В июле этого года 39-летняя Виктория Щапова вышла во двор и замерла: мимо медленно проезжал знакомый уазик. В кабине сидели её соседи: Андрей Нупрейчик и Андрей Корнаков. Машина тянула телегу, в которой лежали свежесрубленные кедры. Щапова проводила взглядом УАЗ, перешла улицу – соседи уже выгружали брёвна на траву. "А у вас всё по закону?" – громко спросила Виктория. Мужчины застыли. Жена Нупрейчика закивала: "Всё по документам". Щапова вернулась домой, выпила чаю и позвонила в районное лесничество. "Ну, сказала им, что соседи брёвен навозили, – вспоминает она тот звонок. – И что хочу уточнить, у них документы есть или нету. Ну да, уголовку завели. Так надо по закону всё делать. Мы же в России живём".
Источник:"Люди Байкала"
"Совсем скурвилась наша деревня"
За последний год жители села Вершина-Тутуры в Иркутской области дважды доносили друг на друга. Оба раза – из-за незаконной рубки деревьев. Директор местного клуба Вера Хорищенко позвонила в лесничество (оно находится в районном центре, селе Качуг), после чего полиция завела уголовное дело на Валерия Кузнецова: он хотел построить дом и вырубил в окрестностях сотню деревьев. Андрей Нупрейчик, на которого донесла Виктория Щапова, спилил два десятка кедров для новой бани.
38-летний Кузнецов получил полтора года условного лишения свободы и штраф в полтора миллиона рублей. Суд над 45-летним Нупрейчиком ещё идёт.
Оба доноса, не скрывают их авторы, были из-за личной неприязни.
"Тутура" в переводе с эвенкийского означает "ползущая". Так называется река, в верховьях которой находится село
Почти в каждом дворе лежит металлолом: старые танкетки и УАЗы. Вывозить их из села – слишком дорого и неудобно
Большинство женщин в Вершине-Тутуры рожают дома. Заведующая местным амбулаторным пунктом Марина Зуева за 25 лет работы приняла в селе 33 ребёнка
Спустя три месяца после доноса на Нупрейчика местный житель Василий Аверьянов заходит к нему во двор, "чтобы поддержать парнягу". Аверьянов просит угостить сигаретой, закуривает и рассуждает, что Вершина-Тутуры стала "нездравой деревней". "Совсем скурвилась, – шепчет Аверьянов. – Хрен его знает, почему так". Василий не понимает, откуда в селе появились доносчики. "Всегда мы тут лес рубили. А теперь не рубим: страшно, – говорит Аверьянов. – Сидим, трясёмся по домам – вдруг кто сдаст. Может, я на кого сматюкнулся, на кого не так посмотрел. И всё, кирдык теперь". Василий машет руками в разные концы деревни, подразумевая, что донести может каждый.
Василий подчёркивает, что раньше в селе "никто никого не сдавал, даже если резали друг друга или стреляли". "Вот встретились двое, выпили, один по пьяни намёл всякой всячины, второй обиделся. Пырнули друг друга, разошлись по домам, – описывает он. – Назавтра все ходят, болеют, но здороваются, но никто обиду не держит. А сейчас что?"
49-летний Василий говорит всё это, покачиваясь. Его лицо – в глубоких морщинах, под глазами – мешки. Аверьянов объясняет свою внешность "эвенкийским геном". "Потому и живу в нищете, курении и алкоголизме", – резюмирует он.
Смотри также "Вот мы замерзаем, а Европа не особо". Регионы России мечтают о газеУхлобыстанная дорога
Вершина-Тутуры – село, которое появилось в Качугском районе Иркутской области в конце 1920-х годов. Сначала тут жили только эвенки. Советская власть заставила их бросить кочевой образ жизни и поселиться в одном месте. В селе построили около тридцати домов, школу, больницу. Позже в Вершину-Тутуры стали приезжать представители других национальностей. Но село так и называют "эвенкийским".
При СССР местные жители разводили оленей, добывали соболя и белку. В 1960-х годах всех оленей вырезали из-за нерентабельности. После развала Советского Союза закрылся зверопромхоз, куда охотники сдавали пушного зверя. За шкурами в село приезжают перекупщики.
Сейчас в Вершине-Тутуры живёт около 180 человек. Из них официально работает два десятка: в администрации, школе, амбулатории, клубе, на почте, дизель-станции и водокачке. Есть два предпринимателя, которые держат магазины. Все остальные взрослые зарабатывают на жизнь охотой, рыбалкой и сбором ягод и орехов – как и десятки лет назад.
От цивилизации Вершину-Тутуры отделяют 37 километров. Это расстояние до ближайшего села Ацикяк, от которого можно добраться до других деревень. Дорога идёт через перевалы и болота, её много лет не ровняли ни грейдерами, ни тракторами. Местные жители называют дорогу "ухлобыстанной". Некоторые не выезжают из Вершины-Тутуры годами: слишком тяжело и долго выбираться.
Осенью, летом и весной в село можно проехать только на вездеходах или лошадях – за 7-9 часов. Зимой проще и быстрее: дорога подмерзает и покрывается снегом. Местные мужчины ездят здесь только с оружием: в лесу есть и волки, и медведи. Вокруг Вершины-Тутуры – дикая тайга на много километров.
"Чё вы тут, хозяева?"
Андрей Нупрейчик выходит из своего дома и идёт к брёвнам, сваленным во дворе рядом со старой баней. Каждый ствол обмотан скотчем, под которым – линялый лист бумаги. На листах напечатано: "Изъято". Внизу подпись – "Следователь Ивайловская". "Вот так лес у меня конфисковали! – говорит Нупрейчик и сплёвывает. – Как мы привезли, так он и лежит. И увезти не могут, и построить баню не дают".
На Андрее старый шерстяной свитер, чёрное трико, резиновые сапоги и кепка камуфляжной расцветки. На носу – свежая царапина: накануне с кедра упала шишка и попала Нупрейчику прямо по носу.
Год назад Нупрейчик взял в долг у знакомых полмиллиона рублей и купил болотоход "каракат". Максимальная скорость машины – 40 км/час, но в окрестностях села такую скорость всё равно развивать не получается
Отдела полиции в Вершине-Тутуры нет, участкового тоже. Когда на Нупрейчика донесли, полиция приехала в село только через несколько дней – из райцентра, Качуга. Андрей в это время был на охоте. "Менты разрешения не спросили, открыли калитку и пошли к брёвнам, – вспоминает его тёща Галина Корнакова, она живёт в соседнем доме и была свидетелем приезда силовиков. – Я сказала им: вы чё тут, хозяева? Щас погоны снимете!"
Разрешительных документов у семьи Нупрейчика не оказалось. Полицейские описали и конфисковали обнаруженный лес, но до сих пор его не забрали из Вершины-Тутуры: это дорого и неудобно.
"Я себя преступником не считаю, – рассуждает Нупрейчик, сидя на конфискованном бревне. – Мы все тут рубим лес рядом с домом. Если какие законы изменились – лесничество должно было к нам приехать, рассказать всё по уму: куда ехать, что писать. А они не приехали. Ну а почему я-то виноват? А вот менты виноваты: шаман-место сворочали и у нас всё лето ливни хлестали".
Визит полицейских в Вершине-Тутуры вспоминают с неодобрением. Правоохранители доехали до села на танкетке лесничества – машине на гусеничном ходу. Жители считают, что на обратном пути в Качуг танкетка сломала деревянный мост через одну из речек и врезалась в святое место "Лоскутки" – две небольшие лиственницы прямо у дороги. Возле "Лоскутков" тутурцы всегда останавливались, привязывали ленты и оставляли монеты и сигареты – просили помощи у местных духов на сложной дороге. Теперь на этом месте – сломанные ветки вперемешку с сигаретами.
"Все нас выжить отсюда хотят, а наш лес, нашу рыбу, наших зверей – забрать, – вздыхает Нупрейчик и встаёт с бревна. – Никому мы не нужны".
В 1990-е годы тайгу вокруг Вершины-Тутуры пилили в промышленных масштабах: предприниматели брали участки в аренду. Местным это не нравилось. "Пол-леса раскурочили, пеньки остались, зверь ушёл, потом долго не приходил", – говорят вершино-тутурцы.
Вершино-тутурцы писали на вырубщиков постоянные жалобы, обращались на прямую линию к Владимиру Путину.
В 2013 году власти сделали часть Качугского района, где живут эвенки, территорией традиционного природопользования (ТТП). Несколько лет назад здесь вообще запретили любую вырубку – пилить лес нельзя ни промышленникам, ни местным жителям.
По закону теперь нужно подать заявление в лесничество, заключить договор о купле-продаже леса и оплатить госпошлину: за брёвна для двухэтажного дома выйдет около двух тысяч рублей. Ждать разрешения придётся год-два. После этого заявителю выделят деляну (участок леса под вырубку – ЛБ) – но не на территории ТТП. То есть не рядом с домом.
Никто из верхне-тутурцев до сих пор не получал никаких разрешений. Подали заявление единицы.
Смотри также "Место тут, скажем так, не для жизни". В забайкальском поселке на войну забрали последних водовоза и пекаря"Вершина-Тутуры – это не Россия"
Деревья Нупрейчику помогал рубить брат его жены Андрей Корнаков. Уголовное дело в итоге завели на одного Нупрейчика. На семейном совете решили, что он возьмёт всю вину на себя, так как у него есть два сына-школьника. Родные считают, что суд может учесть это и смягчить приговор. Корнаков холост и детей у него нет.
Мать Корнакова и тёща Нупрейчика 71-летняя Галина называет законы, по которым эвенкам запретили рубить деревья около дома, "дурацкими". "Это наши угодья, лишнее бревно никто не возьмёт. Мы всегда знали, сколько леса брать", – рассуждает она. Галина приводит в пример промышленные вырубки в окрестностях села: "Они по российскому закону были? По российскому! Стоял там реликтовый лес, были звери. А теперь там поле. Вот тебе и закон".
Галина говорит это, разливая тесто по чугунным формам: ими уставлен весь кухонный стол. Сегодня она печёт хлеб – сразу 15 булок. Во дворе для этого растоплена печь – в ней ярко светятся угли. В местные магазины хлеб не завозят: это слишком дорого.
"Российские законы вообще неприемлемы! – восклицает Галина, выкладывая тесто в последнюю форму. – Они там разве знают в Москве, как мы тут живём?"
Корнакова перечисляет причины своего недовольства: пенсия у неё 11 тысяч рублей, а цены в местных магазинах – выше, чем в городе. Дорог нет, электричество дают только с часу дня до часу ночи. Местные мужчины с трудом зарабатывают охотой: шкурка соболя раньше стоила 5 тысяч рублей, а сейчас – в десять раз меньше. "Перспективные уедут, и останутся тут одни гондоны безголовые", – пророчит она.
Сын Галины Андрей Корнаков рассуждает, что традиционный уклад Вершины-Тутуры сломан и виновато в этом российское государство. "У нас люди теряют моральный облик, – говорит он. – Пьют бражку, курят марихуану, употребляют анашу. Шаманов у нас нет, оленей нет, по-эвенкийски только старики говорят. Живём в обычных домах, чумы никто не строит".
Корнаков считает, что власти "разрушили Тутуру в несколько этапов". "Сначала отобрали у нас оленей, – говорит Андрей. – А у эвенков это главный источник пищи. Кто мы такие теперь, получается? Нас и эвенками назвать нельзя". Второй этап, по мнению Корнакова, наступил, когда российские власти назначили социальные пособия местным жителям и стали выдавать субсидии для родовых общин. "И всё, раньше мы были вместе, нищие и одинаковые. Начали деньги получать – и у людей появилась зависть, – рассуждает Андрей. – И изнутри, в самой деревне, начали сдавать друг друга".
Поможет Вершине-Тутуры, считает Корнаков, равнодушие властей – если государство оставит село в покое. "Мы сами со всем справимся, просто будем жить, как предки, – рассуждает он. – Мы здесь родились, это наш лес. Пилили здесь дрова – и будем их пилить, чё бы там [не происходило]. Охотились – и будем охотиться, даже если этого нельзя будет. У нас здесь такой менталитет, что нам всё можно. Свои законы. В этом смысле Вершина-Тутуры вообще не Россия. Другое государство!"
"Компромата – во!"
Вершина-Тутуры считается эвенкийским селом, но, как говорит Андрей Нупрейчик, "чистых эвенков тут почти не осталось". Сам он – русоволосый, с серо-зелёными глазами – называет себя "полукровкой": "Мама у меня эвенка, а вот папа – белорус".
Виктория Щапова, которая донесла на Нупрейчика, по мнению Андрея, тоже "не чистая". "Мать – эвенка, а отец – украинец". Отец Виктории ещё до её рождения замёрз по дороге из Ацикяка в Вершину-Тутуры: ехал нетрезвым на велосипеде в резиновых сапогах. Она никогда его не видела.
О Щаповой в селе говорят охотно. Тёща Нупрейчика Галина называет Викторию "сволочью" и "свиньёй" и подчёркивает, что у Щаповой "нет мозгов". Заведующая сельской амбулаторией Марина Зуева долго подбирает нужные слова, чтобы описать Викторию. Наконец машет рукой: "На фоне алкоголя она у нас туповатая девочка".
Сама Щапова называет свои отношения с односельчанами "хорошими" и считает, что они после доноса не изменились. Она избегает встреч только с Корнаковым и Нупрейчиком: "уже вылавливали меня в безлюдном месте, оскорбляли". Оба Андрея говорят, что просто хотели выяснить у Виктории, почему она их "сдала".
От разговора с журналистами ЛБ Виктория не отказывается. Она объясняет, что позвонила в лесничество, потому что "надо было делать всё по закону". "Если б они были умными людьми, залезли бы в интернет, выправили бы документы, а потом бы уже [лес] вывозили, – рассуждает Виктория. – Вот я себе веранду делала, так наняла машину, купила доски, привезла. Конечно, мне это обошлось в копеечку, но я сделала всё, как надо. А если нет – так извините, подвиньтесь".
Она заверяет, что на других односельчан за незаконную рубку доносить бы не стала. "Только на этих", – громко говорит Щапова, разворачиваясь к домам Нупрейчика и Корнаковых.
"А не надо язык распускать, – произносит Виктория после минутной паузы. И начинает говорить быстро. – Это они с вами такие милые, а на самом деле ужасные люди. Они обо мне сплетни распускают, а за сплетни надо отвечать".
Щапова считает, что жена Нупрейчика Ольга сказала другим односельчанам, что она, Виктория, написала первый, прошлогодний донос. "А я не доносчица!" – почти кричит Щапова.
Вечером Андрей Нупрейчик обсуждает с родственниками, что на Викторию тоже надо написать заявление в полицию. Щапова, по его мнению, построила баню из нелегально добытого леса. "Компромата на неё – во! – поднимает Андрей палец вверх. А потом пожимает плечами. – Как и на каждого из нас".
"Виктор убил Гошу"
"Один убил другого, третий оказался сектантом, а жена "другого" донесла на первого и третьего", – супруга Нупрейчика Ольга пытается объяснить причинно-следственные связи, которые привели к первому доносу за незаконную вырубку леса. Ольга даёт ручку с бумагой, чтобы можно было записать все имена, провести между ними стрелки и написать, кто кому кем приходится и кто кому что сделал. Через 15 минут листок исписан именами и фамилиями.
"У нас такое маленькое село, что все связаны со всеми, – говорит Ольга. – И у всех к другу другу есть претензии".
В прошлом году директор сельского клуба Вера Хорищенко позвонила в лесничество и попросила проверить, законно ли вырубили лес два местных жителя: Виктор Дорофеев и Валерий Кузнецов. В разговоре с ЛБ Вера сначала рассказывает, что мужчины "устроили варварство и выпилили полхребта сырого кедрача". Но уже через 15 минут она называет главную причину своего поступка – месть Дорофееву за гибель мужа.
В 2018 году Виктор Дорофеев в лесу застрелил Виктора Хорищенко, свидетели говорили, что Хорищенко был пьян и устроил пальбу по людям. Первая пуля попала Хорищенко в живот, вторая – в голову. Суд квалифицировал это как убийство, совершённое при превышении пределов необходимой обороны. Дорофеева приговорили к двум годам ограничения свободы.
Вдову не устроило такое решение суда. "Мы врагами стали с Дорофеевым: он убил моего мужа и не сел [в тюрьму]", – рассказывает Вера на своём рабочем месте в клубе. Громко играет российская поп-музыка, в зале светятся гирлянды. Хорищенко качает головой в такт музыке и добавляет: "Если что-то ещё подвернётся, я обязательно напишу на Витьку [заявление]. Я ему так и сказала".
Уголовное дело за вырубку леса в итоге завели только на Валерия Кузнецова: он взял всю вину на себя. Дорофеев проходил по делу свидетелем. Вера Хорищенко осталась этим недовольна. Хотя претензии у неё есть и к Кузнецову. Вера считает, что Валерий хотел построить в Вершине-Тутуры молельный дом и возить туда "сектантов из города". "Они тут уже были, приволоклись, когда у меня муж погиб. Предлагали дров наколоть. Говорят – давай помолимся, тебе легче станет", – вспоминает Вера. Потом, рассказывает Хорищенко, она разговаривала со знакомыми студентами в Иркутске, и те сказали, что "эти сектанты приглашают людей на митинги против власти и платят им по пятьсот рублей". "А быть против власти – как это?" – пожимает плечами Вера.
В Вершине-Тутуры Веру не называют доносчицей и относятся к её поступку терпимее, чем к поступку Виктории Щаповой. "Вика была поварихой в школе. А с Верой отношения портить не хочется, – объясняют ЛБ сразу несколько вершино-тутурцев. – Она важный человек, директор. Мало ли что".
"Можно на войну ехать"
"Я люблю Путина, – рассуждает директор клуба Вера Хорищенко. – В Путине я вижу натурального мужика, который справляется с нашей страной. И с другими странами тоже".
В марте Вера провела в Вершине-Тутуры автопробег в поддержку "спецоперации". По селу проехало десять "буранов" – снегоходов на лыжах. За рулём сидели взрослые, они везли школьников с российскими флагами в руках. "Бураны" сделали круг, а потом остановились. Дети отложили флаги и достали плакаты "За президента", "Своих не бросаем", "За Россию". Потом их выстроили в букву V. "Сплю и вижу, как мы на "буранах" тогда катались, – восклицает Хорищенко. – Я вообще такая патриотка!"
Этим летом директор сельского клуба Вера Хорищенко вместе с местными детьми сделала эвенкийские обереги для военнослужащих Иркутской области. Амулеты военным передал губернатор региона Игорь Кобзев
Младший сын Андрея Нупрейчика, девятилетний Дима, не может объяснить, что такое патриотизм. Но он мечтает уехать с отцом на "спецоперацию". Дома Нупрейчик много раз говорил, что хочет стать добровольцем. "Молодёжь наша на Украине гибнет, – объясняет Андрей за ужином. На телеканале "Россия" в это время идёт программа Никиты Михалкова "Бесогон". – А я смерти уже пересмотрел. Медведи голодные кидались, волки хотели загрызть, в реке тонул несколько раз. Мне уже ничего не страшно. Можно на войну ехать".
Андрей называет и другие причины для поездки. Во-первых, после участия в СВО с него, считает Нупрейчик, снимут судимость за незаконную рубку леса. Во-вторых, он получит деньги – сейчас за год Андрей охотой на соболя и сбором кедровых орехов зарабатывает около 300 тысяч рублей, а этого "очень мало".
Жена Нупрейчика Ольга согласна с тем, что живут они бедно. Но отпускать мужа в Украину не хочет.
– Надо ехать, помогать своим, – говорит ей Андрей и садится к печке пить чай. – Ведь ещё Киев, Львов брать будем. Украину надо всю брать. Она уже не будет Украина, а будет Россия.
Нупрейчик мечтает, чтобы его взяли в снайперы. Говорит, что хорошо стреляет: с двадцати метров может забить гвоздь пулей и отстрелить фильтр у сигареты. Сейчас у Андрея винтовка "Ремингтон" – от неё медведь "отлетает как тряпка". Он рассуждает, что сначала в Украине ему будет "неприятно стрелять в людей". "А потом ничего, привыкну".
Его сын Дима говорит отцу: "Я в твою сумку заберусь и с тобой поеду на Украину. Мне там не страшно". Диму с первого класса приучают к охоте, он уже умеет стрелять по банкам и очень любит рыбачить.
Жена Нупрейчика Ольга закатывает глаза. "Наверное, не зря наша страна начала "спецоперацию", – говорит она, теребя край клеёнки за кухонным столом. – Но я понять не могу, почему Путин помогает разным ДНР и ЛНР. Мы ведь тут задыхаемся. Денег мало, в долгах сидим. Мы отсталые, ё-моё. И в России, думаю, до фига таких отсталых деревень".
Ольга вздыхает: "У нас в деревне все законы перестали работать: и человеческие, и государственные. А надо, чтобы хоть что-нибудь соблюдалось. Хоть какой-то один закон".