"Дважды убитые"

20 сентября в Томске состоялся показ фильма "Яр" – первого из задуманной авторами серии "Антропология террора". Колпашевский Яр на Оби – место массовых захоронений расстрелянных и умерших в тюрьмах Нарыма в годы Большого террора. В мае 1979 года случилось неожиданное – река размыла захоронение. Останки понесло течением. Тогда силами КГБ и МВД была проведена "санитарная операция": специальные бригады на моторных лодках занимались поиском трупов и их уничтожением.

"Это первомайские праздники, и я был ответственным по райотделу, исполнял обязанности начальника. Мне сообщили, что на берегу два

трупа. Когда приехал, посмотрел, стало понятно, что это из яра. Это была лепешка – пергаментная лепешечка. А в воде она разлагалась и разбухала. И получалось, что это как человек. Его же не четвертовали – это целый труп человека", – говорит в фильме Эрнст Вальтер, исполнявший в 1979 году обязанности начальника Колпашевского ГОВД.

Очевидица майских событий 1979 года Татьяна Шабанова вспоминает:

"Там два или три тела висели — прямо над пропастью этой, и было такое ощущение, как будто старое вино пролито... Оно прямо такое бордовое было".

Спустя почти 40 лет авторы фильма – журналисты томской телекомпании ТВ-2 – возвращаются к тем событиям 1979 года. История Колпашевского Яра, говорят они, повод поговорить не только о прошлом, но и о нас сегодняшних.

– Тут ничего не надо придумывать, – говорит режиссер Денис Бевз, – связь времен лежит на поверхности, начиная с 20–30-х, когда ссылали людей в Нарымский округ, потом 1937–38 годы, когда однажды сосланных людей репрессировали повторно, расстреливали, и далее – это события 1979 года, когда захоронения вскрылись, но были уничтожены, и наконец, события сегодняшние – даже памятник дважды убитым в этом месте так и не появился, хотя о необходимости такого памятника говорили и говорят многие.

Колпашевский Яр – это история о дважды убитых людях. Очевидцы в фильме вспоминают, как 1 мая 1979 года обрушился берег Оби и в отвалах обнажились человеческие останки. Тела разной степени сохранности слоями проступили и в уцелевшем откосе. Их были сотни, тысячи, буквально горы трупов.

"Сверху такой белесоватый слой был – известки, а снизу смотришь – вот, видимо, кровь пропитывалась, были где большие, где поменьше потеки кровяные. Слой был сантиметров в 70. Вот если живых людей наложить, мясо исчезнет – кости уплотнятся насколько – невозможно сказать, сколько там было людей. Но людей было много", – вспоминает в фильме Владимир Панов, который дружинником был отправлен властями к месту обвала – стоять в оцеплении и не подпускать местных жителей.

Для советской власти было логично замолчать ЧП, подпортившее Первомай. Но власти пошли куда дальше. Вместо того чтобы перезахоронить останки, их решено было уничтожить на месте. По воспоминаниям очевидцев, Колпашево тогда наводнили люди в гражданском – "комитетчики".

– Одна студентка недавно сдавала мне на историческом факультете работу, я экзамены принимал, она говорила про феномен исторической памяти и вспомнила, что когда ей в детстве папа рассказал про Колпашево, она это восприняла как выдумку, страшную сказку, – говорит руководитель проекта Виктор Мучник. – Я спросил почему, и она говорит: "Ну, мертвых топить – здравый человек разве может это понять?" Для нынешнего поколения эта история может выглядеть как страшная сказка, как что-то такое, что не имеет непосредственного отношения к их жизни. Они, конечно, ошибаются, это имеет отношение к их нынешней жизни, и самое непосредственное. Это имеет отношение ко всему, что происходит в нашей стране сегодня.

В мае 1979 года власти подогнали по Оби два мощных буксира и развернули винтами к берегу. Нагоняя воду, буксиры размывали песок, земля вместе с останками падала в реку. Ниже по течению в лодках дежурили дружины добровольцев. Они отлавливали тела, привязывали к ним металлический лом, присланный с заводов, и топили.

"Уничтожали следы всем, чем могли и как могли. Подгоняли теплоход, винт такой – чтобы их разрушивало, как мясорубкой. Там столько много тел... По всей реке… собственно река похоронила их", – вспоминает
Нина Баглай, директор колпашевского бюро экскурсий в 1979 году.

​Среди тех, кто топил трупы, стоял в оцеплении вокруг могил, как им сказали, "расстрелянных дезертиров времен войны", вполне могли быть потомки жертв, их родственники или соседи. Некоторые очевидцы событий 1979 года стали героями фильма "Яр" и вместе с авторами пытаются понять, почему все случилось именно так.

Чтобы посмотреть фильм "Яр", кликните на ссылку ниже:

"Казалось, что эту страницу мы перелистнули"

Кроме основных героев, в фильме появляются обычные жители Томска и Колпашева, которые ничего не знают про трагическую историю Яра. Или просто говорят, что не знают, предполагает Виктор Мучник:

– Некоторые из них, думаю, отчасти лукавят. Думаю, знают, но не хотят про это вспоминать и говорить. Есть такое понятие: постпамять – память о травме даже у тех людей, которые непосредственно не были травмированы. Мне кажется, мы все с этой травмой живем, просто по-разному ее переживаем.

Сам Мучник знал об этой истории с самого начала, ровно с 1979 года. Как раз в те годы он оканчивал исторический факультет, события в Колпашевском Яре обсуждались и в кругу друзей, и в семье. Публично об этой истории заговорили в конце 80-х годов, вспоминает Денис Бевз:

– Первым секретарем обкома в 1979 году был Егор Лигачев, который потом благополучно ушел на повышение в Москву, занимал высокие должности, сидел в президиуме и так далее. И вот, во время его визита в Томске в конце 80-х годов люди уже вышли встречать его с плакатами – требовали ответить, зачем власти так поступили тогда с этим захоронением.

Внятного ответа так и не последовало. Хотя в 1990 году по заявлению томского и новосибирского "Мемориалов" Главной военной прокуратурой СССР было возбуждено уголовное дело по факту надругательства над телами умерших. Во время следствия допрашивали многих участников тех событий, в том числе и партийных руководителей. Все они говорили о своем якобы неведении того, чьи имена тела уничтожались во время спецоперации и оправдывали себя тем, что просто "выполняли приказы и распоряжения вышестоящего начальства". В 1992 году Военная прокуратура прекратила уголовное дело о сокрытии колпашевского захоронения "за отсутствием в чьих-либо действиях состава преступления".

– При этом в 90-е годы мне все-таки казалось, что эту страницу истории мы уже перелистнули. И, возможно, поэтому тогда и позже мы кино про эти события в Колпашевском Яре и не сняли, – объясняет Виктор Мучник. – Сейчас другое отношение к этой истории. Есть ощущение, что то время, которое началось в 1917-м, продолжалось в 1931-м, в 1937-м, в каком-то смысле не закончилось – мы в нем продолжаем жить, эта история по-новому актуализировалась сейчас.

В 1979-м, вспоминают участники тех событий, у всех было стойкое ощущение, что "иначе поступить в той системе отношений нельзя". Но сегодня выясняется, что и спустя многие годы не всем удается простить себя.

– Сейчас, когда мы снимали фильм, мы брали интервью у Эрнста Вальтера, который руководил тогда Колпашевским РОВД, был одним из людей, которые отвечали за уничтожение захоронения, – говорит Виктор Мучник. – И мы увидели человека, который до сих пор мучается за то, что он тогда сделал. И ты понимаешь, что этот человек до сих пор сомневается в том, что тогда у него не было выбора. Уже 40 лет прошло, а он переживает и мучается. Это вот его цена, которую он платит за то, что тогда поступил как часть системы, а мог, возможно, поступить иначе.

​– Другие участники тех событий чувствуют то же самое?

– Нет, они же все разные, и там разная степень участия в этой истории. Был вот этот человек, который непосредственно причастен к организации работ по уничтожению следов захоронения. Был там дружинник, который в оцеплении стоял, и он смотрит на вещи иначе: "А что я мог тогда сделать? Наверное, мог отказаться, но я тогда даже не подумал про это". Были просто свидетели. Были, наконец, люди, которые пытались разобраться в этой истории, ходили в какие-то инстанции, во власть, пытались выяснить, чьи это тела... То есть люди были разные, вели себя по-разному. Но многими все это воспринимается в той или иной мере как некая их вина.

Я думаю еще про Егора Кузьмича Лигачева, первого секретаря обкома партии, хозяина той поры. Этот человек, конечно, несет огромную ответственность за то, что тогда в Колпашеве совершилось. Причем отец его жены был расстрелян в годы Большого террора, и Лигачев в свое время женился на дочке "врага народа", в какой-то мере это был, конечно, поступок. То есть его семья все это пережила. И вот я думаю, как он сам себе объяснял все то, что произошло в Колпашеве в 79 году, как оправдывал себя? Смог ли оправдать до конца? В начале 90-х годов он давал показания и сказал тогда: "Я ничего не мог сделать, время было такое".

Денис Бевз в процессе работы над фильмом читал показания высокого начальства во время разбирательства начала 90-х годов.

– Понимаете, в чем вся загвоздка: в фильме есть дружинник, есть исполняющий обязанности начальника, есть протоколы допросов очень больших чиновников, и все переваливают ответственность на некое абстрактное государство, – говорит режиссер. – Даже самые большие люди с самыми большими должностями говорят о том, что их заставило все это сделать какое-то абстрактное государство. У меня есть ощущение, что даже если бы мы допросили, скажем, Сталина, как так получилось, он бы нам, наверное, тоже рассказал бы про некое абстрактное государство, которое его вынудило делать то, что он делал. И вот до сих пор мы не можем или не хотим понять: когда за преступления ответственность несет государство и система, а где наша личная ответственность?

​– Сегодня многие тоже оправдываются системой – система заставляет переписывать протоколы на выборах, давить на подчиненных, бить задержанных. Вы видите аналогии с сегодняшним днем?

– Аналогии здесь очень опасны, потому что это некие штампы, которые как раз мешают понять специфику сегодняшнего момента. Ничего в истории так тупо не повторяется.

Но тема личной ответственности и сегодня, конечно, актуальна. Человек может прожить всю жизнь, не оказавшись перед выбором. Может оказаться – и сделать такой вот выбор. А может сделать совсем другой выбор, и, скажем, выйдет на улицу и скажет "нет" всей этой системе. Скажет, например: "Я уйду с работы, если меня будут заставлять голосовать за того, за кого я не хочу голосовать", – и уйдет с работы. Если таких людей будет достаточно много, то те, кто их запугивают и нагибают, может, и задумаются.

"История не повторяется, но она длится"

Сегодня нередко можно услышать слова про "новый 37 год". Но Виктор Мучник считает, что эти сравнения бессмысленны:

– Все-таки время совсем другое. Да, может случиться что-то жуткое, но оно будет жутким иначе, чем в 1937 году. Я бы сказал так: история не повторяется, но она длится, и мы в этой длительности до сих пор находимся. И находимся мы в ней в том числе потому, как мне думается, что мы до конца эту травму не пережили, не проговорили, до конца не поняли того, что с нами случилось. Мы до сих пор пытаемся в этом разобраться.

– Хорошо, если пытаемся, а не просто закрываем глаза.

– Ну да, не все пытаются, это точно. А многие активно сопротивляются, причем я понимаю, что это сопротивление идет от того, что человек травмирован и он просто не хочет про это знать, защищается. А кроме того, есть еще до сих пор все эти теории про "лес рубят, щепки летят", про то, что нашими огромными пространствами управлять иначе нельзя, ну и т.д. и т.п. Но отчасти живучесть этих теорий в нашем пространстве – от безысходности. Люди чувствуют свое бессилие перед системой, не видят в себе сил сопротивляться, и легче найти всему происходящему хоть какие-то оправдания. Своеобразный "стокгольмский синдром".

– Как вы думаете, без целенаправленной государственной политики, без того, чтобы поддерживать такие фильмы, включать эти эпизоды в школьную программу, без планомерной, дорогостоящей государственной работы – общество само сможет справиться в этой травмой?

– С моей точки зрения, первично в данном случае общество. Общество должно формировать вполне определенный запрос перед государством, запрос определенный и жесткий, запрос на то, чтобы государство способствовало распространению правдивых взглядов на прошлое, а не мифов и пропаганды. Это во-первых.

Во-вторых, безусловно, есть ответственность элиты, и чем больше у тебя ресурсов и полномочий, тем больше твоя ответственность. И если бы элита – политическая, культурная, медийная, какая угодно – однозначно договаривалась, что уничтожать ради мифических "государственных целей" несколько миллионов человек – это преступление, которое оправдать нельзя ничем, что это однозначно плохо... Если бы эта нехитрая мысль реализовалась со всей определенностью в преподавании истории, в мемориальных практиках, буквально во всем, это был бы шаг, конечно, в правильном направлении. Но этого не происходит.

Однако же нынешнее наше государство однозначно решить этого всего и не может. Оно же враскоряку стоит на поле политики памяти. Потому что ему хочется и наследовать то, что оно считает великими победами, с одной стороны, а с другой – как-то немножко обособить себя от тех преступлений, которые во имя этих великих побед творились. И поэтому, с одной стороны, вроде как хочется и можно даже поставить какие-то памятники жертвам репрессий, и они реально ставятся, а с другой стороны – говорится об исторической преемственности, о том, что все было "не так однозначно", о том, что даже "давайте еще разберемся, правильно ли всех реабилитировали, не за дело ли некоторых репрессировали".

Государство пока позволяет себе некоторую амбивалентность по этим вопросам. А при этом все больше говорится о том, что "государственное величие" оправдывает определенные жертвы и сегодня. И соответственно, разговоры о том, что никакие государственные цели не стоят миллионов человеческих жизней, и одной жизни, становятся все более и более сомнительными с точки зрения государства.

Скелет у реки

"Я чувствую очень сильную боль. Боль за то, что мы не видели этого деда. Которого расстреляли здесь. Не видели своего дядю. Теток, которые умерли, от того, что бабушка осталась одна, – они болели,

​погибли здесь. Мы же не знали в детстве ничего. Но как только узнали, что тут произошло и что случилось с нашим дедом, вот с тех пор боль меня не отпускает", – говорит в фильме Жанна Шестакова, внучка Андрея Шестакова, расстрелянного в Колпашеве в 1938 году.​ Ее дед был одним из тех, кого погребли в общей могиле, а затем в 1979 году утопили в Оби.​

Ее сестра Нина Федорова продолжает:

"Да как же, как же можно смыть память? Память смыть ничем невозможно. Ну а боль, она как была, так и остается. И ничего не делается, чтобы как-то увековечить память об этих людях".

Памятника жертвам репрессий в Колпашеве до сих пор нет, хотя давным-давно был поставлен закладной камень. Чтобы почтить память своих репрессированных предков, люди приходят на берег Оби и кидают венки в реку, безжалостно обнажившую страшную правду.

Река – это главный образ фильма, говорит режиссер Денис Бевз:

– Там есть одна сцена очень сильная. Ведь памятника же там до сих пор нет, и приехал сын дважды убитого в этом яре, на дерево прибил скелет из жести, и этот скелет, прибитый и дереву, долгие годы был единственным памятником трагедии. Но его тоже смысла река, она подмыла и унесла это дерево вместе со скелетом.

– Получается это какая-то река забвения?..

– Может быть. В чем самая главная сложность: ведь задавая какие-то вопросы себе, мы не можем получить один ответ на всех. Если мы вдруг всем прикажем думать: а это плохо, потому что то-то и то-то, то это будет опять какое-то тоталитарное общество. У нас у всех разное представление, разные судьбы, разные семейные истории... И каждый должен прийти к ответам на все эти вопросы сам. И делая фильм, мы с героями и искали ответы на самые разные вопросы.

​– Мне рассказывали об одном человеке (не знаю, правда или нет, пока мы не нашли его, хотя пытаемся найти), о каком-то капитане, который все-таки отказался участвовать в уничтожении захоронения. Просто отказался, и все, ​– говорит Виктор Мучник.

– И ничего ему не было?

– Ничего ему не было. Это все-таки 1979 год, ты мог максимум работу потерять. В фильме дружинник же сам говорит: "Меня бы не посадили, я мог отказаться, я просто не подумал". Могли отказаться. Там люди про это говорят, одна женщина говорит: "Случился бы Новочеркасск, если бы мы все пошли туда и стали протестовать против уничтожения захоронения". А возможно, если бы люди тогда стихийно возмутились, хотя бы тела захоронили бы по-человечески. Естественно, без мемориала, без разбирательств, но хотя бы поступили бы с останками по-людски. Захоронили бы, какие-то знаки поставили, то есть провели просто перезахоронение, а не это чудовищное уничтожение мертвых по второму разу. Но не случилось.

Нет сослагательного наклонения в истории, и сделанного не воротишь. Но обустроить мемориал в память без вины убитых государством людей еще не поздно, – говорит Виктор Мучник.

И так совпало, что на следующий день после премьеры фильма "Яр" 21 сентября на территории Вознесенского кафедрального собора в Колпашеве был заложен и освящен камень в основание будущей часовни ​– памятника жертвам политических репрессий.

– На мой взгляд, для Колпашева это очень важно. Люди должны знать, что произошло с их родными, что произошло с их страной, что произошло в том локальном пространстве, в котором они живут. Хорошо, что будет часовня, но кажется важным, чтобы недалеко от того обрыва был еще и памятник – обязательно с именами убитых. Тем более что там погибли люди, принадлежавшие разным конфессиям. Я считаю, что это было бы принципиально важно не только для потомков этих людей, но и для жителей Колпашева. И я надеюсь, что такой памятник рано или поздно будет тоже в Колпашеве поставлен, ​– говорит Виктор Мучник.