В этом году ни один россиянин не стал лауреатом Нобелевской премии ни в одной номинации. Награду по физике с 1901 года, за более чем век существования премии, получили 224 ученых. Всего девять из них были из СССР и России. Страна могла бы гордиться десятым лауреатом – астрофизиком Николаем Козыревым. В 25 лет он опубликовал исследование лучевого равновесия протяженных звездных атмосфер. Эта теория получила двойное имя – Козырева-Чандрасекара, по имени американского физика, обобщившего исследования советского коллеги. Но если Чандрасекар за свое открытие получил Нобелевскую премию, то Козырев – "путевку" в Норильлаг.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Ученого арестовали после начала знаменитого "Пулковского дела" и обвинили в создании "фашистской террористической организации". Пережив невероятные страдания и уверовав в Бога, Козырев стал единственным из репрессированных пулковчан, кто смог вернуться из ГУЛАГа живым и продолжить работу. Он успел открыть вулканы на Луне, но ему не хватило времени доказать, что время – главный источник космической энергии.
"О даме не беспокойтесь, провожатые найдутся!"
Будущий астрофизик родился 2 сентября 1908 года в Санкт-Петербурге, в семье горного инженера Александра Козырева. Он был выходцем из крестьян, но дослужился до чина действительного статского советника и получил потомственное дворянство.
Старший сын Николай с раннего детства осознал свое призвание.
Из воспоминаний Федора Козырева, четвертого сына Николая Козырева:
"…его … зачаровало звездное небо. А случилось это очень рано. Сам Николай Александрович уверял, что его первым детским воспоминанием была комета Галлея, появившаяся в небе над Петербургом летом 1910 года. Он наблюдал ее, стоя на подоконнике квартиры своего отца, инженера Горного института на Васильевском острове. И было ему чуть меньше 2 лет".
Окончив Ленинградский университет, в 1928 году Николай Козырев получил направление в аспирантуру Главной астрономической обсерватории СССР (Пулковской обсерватории. – Прим. СР).
Из очерка Мариэтты Шагинян "Время с большой буквы":
"С 1931 года он – старший научный сотрудник Пулкова. Но в то же время он – ассистент на кафедре математики в ЛИИПСе, преподаватель мореходной астрономии в Военно-морском училище имени Фрунзе, профессор астрономии в Педагогическом институте имени Покровского, старший научный сотрудник в университетской обсерватории. Кажется, нет дороги, закрытой для него, нет вещи недоступной. Ему двадцать восемь лет. Его элегантной манере математического мышления, его лаконичной и по-ленинградски слегка картавой речи, его точной … форме изложения соответствует и типичный облик ленинградца: сухощаво-стройная фигура, строгая выправка, иссиня-льдистые, до неподвижности пристальные глаза, словно «наглотавшиеся» звездного сияния. С ним переписываются видные астрономы всего мира. В его большой квартире с месяц гостит Чандрасекар, делая по утрам свою гимнастику йогов. Блестящее начало ученого поприща…"
Благополучной жизни пришел конец с началом знаменитого "Пулковского дела". По подозрению в "участии в фашистской троцкистско-зиновьевской террористической организации, возникшей в 1932 году по инициативе германских разведывательных органов и ставившей своей целью свержение Советской власти и установление на территории СССР фашистской диктатуры" было арестовано свыше 100 человек, в том числе 10 ведущих сотрудников Пулковской обсерватории. Козырева арестовали одним из первых, в ночь с 6 на 7 ноября 1936 года на праздничном вечере в Дворце архитекторов (бывшем Юсуповском дворце. – Прим. СР).
Виктор Амбарцумян, Николай Козырев, Чандрасекар, Евгений Перепелкин и Дмитрий Еропкин. 1930 год
Из воспоминаний астрофизика Иосифа Шкловского:
"Его арестовали на балу, где люди праздновали наступающую 19-ю годовщину Великого Октября. Он после танца отводил свою даму на место, когда подошли двое. Такие ситуации тогда понимали быстро. "А как же дама? Кто ее проводит домой?" – "О даме не беспокойтесь, провожатые найдутся!" … Арест Николая Александровича был лишь частью катастрофы, обрушившейся на старейшую в нашей стране знаменитую Пулковскую обсерваторию, бывшую в XIX веке "астрономической столицей мира" (выражение Симона Ньюкомба). Пулковская обсерватория давно уже была бельмом на глазу у ленинградских властей – слишком много там было независимых интеллигентных людей старой выучки".
"Обвиняли его в попытке угнать реку Волгу, – рассказал об этом писатель Сергей Довлатов. – То есть буквально угнать из России – на Запад. Козырев потом рассказывал: "…когда сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато когда объявляли приговор… было не до смеха".
25 мая 1937 года в закрытом судебном заседании Козырева приговорили по ст. 58 пп. 8 и 11 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией имущества.
Арестован был и младший брат Козырева Алексей. Его приговорили к расстрелу, позже замененному на 10 лет лагерей. Старшие сестры с матерью были отправлены в ссылку. Матери объяснили, что она сможет остаться, если официально отречется от сына – "врага народа". Она ответила, что от таких сыновей не отрекаются, и была выслана в Самарканд.
На момент ареста Козырев был официально женат на дочери пулковского астронома Вере Кожиной. Несмотря на рождение сына Александра, этот брак давно превратился в пустую формальность: молодые супруги разъехались и фактически жили в разводе. Тем не менее Вера Кожина тоже отказалась отречься от мужа, была арестована и приговорена к 5 годам лишения свободы. Наказание отбывала в Томском лагере для ЧСИР, затем Яяйском отделении Сиблага. Четырехлетнего Сашу забрали к себе старшие сестры Козырева.
Из воспоминаний Дмитрия Козырева, третьего сына Николая Козырева:
"Отец говорил: "Для меня это абсолютная загадка, что это такое, я не понимаю". Но она не отказалась. Не написала отречения, хотя от нее тоже требовали. Была арестована и оказалась в лагере в Сибири. … Через некоторое время она освободилась и местный начальник, представитель органов власти, сделал ей официальное предложение – и она согласилась. … Для отца всегда была загадкой ее ничем не мотивированная верность и стойкость в такой момент. Поэтому всегда, когда была возможность, он помогал ей материально. Он говорил: "Я не могу отказать ей" – и никогда не отказывал".
"Господи! Я сделал все, что мог. Но помоги мне!"
Два первых года заключения Козырев провел в тюрьме города Дмитровск-Орловский Курской области. Его сокамерник от частых карцеров сошел с ума, и больше года Козырев просидел вдвоем с сумасшедшим. Чтобы и самому не лишиться разума, он сосредоточился на решении проблемы источника звездной энергии. Но в какой-то момент понял, что ему не хватает сведений об отдельных типах звезд. Нужные данные были опубликованы во втором томе "Курса астрофизики и звездной астрономии", составленного пулковскими авторами и вышедшего из печати незадолго до ареста, летом 1936 года.
Из главы "Тюрзак" в "Архипелаге ГУЛАГе" Александра Солженицына:
"Если каждое утро первое, что ты видишь, – глаза твоего обезумевшего однокамерника, – чем самому тебе спастись в наступающий день? Николай Александрович Козырев, чья блестящая астрономическая стезя была прервана арестом, спасался только мыслями о вечном и беспредельном: о мировом порядке – и Высшем духе его; о звездах; об их внутреннем состоянии; и о том, что же такое есть Время и ход Времени.
И так стала ему открываться новая область физики. Только этим он и выжил в Дмитровской тюрьме. Но в своих рассуждениях он уперся в забытые цифры. Дальше он строить не мог – ему нужны были многие цифры. Откуда же взять их в этой одиночке с ночной коптилкой, куда даже птичка не может влететь? И ученый взмолился: Господи! Я сделал все, что мог. Но помоги мне! Помоги мне дальше.
Портрет Козырева, выполненный заключенным французом Ж. Росси. Дудинка, 1943 год
В это время полагалась ему на 10 дней всего одна книга (он был уже в камере один). В небогатой тюремной библиотеке было несколько изданий "Красного концерта" Демьяна Бедного, и они повторно приходили и приходили в камеру. Минуло полчаса после его молитвы – пришли сменить ему книгу и, как всегда, не спрашивая, швырнули – "Курс астрофизики"! Откуда она взялась? Представить было нельзя, что такая есть в библиотеке! Предчувствуя недолгость этой встречи, Николай Александрович накинулся и стал запоминать, запоминать все, что надо было сегодня и что могло понадобиться потом. Прошло всего два дня, еще восемь дней было на книгу – и вдруг обход начальника тюрьмы. Он зорко заметил сразу: "Да ведь вы по специальности астроном?" – "Да" – "Отобрать эту книгу!" Но мистический приход ее освободил пути для работы, продолженной в норильском лагере".
По словам сыновей Козырева, он был благодарен Солженицыну за то, что писатель передал его рассказ просто и прямо, без попыток интерпретировать. Но современным историкам, конечно же, трудно удержаться от попыток объяснить, что произошло.
– Сложно предположить, что столь специфичное издание, да еще и с ограниченным тиражом, могло оказаться в тюремной библиотеке, – говорит историк астрономии Михаил Васильев (имя изменено из соображений безопасности). – Поэтому разумно предположить, что "Курс астрофизики" Козыреву передал некий доброжелатель из числа тюремной охраны. Или, что еще вероятнее, доведенный до крайности ученый просто вспомнил и буквально увидел содержание сборника, который он читал перед арестом. Подобные галлюцинации уже фиксировались в пограничных состояниях.
Получив недостающие данные, Козырев был настолько возбужден, что начал машинально ходить по камере, что было категорически запрещено. Его на пять суток отправили в карцер, где из мебели была только табуретка. Выжить там в октябре, раздетым до белья было очень сложно. Из еды – кружка кипятка в день.
Козырев уже решил, что не выдержит, замерзнет. Но постепенно он начал чувствовать изнутри некое таинственное тепло. Оно согревало, и заключенный сумел продержаться пять суток. Однако его не освободили и на шестой день. "В том была провокация: ждали, чтоб он заявил, что пять суток кончилось, пора освобождать, и за недисциплинированность продлить ему карцер. Но он покорно и молча просидел еще сутки – и тогда его освободили", – описывал этот эпизод Солженицын.
К концу второго года в тюрьме Козырев был в критическом состоянии. Перевод в лагерь он воспринял как избавление.
Из воспоминаний Федора Козырева:
"Я помню рассказ отца о том, как этот сокамерник, действительно, сумасшедший, в последние дни своей жизни бегал по камере за своим домашним котом и как легко вынесли его, уже умершего, вместе с матрасом два красноармейца. В нем уже почти не осталось веса. Вскоре в таком положении оказался и Козырев. Со смехом отец вспоминал, что у него, как у умирающего, возникла даже привилегия не вставать, когда в камеру входит начальство. Он очень хорошо помнил момент, когда по коридору тюрьмы покатился гул подряд открываемых камер. Предположение о массовом расстреле казалось тогда наиболее вероятным. И поэтому, когда отворилась, наконец, и его дверь, на вопрос "Вы встать можете?" он инстинктивно замялся с ответом. Тогда голос стоявшего над ним повторил: "Вы встать можете? В лагерь поедете". И дальше – я это выражение помню точно – отец увидел картину "Дантов ад": в косых лучах света по коридору, поддерживая друг друга, двигалась вереница существ, больше похожих на тени, чем на живых людей".
За годы, проведенные в темных тюремных камерах, многие заключенные потеряли зрение. Козырев не стал исключением.
Из воспоминаний Дмитрия Козырева:
"И у него в тот момент пошли бельма по глазам. Он вспомнил рассказ Чехова, как крестьянин спас свою лошадь тем, что засыпал сахарную пудру ей в глаза. И тогда он стал растирать кусочки сахара, которые им иногда давали, и засыпать себе в глаза, и так смог их спасти".
"Я чутьем старого чекиста сразу увидел: передо мною враг"
17 июля 1939 года Козырев с большим этапом прибыл в Норильлаг. Несколько месяцев он провел на общих работах с ломом и топором в руках, из-за чего у него началась водянка сердца.
Дело Николая Козырева
Из воспоминаний Федора Козырева:
"По рассказам отца в пик болезни … ноги у него раздулись до состояния фонарных столбов. Единственное, что смог посоветовать вызванный помощник лекаря (лекпом) – лежать, подняв ноги вверх".
По состоянию здоровья Козырева перевели на легкие работы. Однако сама жизнь в одном бараке с уголовниками стала для ученого не меньшим испытанием, чем изнуряющий физический труд. Как и в тюрьме, в лагерном бараке его спасали размышления о тайнах звезд.
Из воспоминаний писателя Сергея Снегова, сидевшего в одном бараке с Козыревым:
"…и в холода, когда было ясно на небе, Козырев хоть на несколько минут выбирался наружу, и я сопровождал его. Он ненавидел наш барак. Он страдал оттого, что видел вокруг себя лица, на которые профессия разбоя и воровства ставила очень выразительную печать. …
– Вы спрашиваете, что меня теперь занимает? – переспросил Козырев. – Знаете, одна проблема пока не набрала большой четкости, но скоро, уверен, станет самой кардинальной из всех астрофизических проблем. Откуда берется энергия звезд? Почему они горят, не сгорая? Все время думаю об этом.
И о жаре, заставляющем звезды светиться, он говорил с таким душевным жаром, что и меня опаляло его вдохновение".
Козыреву удалось уговорить лагерное начальство, чтобы его перевели на работу, не требовавшую постоянного пребывания рядом с уголовниками. С весны 1940 года он занимался топографическими съемками Дудинки и ее окрестностей. А с декабря того же года был назначен начальником Дудинской мерзлотной станции, где его помощником стал Лев Гумилев – сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева.
По словам Льва Гумилева, в свободные минуты Козырев рассказывал заключенным о Космосе и Хаосе, и от его рассказов всех вокруг охватывала "интеллектуальная вакханалия". Эти беседы стоили Козыреву свободы: 25 октября 1941 года ученого снова арестовали.
– Первый срок Козырев получил по достаточно шаблонным для тех лет обвинениям в участии в антисоветской организации, якобы "ставившей своей целью свержение Советской власти и установление на территории СССР фашистской диктатуры". А вот причины нового ареста были настолько необычными, что некоторые биографы сравнивают таймырское дело Козырева с судом инквизиции над Галилеем. Один из пунктов обвинения состоял в том, что подсудимый – сторонник теории расширяющейся Вселенной. А самое страшное обвинение звучало так: "Не согласен с мнением Энгельса о том, что Ньютон – индуктивный осел", – рассказывает историк репрессий Татьяна Леонова (имя изменено из соображений безопасности). – То, что Галилей перед судом святейшей инквизиции заявил: "А все-таки она вертится!" – всего лишь красивая легенда. Зато Козырев действительно нашел в себе силы заявить: "Я не читал Энгельса, но знаю, что Ньютон – величайший из ученых, живших на Земле". В подобное мужество сложно поверить, но, к счастью, мы можем восстановить события не только по рассказам солагерников, но и по сохранившимся документам дела. В девяностые годы старший сын Александр сумел получить в КГБ доступ к делу отца, а перед смертью передал копии младшим братьям. Федор Козырев успел их опубликовать до того, как скончался.
Из показаний М. К. Степанченко, соседа Козырева по бараку:
"…в октябре месяце 1940 г. проживая в секции АТН барака №13 … Козырев заявил, что "бытие определяет сознание" это неверное положение философии", – Козырев считает верным другое положение, а именно, что "сознание определяет бытие". В процессе этого же разговора Козырев заявил: "что Энгельс не является для него авторитетом в вопросах науки, что он (Козырев) не считает гуманитарных дисциплин науками".
… Я задал вопрос: кто Вы? Материалист или идеалист? Козырев сказал: идеалист. Я ему сказал, что наверно ты не грамотный.
… Я ему сказал, что Энгельс однажды назвал Ньютона ослом. Козырев сказал, что Энгельс – это для меня не авторитет.
… В октябре месяце 1940 … з/к Козырев, ведя разговор о поэзии и литературе, высказал свое мнение, "что советская литература ему далека и неинтересна и что в число лучших пяти поэтов мира он зачисляет наряду с Пушкиным и Байроном также поэта Гумилева". На мой вопрос, известно ли Козыреву, что Гумилев за к-р преступление расстрелян Советской властью, Козырев ответил, что ему это известно и от этого стихи Гумилева не стали хуже".
Козырев на допросах категорически отрицал свою вину, пытался объяснить, что вовсе не собирался заниматься антисоветской агитацией.
Из показаний Козырева от 14 ноября 1941 года:
"… Я считал, что имею дело с лицами достаточно образованными, с которыми можно говорить не только трафаретными фразами, а более интересно, и буду правильно понят. Тем не менее в своих показаниях Степанченко искажает смысл моих слов. … Я говорил, что ссылаться на авторитет Энгельса по конкретным вопросам научного естествознания нельзя ... "Бытие определяет сознание" – против истины спорить нельзя, но я подчеркнул, что бывает и обратное влияние надстройки "сознание" на базис "бытие", и привел пример. … Наконец о моих литературных вкусах. Я очень люблю поэзию, и стихи Гумилева безусловно имеют большую художественную ценность".
– Козырев просил следствие вызвать в суд свидетелей, которые могут подтвердить правоту его слов, – говорит Татьяна Леонова. – Имя одного из них очень примечательно – з/к Ногтев Александр Петрович. Это подтверждает справедливость воспоминаний, записанных норильским краеведом Ниной Дзюбенко. А еще – многое говорит о Козыреве, ожидавшем, что Ногтев, обязанный ему жизнью, выступит в его защиту. Что ж, ученый, очевидно, ошибся, поставив на порядочность чекиста.
Из книги Нины Дзюбенко "Козырев замахнулся на само время!":
"Существует легенда о том, что Козырев, будучи в Дудинке, спас замерзающего человека, дотащив его до тепла. Как оказалось впоследствии, это был Александр Петрович Ногтев – бывший начальник Соловецкого лагеря, в свое время погубивший немало "подопечных" СЛОНА. В те годы Ногтев тоже был заключенным, проверял на себе крепость революционной законности. Во время следствия по делу Козырева Ногтев был одним из свидетелей, так как какое-то время они поддерживали контакты. "Я чутьем старого чекиста сразу увидел: передо мною враг" – так отозвался Ногтев о своем спасителе".
"Однако погибать буду"
10 января 1942 года Таймырский окружной суд Красноярского края признал Козырева виновным в "антисоветских разговорах, которые были направлены на опошление трудов Маркса – Энгельса" и приговорил по ст. 58 п. 10 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет.
Прокурор счел приговор слишком мягким и обратился с протестом в Верховный суд СССР, требуя заменить его на высшую меру наказания. Судебная коллегия отменила слишком либеральное решение нижестоящей инстанции.
Из воспоминаний Дмитрия Козырева:
"… через некоторое время его вызвали с тем, чтобы подписать бумагу, пришедшую из Верховного суда РСФСР. Он посмотрел на эту бумагу и похолодел: Верховный суд РСФСР отменяет решение Таймырского суда и приговаривает к высшей мере. "Распишитесь, пожалуйста". Расписался, вышел, несколько шатаясь. Навстречу шел Лев Николаевич Гумилев, тоже заключенный в то время. На вопрос, что произошло, почему такой бледный, получил ответ. И тогда Гумилев сказал: "Дайте вашу руку, я вам скажу все, что вижу по руке". Льва Николаевича Анна Андреевна как раз этому всему очень хорошо научила. Посмотрел на руку и сказал: "Спите спокойно".
Однако спать спокойно, каждый день ожидая смертной казни, было не так-то просто.
Из воспоминаний Иосифа Шкловского:
Иосиф Шкловский
"Потянулись страшные дни. Расстрелять приговоренного на месте не было ни физической, ни юридической возможности. Расстрельная команда должна была на санях специально приехать для этого дела с верховий реки. Представьте себе состояние Н. А.: в окружающей белой пустыне в любой момент могла появиться вдали точка, которая по мере приближения превратилась бы в запряженные какой-то живностью (оленями?) сани, на которых сидят палачи. Бежать было, конечно, некуда".
– Дальше произошли сразу два события, удивительных по тем временам. Первое – председатель Таймырского суда опротестовал отмену решения. Второе – 28 октября 1942 года Судебная коллегия Верховного суда СССР постановила оставить в силе первоначальный приговор Таймырского суда, – рассказывает Татьяна Леонова. – Козырев был спасен. Однако ему не сочли нужным сообщить, что угроза казни миновала. Его просто перевели из Дудинки в Норильск, на металлургический завод, где он снова жил в одном бараке с уголовниками и очень страдал от подобного окружения.
В самом начале 1943 года Козыреву удалось добиться перевода в Геологическое управление Норильского комбината, где была сосредоточена интеллектуальная элита Норильлага. Там же оказался и Лев Гумилев, с которым они отправились в гравиметрическую экспедицию на озере Хантайском на Таймыре, где каждый день подвергались испытанию на прочность.
Из воспоминаний Дмитрия Козырева:
"Зимой, когда он (Козырев) шел по льду Енисея, то провалился в трещину глубиной три или четыре метра. В этой ситуации его никто не мог спасти. Он вспомнил слова якута из рассказа Короленко: "Однако погибать буду". Но собрав всю свою волю, начал нагревать дыханием границы этой трещины и делать ступени с тем, чтобы можно было подняться, – и через несколько часов из нее вышел.
Он рассказывал, что … было несколько случаев, когда … смерть была наиболее вероятным выходом из ситуации, и постоянно какая-то удивительная сила его из этих ситуаций выводила. Поэтому отрицание существования верховной благодатной силы было бы для него проявлением неблагодарности".
За годы заключения Козырев стал глубоко верующим человеком.
Из воспоминаний композитора Дмитрия Толстого, друга Козырева:
"Много лет спустя, в 1975 году … Коля сказал мне: "Как я завидую вам, Митя, что вы пришли к вере спокойно, без особых страданий. Я же был убежденным атеистом. И мне, чтобы я уверовал, надо было кол на голове тесать". И он поведал мне о нескольких чудесных случаях, произошедших с ним на дальнем Севере. Это были те моменты личного опыта, которые могут быть названы встречей с Богом, о которых помнит каждый верующий и о которых редко говорят".
Став начальником Северного магниторазведочного отряда Нижне-Тунгусской геологоразведочной экспедиции, Козырев два года провел посреди заснеженной пустыни, где до ближайшего жилья были сотни километров.
Из книги Нины Дзюбенко:
"Однажды на стоянке в тайге Николай Александрович проснулся в палатке оттого, что кто-то тронул его за плечо и громко сказал: "Проснись, а не то будет поздно!" Козырев поднял голову и увидел, что из растопленной буржуйки выпал кусочек горящей бересты и через мгновение могла запылать палатка!
Еще был случай, когда, потеряв в тайге топор, он не смог нарубить веток для костра. Он понял, что замерзнет, и решил идти, пока хватит сил. Несчастный шел всю ночь, а по пятам его преследовала росомаха. Он прошел по снежной целине семьдесят верст, и, когда добрался до фактории, никто не мог поверить его рассказу. Зато потом, собираясь в обратный путь, Козырев услышал, как начальник, отвечая кому-то на сомнения, стоит ли отправлять человека в столь тяжелый путь, сказал: "Я его знаю. Этот дойдет!" И эти слова ученый считал самой большой похвалой, какую ему удалось заслужить в жизни..."
"Козырев, Вы в Бога верите?" – "Да". – "Ступайте".
Чудом оставшиеся на свободе после "Пулковского дела" коллеги-астрономы не забывали о Козыреве.
– 29 мая 1944 года академик Григорий Шайн обратился к Берии с ходатайством об освобождении Козырева из заключения, мотивируя свою просьбу необходимостью восстанавливать разрушенные фашистами астрономические центры. Ходатайство подписал еще один академик – Сергей Вавилов, родной брат незадолго перед тем погибшего в ГУЛАГе генетика Николая Вавилова. Остальные пулковские астрономы к тому времени уже погибли, поэтому, кроме Козырева, спасать было больше некого, – говорит Михаил Васильев.
Берия распорядился повторно рассмотреть дело Козырева. Следователем был назначен подполковник Николай Богомолов. Он обратился к ведущим астрономам страны, и все они высоко оценили вклад Козырева в развитие астрофизики. После этого Богомолов распорядился отправить Козырева по этапу в столицу.
Николай Козырев
Опись имущества з/к Козырева, прибывшего в Москву в мае 1945 года:
"Мешок травяной старый – 2 шт. Пиджак х/б ватный стеганый – 1 шт. Рубашка х/б теплая – 1 шт. Шапка ушанка х/б старая – 1 шт. Шарф серый старый – 1 шт. Варежки меховые б/у – 1 пара. Противогазовая сумка – 1 шт. Мешочки разные – 4 шт. Галстук простой – 1 шт. Карандаш кусочек – 1 шт. Свечка сломанная – 1 шт".
Новое следствие заняло полтора года. Все это время Козырев провел на Лубянке, где его соседями по камере часто бывали пленные немецкие офицеры.
Из воспоминаний Федора Козырева:
"В одной из камер он оказался рядом с пожилым высокопоставленным немцем (то ли генералом, то ли консулом Германии) и как-то, видя его беспомощность, решил помочь ему завязать шнурок. Охранник, увидевший эту сцену, решил, что Козырев встал перед немцем на колени, и был взбешен вплоть до того, что направил на него оружие, а затем составил рапорт. Пришлось объясняться со следователем".
Козырева ждало еще одно испытание, которое он называл самым тяжелым в своей жизни. Следователь Богомолов намекнул, что все идет к досрочному освобождению, но для окончательного решения нужно доказать свою лояльность и донести хотя бы об одном подозрительном разговоре в камере.
Из воспоминаний Федора Козырева:
"Сразу после этого в камере появился провокатор, настолько открыто и грубо агитировавший против советской власти, что сомневаться в его задании не приходилось. И разум говорил, что никому хуже не станет, если на него донести, что таковы правила игры, а душа разрывалась от перспективы вернуться в лагерь после того, как спасение было так близко. И такова была тяжесть этого выбора, что именно тогда открылась у отца язва желудка, от которой он потом сильно страдал всю жизнь, пережил прободение, операцию и рак пищевода, ставший причиной его смерти. Но к следователю он не вызвался, а когда его вызвали самого, был уверен, что его ждет решение, которого он так боялся. Богомолов долго писал, не поднимая головы, а потом задал один-единственный вопрос: "Козырев, Вы в Бога верите?" – "Да". – "Ступайте".
28 августа 1946 года Богомолов подготовил заключение, в котором пришел к выводу, что участие Козырева в антисоветской организации в 1936 году не было доказано. Необоснованным следует считать и второй срок, "так как следствием и судебным заседанием не была установлена антисоветская деятельность Козырева Н. А."
14 декабря 1946 года постановлением Особого совещания МВД СССР Козырев был условно-досрочно освобожден, с уникальной для тех лет оговоркой – "с правом проживания в г. Ленинграде и г. Симеизе (Крым) – центрах астрономической науки СССР".
Академик Шайн пригласил Козырева на работу в строящуюся в Симеизе Крымскую астрофизическую обсерваторию. Но он прежде всего отправился в Ленинград, где его приютила эстонка Лина, бывшая няня и домработница семьи Козыревых. В ее пятиметровой комнатке в коммуналке не было даже стола, но, работая на подоконнике, Козырев всего за два с небольшим месяца подготовил докторскую диссертацию "Теория внутреннего строения звезд как основа исследования природы звездной энергии".
Из воспоминаний Иосифа Шкловского:
"Его случай – уникальный в истории мировой науки. В лагере у него не было книг, не было возможности вести научную работу. Все факты и умозаключения, на которых была построена его теория, он держал в голове. Именно так: без бумаги и ручки, без вычислительных и астрономических приборов, в уме, он создал научный труд – докторскую диссертацию, которую сразу по выходе из заключения смог представить на защиту, и эта работа сделала его знаменитым".
Блестяще защитив диссертацию 10 марта 1947 года, Козырев начал работать в Симеизской обсерватории.
Из воспоминаний Иосифа Шкловского:
"Я первый раз наблюдал человека, вернувшегося с "того света". Надо было видеть, как он ходил по чудесной крымской земле, как он смаковал каждый свой вздох! И как он боялся, что в любую минуту его опять заберут туда. Не забудем, что это был 1949 год – год "повторных посадок", и страх Николая Александровича был более чем основательным".
В 1949 году за решеткой вновь оказался Лев Гумилев и многие другие друзья Козырева. Скорее всего, такая же участь ждала бы и его самого, если бы не… следователь Богомолов.
Николай Александрович Козырев (в центре) в Ленинградском электротехническом институте связи имени М. А. Бонч-Бруевича. 1965 год
Из воспоминаний Дмитрия Козырева:
"В 49-м году отец оказался на сессии Академии наук в Москве, и с удивлением увидел, как под ручку с каким-то пожилым старцем-академиком идет следователь, который вел его дело. Проходя мимо, тот глазами показал ему в сторону. Отец отошел, закурил. Тот подошел, как бы прикуривая папиросу, и сказал: "Вам ни в коем случае нельзя быть там-то, там-то и там-то. В этих местах на вас готовится дело". Отец сказал: "Как я вам за это благодарен". Следователь ответил: "А я вам благодарен за то, что вы увидели во мне не просто следователя".
Козырев стал единственным из репрессированных пулковчан, кому удалось вернуться из ГУЛАГа живым и продолжить работу. В июле 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР реабилитировала ученого по приговору 1936 года "за отсутствием состава преступления". А 21 февраля 1958 года он был реабилитирован и по Таймырскому делу.
"Жил на силе воли"
После освобождения гражданской женой Козырева стала филолог Татьяна Казанцева. Но, несмотря на рождение сына Николая, этот союз оказался недолгим. В 1952 году Козырев во второй раз оформил брак официально – с артисткой Русского театра в Таллине Елена Жигадло.
– Козырев всегда пользовался невероятным успехом у женщин, – говорит Михаил Васильев. – Он ничем нисколько не напоминал стереотипного кабинетного ученого: в свободное от работы время сплавлялся на байдарке, ходил в походы в горы, колесил на велосипеде или мотоцикле по местам русской старины. А летом 1957 года присоединился к археологической экспедиции на Ангаре, где познакомился с археологом Риммой Чубаровой. В 1959 году Козырев развелся с Еленой Жигадло и женился на Римме Васильевне. Этот брак, в котором роилось двое сыновей – Дмитрий и Федор, – восхищал всех, кому посчастливилось быть знакомыми с четой Козыревых.
Из воспоминаний художника Леонида Ткаченко:
"Меня встретил человек высокого роста с очень ровной спиной, лишенный какой-либо искусственности и позы, с мягким голосом, очень деликатный, с горькими складками в уголках рта.
… Впервые в полной мере я понял, какое преступление перед Россией и ее культурой совершил большевистский режим, уничтожая представителей российской интеллигенции! Никакое чтение литературы XIX века не может заменить общение с живым носителем великой культуры России, которая проявляется не только в особенностях мировоззрения, но также в манере говорить, интонациях голоса, во всей ментальности поведения, выработанной поколениями.
Козырев сразу же производил впечатление личности большого масштаба, человека большой породы, кристальной чистоты духа, человека, не способного ни на какую подлость. Это было видно мгновенно – без всяких доказательств.
… Уже во время первой встречи состоялось мое знакомство и с женой Николая Александровича – Риммой Васильевной, урожденной Чубаровой, и я сразу почувствовал исключительную близость этих людей, нежную любовь друг к другу – без внешних сентиментальных проявлений. Это ощущение не покидало меня и все последующие годы. Совершенно невозможно представить, что в этой семье могли иметь место взаимные оскорбления, брань и похабщина, которые мне знакомы в семьях людей моего поколения, в том числе и людей искусства. Здесь я увидел возможность совсем другой жизни. Что это – внутренняя прирожденная культура этих людей или воспитанная с детства в их семьях? Наверное, то и другое".
Вернувшись в августе 1957 года на работу Пулковскую обсерваторию, Козырев совершил еще одно открытие мирового масштаба. Столетиями Луна считалась мертвым телом, а Козырев первым доказал, что это не так, открыв в 1958 году лунный вулканизм.
В 1969 году астронавты, высадившиеся на Луне, подтвердили правоту советского ученого. В сентябре того же года Международная академия астронавтики наградила Козырева именной золотой медалью с семью алмазами в виде созвездия Большой Медведицы. Такой медали был удостоен лишь один гражданин СССР – Юрий Гагарин.
Поехать в Германию на вручение высокой награды бывшему заключенному не разрешили. А в родной Пулковской обсерватории ему не выделяли достаточно средств на исследования, поскольку они разрушали все стереотипы. Продолжая размышлять об энергии звезд, Козырев пришел к выводу, что одним из ее источников является… время.
Из воспоминаний Сергея Снегова:
Лунный кратер Козырев
"Козырев … оборудовал в Пулкове специальную лабораторию для экспериментов с энерговременем. Я был в этой лаборатории. Она производила впечатление довольно кустарного учреждения, мало приспособленного для тех тонких и тончайших экспериментов, какие требовались. Идеи Козырева так радикально разрушали все привычные представления о физике времени и природе энергии, что признанные ученые их отвергали "с порога", не тратя времени на аргументацию. В печати несколько академиков – не хочется называть их фамилий – грубо отозвались об уже проделанных Козыревым экспериментах – только на том основании, что эксперименты им не нравились своей целеустремленностью. Пулковское начальство учитывало отрицательное отношение официальной науки к астрофизическим воззрениям Козырева – и не отпускало средств на расширение его лаборатории. … Неприязнь официальной науки к его теоретическим концепциям его расстраивала, но не обескураживала. Он не прекращал исследований. И они становились все глубже и шире, постепенно превращались из чисто астрофизических в общефилософские".
Теория Козырева вторглась в сложнейшие философские проблемы. "Что собой представляет время? – задавался вопросом ученый. – До сих пор еще не известно. В физике по этому вопросу существуют смутные соображения (...). Физик умеет измерять только продолжительность времени, поэтому для него время – понятие совершенно пассивное. Теперь мы пришли к заключению, что время имеет и другие, активные свойства. Время является активным участником мироздания". Этот революционный подход вызывал множество нападок, но Козырев не обращал на них внимание и продолжал работать.
Из воспоминаний Виктора Насонова, помощника Козырева:
"Еще при жизни имя исследователя вызывало искреннее восхищение многих ученых. Но совесть была его высшим мерилом и достоинством. В доказательство этого хочу привести сохранившиеся в архиве заповеди ученого, написанные его рукой и некогда висевшие в лаборатории. Вот они:
1. Не следует носиться с былыми успехами. Успех должен быть новым.
2. Не следует заниматься модными проблемами. Ими и без того занимаются.
3. Не следует обращать внимание на недовольство физиков. Их неодобрение – хороший признак".
Если Козырев игнорировал нападки маститых коллег, то руководство Пулковской обсерватории к ним прислушивалось.
Из воспоминаний Федора Козырева:
"Несмотря на реабилитацию, клеймо бывшего зэка оставалось на Козыреве. В 1970 году он оформил документы на поездку в США, но ему было отказано. В 1978 году его отправили на пенсию – под давлением научной среды. Но он добился восстановления и продолжал работать. А болезни усиливались. Четыре года он преодолевал их, но в 1982 году вынужден был прекратить штатную работу. Изводили страдания. Пульс был пятьдесят ударов, как у Наполеона. Жил на силе воли. Рак пищевода от застарелой язвы желудка. Метастазы пошли в позвоночник. По религиозным убеждениям он не принимал наркотиков".
Козырев умер 27 февраля 1983 года и был похоронен на Пулковском мемориальном кладбище. В июле того же года скончалась его жена Римма. Ее прах похоронили в одной могиле с мужем.
В декабре того же 1983-го индийско-американский учёный Чандрасекхар Субраманьян, обобщивший много лет назад теорию протяжённых звёздных атмосфер Козырева, был награждён Нобелевской премией по физике "За теоретические исследования физических процессов, играющих важную роль в строении и эволюции звёзд".
Писатель и сосед Козырева по бараку Сергей Снегов в конце 80-х годов приезжал в Норильск, где, вспоминая о годах заключения, сказал: "Чандрасекар за свою теорию получил Нобелевскую премию, а Козырев – "путевку" в Норильск".
Из воспоминаний Федора Козырева:
"…ведущий специалист Крымской астрофизической обсерватории Б. М. Владимирский пишет: "В научной судьбе Н. А. Козырева эпоха запечатлена так глубоко, рельефно и страшно, как в никакой другой. Даже на фоне предельно драматических судеб представителей российской научной элиты ушедшего века – братьев С. И. и Н. И. Вавиловых, Н. В. Тимофеева-Ресовского и еще многих и многих других – жизненный путь Н. А. выглядит как-то совсем по-особому, может быть, он – одна из самых трагических фигур отечественной науки ХХ века".
Я могу согласиться с этими словами лишь с одной существенной оговоркой. Трагизм этот сам Козырев воспринимал как благо. Он говорил, что никогда не отказался бы от своей судьбы. Он по-христиански умел разглядеть в трагедии свет.
Мне довелось как-то в отроческом возрасте быть на встрече бывших лагерников у нас дома. Там были и знаменитые личности, включая Олега Васильевича Волкова, проведшего в ГУЛАГе 27 лет, и совсем простые люди. Воспоминания их были полны смеха и веселья. У меня осталось ощущение, что я был на пиру олимпийцев, каких-то небожителей, которые спускались в ад, вышли оттуда и которых после этого уже ничем нельзя напугать".