Как только поезд миновал Свердловск и пересек Уральские горы, в вагоне появился человек, выдававший себя за сотрудника ГПУ – тайной советской полиции. С этого эпизода начинается "Невероятная Сибирь" – путевой дневник журналиста из Чикаго, который два месяца путешествовал по Транссибу, от Москвы до Благовещенска и обратно, в 1926 году*.
Его звали Джуниус Вуд, он был европейским корреспондентом "Чикаго Дейли Ньюс" и опытным репортером: участвовал в первом перелете из Южного полушария в Северное на борту почтового самолета Монтевидео – Нью-Йорк, путешествовал по Ближнему Востоку, беря интервью у арабских шейхов, соратников Лоуренса Аравийского по Первой мировой войне.
И вот теперь он приехал в Сибирь, разумеется, "невероятную". Лет на двадцать опередив Джорджа Оруэлла в изображении тоталитарного общества, Джуниус Вуд пишет в авторском предисловии к своей книге, что правительство Советского Союза "предписывает своим гражданам каждое действие, каждое слово и каждую мысль".
Страна декретов
Вуд достаточно хорошо говорил по-русски, чтобы без посредников (и лишних ушей) объясняться с сибиряками, среди которых были нэпманы и коммунисты, крестьяне и контрабандисты, ссыльные дворяне и новая красная интеллигенция.
Обо всём увиденном и услышанном он рассказал в лучших традициях американского классического репортажа, который, как завещал Марк Твен, должен быть одновременно правдивым, смешным, грустным и поражающим воображение:
"Советская Россия – это страна, где все решают правительственные декреты. Например, декрет гласит, что холодная погода начинается с 1 октября, и, хотя бассейны покрыты льдом, а снег лежит на земле в сентябре, поезда не отапливаются. Пассажиры могут дрожать, не переставая стучать зубами, но им не холодно, потому что в указе сказано, что холодно только в октябре".
Вуд информирует своих читателях обо всем, что его удивляет: о работниках почты, вскрывающих письма из-за границы; о нищенствующих в сибирской ссылке "буржуазных" профессорах (что, их знания совсем не нужны этому государству?) и о новых деревенских библиотеках, в которых журналисту не удалось найти ни одной книги.
"На стенах висели несколько карт, пара партийных плакатов и фотографии государственных деятелей. Часть порванной газеты лежала на столе, смятая, как будто в ней было что-то завернуто.
Это, насколько я мог видеть, был весь ассортимент литературы в библиотеке. Государственная статистика о количестве крестьянских библиотек, которые функционируют в деревнях, впечатляет. Если говорить о том, что можно взять здание, открыть двери и назвать его библиотекой, то статистика, вероятно, верна. Сколько именно таких библиотек, как эта, где нечего читать, и никто не читает… госстатистика не раскрывает".
Семечки как фишки в казино
Советская пропаганда того времени не изображала американцев такими враждебными чудовищами, как французов и англичан. Поэтому от мистера Вуда люди в Сибири не шарахались, наоборот, вступали в беседу, желая проверить, скажем, правдивость слуха о том, что царь Николай жив-здоров и уехал в Америку. Почему-то эта легенда была тогда очень популярна.
Первую большую остановку Вуд сделал в Новосибирске, который энергично превращался из огромной деревни в столицу социалистической Сибири. Повсюду кипело строительство и котлы с гудроном, возле которых грелись беспризорники – дети, живущие на улице. Якобы для сбора помощи этим детям в Новосибирске (и по всему СССР) в то время были открыты казино. Мистер Вуд посетил один из игорных залов, настолько прокуренный, что человек, переживший ночь в этой комнате, мог бы выжить на войне без противогаза. Интерьер казино произвел на путешественника сильное впечатление:
"Длинные грязные столы были завалены семечками, окурками, мелкими камешками и мусором – всем, что могло бы пригодиться закрывать числа на карточке лото. Каждый игрок зачерпывал себе горсть, и игра начиналась, дым от множества сигарет странным нимбом вился вокруг фотографий партийных лидеров и настенных табличек, призывающих граждан к бережливости и высокой производительности труда".
Если бы в двадцатые годы, в разгар сексуальной революции, в СССР решили официально открыть публичные дома (всё ради детей!), то обслуживание клиентов наверняка происходило бы под портретами Ленина, Сталина и Троцкого.
При этом "беспризорники" в Новосибирске по-прежнему стояли на каждом углу.
"Маленькая ручонка и певучее пение звучат за вашим ресторанным столиком во время каждого приема пищи, на каждом углу улицы, на каждой остановке поезда – это оправдание для государственных игорных домов в России. Но игорные дома процветают, а число "беспризорных" растет".
Гостиница "Метрополь" на Гудимовской улице. Новониколаевск/Новосибирск
В Новосибирске Джуниус Вуд на время попрощался с Транссибом и отправился на юг, в сторону Алтайских гор. По дорогам, в существование которых не поверил бы ни один американец, на запряженной лошадью повозке с настоящим ямщиком, лежа на охапке грязного сена. И тут автор не упускает возможности подразнить своих читателей.
"Пока американец не побывает за границей, он никогда не осознает, что наша в остальном здравомыслящая и практичная страна помешана на микробах. Каждое прикосновение руки, полотенце, буханка хлеба, бутылка молока, чашка для питья или другая прозаическая вещь вызывают в американце ужас перед микробами, атакующими его, единственного свободного от микробов человека в порочном мире. Эта паранойя повлияла на национальный менталитет, и американец дрожит от страха перед мыслью, что он может заразиться новыми идеями, непристойным искусством, мировой политикой или даже самой природой".
По дороге на Алтай Вуд встречает "город-призрак" на высоком берегу Оби. Это Барнаул, почти полностью выгоревший во время пожара 1917 года. С тех пор жизнь в некогда процветающем городе остановилась. Вуд проезжает через Барнаул ночью и набрасывает заметку, годную для фильма ужасов:
"Лунный свет бросает гротескные тени через зияющие дыры, которые когда-то были окнами в больших складах и деловых зданиях. На полусгнивших тротуарах не хватает целых досок, в темноту улетают обрывки, а на пустынных улицах одинокие случайные пешеходы молча, словно призраки, бредут по щиколотку в песке. Это единственный город, в котором нет чистильщиков сапог. Блеск не может перейти через улицу".
Через пару дней он достигает Бийска, о котором рассказывает, что именно Бийский уезд спас Россию от голодной смерти в 1920-22 годах. "Говорят, что 90 процентов всего сливочного масла, экспортируемого из Советской России, производится здешними крестьянскими домохозяйствами".
Затем он попадает в Горно-Алтайск, называвшийся тогда Улала (название города наводит его на мысль о парижском кабаре), где ночлег для журналиста ищет лично "президент Алтая"…
В общем, "невероятная Сибирь", как и было обещано.
Наскитавшись по ней, увидев Байкал ("в лунном свете озеро выглядело таким же мирным и спокойным, словно бандит в смокинге") и высокие берега Амура, на котором часовые родины за небольшую взятку пропускают китайских контрабандистов, Джуниус Вуд отправляется в обратный путь, чтобы в купе очень неспешного Транссибирского экспресса целую неделю печатать на портативной машинке свой лонгрид, поднимаясь порой до тургеневских красот стиля.
"В некоторых странах поэты усаживают семью вокруг старого камина. В Сибири семья, вся или по отдельности, сидит в течение нескольких праздных часов лета, а зимой часто хорошо закутавшись, на скамейке за воротами и созерцает мир. Здесь ребенок приобретает свой первый взгляд на то, что находится за стенами спальни, здесь молодые люди назначают свидания, соседи останавливаются, чтобы поспорить об урожае и политике, древние старухи засиживаются, чтобы посплетничать – вся жизнь в Сибири происходит на скамейке за воротами".
"Если у вас нет документа, вы просто не существуете"
Самое большое удивление у американцев вообще и, в частности, у автора этой книги вызывает необыкновенная почтительность советских людей по отношению к любым бумажным листкам с печатью:
"Документ, пажалуста" (пожалуйста) – это почти приветствие в Советской России. Документ есть у всех, кроме, разве что, беспризорников. Если у вас нет документа, вы просто не существуете. Это может быть заграничный паспорт, удостоверение личности, членская книжка профсоюза в красной обложке или письмо, подписанное официальным лицом и обязательно с печатью, иначе документ не будет подлинным".
До того, как отправиться в свое сибирское путешествие, Джуниус Вуд несколько месяцев провел в Москве. Не исключено, что он посетил премьеру "Мандата" – пьесы Николая Эрдмана в постановке Мейерхольда. Это был хит сезона. Аттракцион невероятной смелости. Театр позволил себе смеяться над коммунистами:
Иван Иванович. Какой же вы, Павел Сергеевич, коммунист, если у вас даже бумаг нету. Без бумаг коммунисты не бывают.
Павел Сергеевич. Тебе бумажка нужна? Бумажка?
Иван Иванович. Нету ее у вас, Павел Сергеевич, нету!
Павел Сергеевич. Нету?
Иван Иванович. Нету!
Павел Сергеевич. А мандата не хочешь?
Иван Иванович. Нету у вас мандата.
Павел Сергеевич. Нету? А это что?
Иван Иванович (читает). "Мандат".
Все разбегаются, кроме семьи Гулячкиных.
Николай Эрдман
В СССР никто никому не верит на слово, отмечает Вуд. Нельзя просто представиться, сообщив свое имя, – обязательно нужно предъявить документ, без которого участие в общественной жизни невозможно.
Без документа вы можете сделать разве что покупки на базаре, с изумлением сообщает автор своим не менее изумленным читателям из Чикаго. Если же вам понадобится арендовать лодку для прогулки по реке, сфотографироваться, снять номер в гостинице, купить железнодорожный билет или сделать ещё что-то за рамками копеечных сделок на рынке, то без удостоверения личности уже не обойтись. Документ должен быть предъявлен по первому требованию.
"Невероятная Сибирь" получилась более чем 300-страничной историей об огромной стране под властью безумных чиновников, которые считают свои "коммунистические" идеи настолько прекрасными, что сама действительность обязана им соответствовать. "Мы не можем ждать милостей у природы! Взять их у неё – наша задача". Подобные лозунги висели в школах вплоть до конца СССР.
Самое удивительное, что в Советском Союзе книгу Вуда перевели и опубликовали всего через год после выхода первого американского издания. Конечно, перевод был снабжен "критическим предисловием" – обычная уловка того времени, чтобы протащить в печать что-нибудь недозволенное. Всегда надо было сначала "отмежеваться": мол, что с него возьмёшь – несчастная жертва западной пропаганды! А потом спокойно публиковать книгу, полную насмешек над социалистическим способом хозяйствования:
Джуниус Вуд. 1920-е гг.
"В Соединенных Штатах инженер считался бы слабаком, если бы не смог показать рабочему, как орудовать лопатой, замешивать бетон или запускать двигатель. В России же инженер в курсе всех новейших теорий, которые можно почерпнуть из книг, но, когда на работе случается неприятность, он сидит в своем кабинете, созывает совещание и составляет отчет, указание или директиву о том, какие меры следует предпринять".
Д. Вуд "Невероятная Сибирь"
Впрочем, трюк "с предисловиями" проходил только в 1920-е и иногда в начале тридцатых годов. Позднее иностранным писателям и журналистам дозволялось лишь восторгаться "размахом пятилеток" и "небывалым экспериментом" по строительству социализма. Категорически не допускались упоминания о цензуре, тайной полиции или ГУЛАГе. Сталин лично вычитывал переводы этих путевых очерков, и только от него зависело, будут ли они опубликованы для широких народных масс.
Например, книга Леона Фейхтвангера "Москва. 1937 год" Сталину понравилась:
А вот статью Mea culpa Луи Селина, побывавшего в СССР в 1936 году, Сталин печатать запретил. И неудивительно, учитывая, как развязно отзывался французский писатель о классиках марксизма-ленинизма:
Советская власть + американизация экономики
В 1926 году, когда Джуниус Вуд купил в Москве билет на Транссибирский экспресс, между СССР и США ещё не существовало дипломатических отношений. Америка признает "Советы" только при Франклине Рузвельте, но американцы не тот народ, который будет ждать отмашки своего правительства.
С начала 1920-х в реализованную коммунистическую утопию приезжало довольно много граждан США. Среди них были серьезные люди – инженеры и бизнесмены, но больше всего – "леваков" и анархистов, желавших участвовать в мировой революции.
На улицах советских городов в то время висели курьезные транспаранты: "Наша задача – американизация экономики" или даже так: "Социализм – это советская власть плюс фордизация промышленности".
Несколько лет спустя ксенофоб Сталин, выгнав из СССР космополита Троцкого, начал опускать железный занавес и требовать от иностранных специалистов либо уезжать, либо принимать советское гражданство.
Как ни странно, немало американцев осталось в Советском Союзе. Их влияние на тогдашнюю жизнь проявлялось в самых неожиданных областях. Например, в тридцатые годы в СССР проходили чемпионаты по бейсболу, завезенному из-за океана американскими рабочими. Даже в Сибири, неподалеку от будущего Кемерова, играли в бейсбол – там почти десять лет существовала американская коммуна рабочих-анархистов, насчитывающая более 500 человек.
Американская коммуна на Кузбассе. 1925 г.
Американцы выбирали мэров своего поселка и жили вполне свободно, пока государство не объявило о сворачивании НЭПа. Тогда большинство анархистов уехало, а судьба немногих оставшихся сложилась по законам советской статистики – кто не сел, тому повезло.
Но об этом Вуд уже не узнает. Вернувшись из Сибири в Москву, он спустя пару лет уедет в Германию и будет делать репортажи о приходе нацистов к власти.
"Невероятная Сибирь". Американское издание 1928 г.
Книга Incredible Siberia вышла в Нью-Йорке в 1928 году. Главное недоумение, которым делится с нами автор, можно сформулировать просто: почему жители этой невероятной страны не хотят быть свободными и счастливыми? Хотя бы, например, как американцы. Почему они вечно покорны и никогда не смеют возражать, какие бы идиотские приказы не отдавала им власть?
В финале книги, подъезжая к Москве, автор предлагает проводнику своего вагона выпить с ним за окончание долгой дороги. Но тот отвечает, что лично его трудовая вахта ещё далеко не окончена, потому что сейчас он должен написать отчёт о проделанной работе, а это займёт не меньше двух дней.
В бессчетный раз удивленный американец в одиночестве опрокидывает свой виски (или что у него там было) и безо всякого злорадства записывает в блокнот:
* Текст из архива Сибирь.Реалии