1941 г.

Войдя в войну корреспондентом газеты политотдела 24-й армии "За честь Родины" – обычной армейской газетки, вышел Величко из войны корреспондентом "Правды" – издания ЦК ВКП(б) и главнейшей газеты страны. Его очерки "Падение Кенигсберга" и "Побежденный Берлин" по указанию ЦК ВКП(б) были напечатаны отдельными брошюрами по полмиллиона экземпляров каждый. А после войны очерки фронтового корреспондента В.А. Величко – опять же по инициативе сверху – были опубликованы отдельной книгой "О великом и вечном", которая выдержала пять изданий и была переведена на многие языки.

Но даже советские литературные критики (в том числе именитые) отзывались об очерках Величко отрицательно, находя их чрезмерно жестокими и кровавыми. После войны было коллективное письмо в ЦК КПСС с требованием запретить "Правде" печатать очерки Василия Арсеньевича. Поддержки оно не получило: писатель всегда следовал линии партии, которая ценила и поощряла такую верность. Писатель дослужился до подполковника, был награжден пятью боевыми орденами и шестью медалями.

Но и цену за это признание он заплатил немалую: "Сам я изрешечен и не имею ни одного живого места на своем теле. Ранения сопутствовали мне всю войну: то в одну ногу, то в другую, то в одну руку, то в другую, то в голову, то в позвоночник – всего пять ранений, каждый год по одному ранению. Последний очерк с западного театра Великой Отечественной войны – из Берлина – я писал, будучи ранен дважды в один день при атаке имперской канцелярии". На фотографиях группы фронтовых писателей около поверженного Рейхстага Величко запечатлен с перевязанной головой. "После войны два года я провел в кровопролитнейших хирургических операциях (более десяти), борясь за здоровье, за возможность двигаться".

Военные корреспонденты "Правды" у Рейхстага. Величко – первый справа

Был правдоискателем – стал "правдистом"

Спецкором "Правды" В.А. Величко проработал 12 лет – с 1944 по 1956 г. По словам его жены, он "мечтал после войны уехать жить в Томск, но из газеты его не отпускали".

Обложка одной из книг В.А. Величко, вышедшая в Томске в 1960 г.

В послевоенный период коммунист Величко занимался не только литературой. Удостоверение корреспондента главной советской газеты открывало перед ним многие двери и информационные источники, а информация востребована всегда. Сам Василий Арсеньевич в автобиографии сказал об этом достаточно уклончиво: "Моя работа в "Правде" не являлась только писательской. Она была партийно-организационной, когда появлялась в том нужда. Так, я выполнял поручения "Правды", весьма важные как для нее, газеты, так и для ЦК".

С Дальнего Востока он информировал о событиях в Маньчжурии (движении подразделений Народно-освободительной армии Китая и эвакуации ставки Чан Кайши). Аккредитованный для работы на Нюрнбергском процессе, он посетил британскую зону оккупации для сбора сведения о проходящих там выборах. Там же, в Германии, Величко "получил задание ЦК ознакомиться с положением в Руре, для чего совершил специальную поездку. Задание было выполнено". (В то время стоял вопрос о четырехстороннем управлении Руром, наподобие Берлина.) В 1948 г. Величко был даже включен в состав экспедиции "Северный полюс 2", которая работала в режиме строжайшей секретности и была частью программы по развертыванию баз ВВС на севере СССР: "Я был послан "Правдой"… и выполнял ее задания как в гражданской части экспедиции, так и в военной ее части, укреплявшей нашу воздушную границу и отрабатывавшей тактику поимки мыслимого атомного врага (в варианте атаки на советскую землю с мыса Барроу на Аляске). Задание было выполнено, и я получил награду".

Но и это еще не все. Величко перестал бы быть самим собой, если бы снизил накал своей гражданской активности. Перед вводом в строй Волго-Донского канала он узнал, что часть проекта, касающаяся орошения, не выполнена и подготовленные уже поля воды не получат. Он был вынужден вмешаться привычным способом – обращением в ЦК партии. Там отреагировали немедленно: НКВД получил указание в течение одной ночи перебросить на оросительную часть канала все необходимые технические и кадровые ресурсы и ликвидировать отставание от проекта. А будучи на Алтае, спецкор Величко увидел, что часть урожая зерновых уже обречена уйти под снег: своих сил колхозам не хватает, а просить помощи со стороны райкомовское начальство опасается. Опять письмо наверх – опять указание ЦК… На уборку урожая были брошены воинские части.

Капитан Величко с женой Еленой. 9 мая 1945 года.

При этом Величко бился не только за мегапроекты. Красноречива в этом отношении история с его очерком "После дождя". Его героиня – колхозница и вдова-солдатка – получила пять лет лагерей за то, что носила домой с молочно-товарной фермы, где она работала, остатки кислого молока своему голодному ребенку. За зиму набралось 10 литров. Вот и впаяли матери по году за каждую пару литров кислятины. Все было по закону – по сталинскому "закону о пяти колосках" от 7 августа 1932 г.

На заседании редколлегии "Правды" очерк разнесли в пух и прах. Величко не поступился своими принципами и опять шагнул через голову – отправил рукопись в Президиум ЦК. Результатом был звонок из секретариата Н.С. Хрущева: "Очерк "После дождя" не только одобрен, но и приложен как обосновывающий документ к постановлению ЦК об отмене… сталинского указа".

Жена Василия Величко рассказала мне в письме о том, как ее муж ушел из "Литературной газеты", где какое-то время работал редактором раздела внутренней жизни: "По его понятиям, газета не давала правильной информации, и он потребовал от своего руководства пойти в ЦК к Жданову. Главный редактор и редактор иностранного отдела согласились, но решимости у них хватило только до лифта. Тогда муж написал письмо в ЦК и ушел из газеты. За этот поступок его хотели исключить из Союза писателей и партии. Он был вызван к Суслову, и тот после беседы с ним сказал, что один раз в 20 лет (а муж к тому времени был в партии уже 20 лет) так поступить можно, но чаще – нельзя".Неравнодушие, обостренное чувство справедливости не останавливали Величко даже перед очень громкими именами. В качестве члена жилищной комиссии писателей он знал, в каких ужасных условиях живут некоторые "инженеры человеческих душ". Поэтому активно участвовал в процессе строительства дома для писателей на средства Литфонда. И когда министр культуры СССР Е.А. Фурцева оттяпала часть писательских квартир, он не побоялся опять пожаловаться в ЦК КПСС.

В.А. Величко на Урале. 1950-е гг.

Ухудшающееся здоровье, которое не позволяло с прежней легкостью перемещаться в пространстве, уже плохо совмещалось с обязанностями специального корреспондента, и В.А. Величко покинул "Правду". В 1962 или 1963 г. пришла инвалидность. Однако и в таком положении он продолжал работать, переключившись с очерка на другие жанры – рассказ, повесть, роман. Два его очень больших романа опубликованы: "Верую" и "Искаженный бог". Еще два – "В красном океане" и "Дорога к радужному горизонту" – остались в рукописях.

Как положено в биографических публикациях, немного о семейном положении нашего героя. Женат он был дважды: примерно в 1935 г. в далеком Ванжиль-Кынаке, он женился на Анастасии Терентьевне Володкиной; в 1944 г. в Туле – на дочери репрессированного "врага народа" (царского офицера) Елене Ивановне Дьяконовой. В первом браке родилась дочь Наталья, во втором – сыновья Андрей и Константин.

Умер В.А. Величко 17 апреля 1987 г. Похоронен на Ваганьковском кладбище в г. Москве.