На месте сталинского лагеря "Днепровский" на Колыме, где работал рудник по добыче олова, будет создан культурно-исторический комплекс. Сотрудники Музея истории ГУЛАГа и Фонда Памяти подали в правительство Магаданской области заявку о присвоении "Днепровскому" статуса объекта культурного наследия.
Это первый шаг к созданию масштабного мемориального комплекса, важной частью которого будут рассказы о судьбах узников Колымы.
"Я всю жизнь прожил с зэками"
Петр Филатов – сын Тамары Филатовой, урожденной Петендорф. Она имела несчастье родиться немкой в СССР, и первый раз расплачиваться за это ей пришлось в годы войны.
Из воспоминаний Тамары Филатовой (Петендорф): "Моя мама работала в кремлевской столовой, на овощах. Когда война началась, маму уволили по сокращению штата, так как она немка. Мы вместе с ней попали на высылку. Пришел дворник и сказал: собирайтесь, вас выселяют. Нас всех, русских немцев, стали выселять из Москвы. Погрузили в какой-то грязный товарный поезд и повезли в Карагандинскую область, Тельманский район, село Покорное. Мы туда приехали – там уже были землянки для нас. Мне было 13 лет, и я пошла на сельские работы. Делала всё: сажала, поливала. Выполняла все колхозные работы: и на тракторе работала, и прицепщицей… В общем, всё. А когда немножко подросла, стала возить продукты на склад в город Самарканд. И как-то, когда я возвращалась оттуда, меня позвали в клуб. Там мне вручили медаль за доблестный труд в дни Отечественной войны. Это было в 1945 году".
До 1948 года Тамара проработала в колхозе, но потом решила вернуться в Москву. С огромным трудом добравшись до столицы, сразу пошла в милицию и рассказала, что была выслана как немка. Но теперь, когда война закончилась, снова хочет жить в родном городе.
Из воспоминаний Тамары Филатовой (Петендорф): "Мне тут же дали паспорт, прописку. И я стала работать дворником. И вот захожу во двор – стоит черный воронок и два вооруженных солдата. Они меня хватают, толкают в машину и везут в Таганку. Сколько я там просидела, я не знаю".
Тамару осудили по национальному признаку без суда и следствия.
Из воспоминаний Тамары Филатовой (Петендорф): "Я захожу в подвал – сидят три военных. Один читает: вы осуждены на 20 лет каторжных трудовых работ. Ваша фамилия теперь – Н-309".
Так 19-летняя Тамара оказалась в "Бутугычаге". Сначала работала на лесоповале, потом – в шахте.
– Я там побывал, – рассказывает Петр Филатов. – Наверху, на сопке Сопливой, был женский лагерь. Мама работала в рудниках, на шахте, где добывали касситерит (минерал, из которого получают олово. – Прим. С.Р.). Никакой механизации, разумеется, не было. Кайло в руки – и вперед, добывать руду. Потом ее грузили в железную вагонетку и на тросах спускали вниз. Нижний лагерь был мужским. Там на больших жаровнях делали прожарку, чтобы обогащать руду.
Заключенные работали с рассвета и до заката. Вместе горячего обеда – скудный сухпай. Хоть немного согреться удавалось лишь вечером, в лагере. В бараках все спали на нарах прямо в бушлатах, никаких подушек и одеял не было.
Из воспоминаний Тамары Филатовой (Петендорф): "А такие нары были – все доски в сучках. На этих досках и спали мокрые. Не сделал норму – в изолятор. Сделал – значит, хлеб тебе дадут. Хлеба давали вот такой маленький паёчек. Приходишь на хлеборезку – там машинка отрезает кусочек сырого хлеба, не больше, не меньше. Вот тебе на весь день хлеб.
Нас подвели к вахте – а там лежат 6 человек, истерзанные собаками. И надзиратель говорит: вот всем такая будет участь, кто убежит. И мы стояли возле этих истерзанных мужчин, смотрели. А на нас с вышки смотрел "попка" – так называли дежурного. Он мог застрелить любого".
– Мама выдержала года три. Потом попала в госпиталь в Снежной долине, на 23-м километре, куда отправляли всех зэков, – продолжает Петр Филатов. – Какой точно диагноз ей поставили, не знаю, но в этот госпиталь все попадали с истощением и авитаминозом. Чтобы хоть как-то продержаться, зэки заваривали и пили стланик. Это спасало, но ненадолго.
После госпиталя Тамару отправили работать грузчиком на базу, на которую приходили грузы для золотых приисков.
Из воспоминаний Тамары Филатовой (Петендорф): "Сейчас, говорят, московская комиссия приедет. Приехал какой-то лейтенант – и у него в руках папки. И вот он читает: "Н-309". Я поднимаю руку: "Я"! Он берет мое дело и говорит: "А за что ты сидела? У тебя ни следствия, ничего нет". А я ему отвечаю: "А я немка". Он: "В зону ее!" Отправили меня обратно в зону, в барак посадили. Думаю: "Господи, за что же? Судить судили, каторгу дали. Теперь, наверное, убьют".
На зоне, в общем бараке метров под 50 в длину, Тамара провела еще два года. Освободили ее 16 марта 1955 года.
Из воспоминаний Тамары Филатовой (Петендорф): "Потом прокурор посмотрел мое дело и сказал: "Ты была освобождена еще в 1953 году, когда умер Сталин". Получается, что два года я просидела вольной. Моя мама все это время оставалась в ссылке в Караганде. Я думаю: поеду туда, чего-нибудь добьюсь и маму заберу. Но пока я добивалась, мама умерла. Она работала истопником на складах с картошкой. И я не знаю, где ее могила".
Выйдя на свободу, Тамара Петендорф вышла замуж за Василия Филатова, с которым познакомилась в лагере. Уехать из Магадана было нельзя, и выбирать, где работать, особо не приходилось. Поэтому Тамара Филатова трудилась все в тех же бараках, из которых сделали склады. Правда, теперь уже не как заключенная, а добровольно.
– Я родился в 1964 году, – вспоминает Петр Филатов. – Мы тогда жили в бараке в Магадане. Все наши соседи были с судимостями. Рядом с нами жила немка из Саратова, которую, как и маму, осудили за национальность. Были и репрессированные по 58-й статье – интеллигенция, в основном евреи. Были и откровенные предатели, как один наш сосед, не буду называть его имя. Он застрелил солдата и забрал его документы. Соседка тетя Шура была подкапой – это вроде сержанта – в женском концлагере. Тетя Феня была из "лесных братьев". Она была такой убежденной националистской, что до самой своей смерти не сказала ни единого слова на русском языке. Были и воры, как дядя Саша, которого посадили за то, что он угнал отару овец.
Уголовники получали по 10 лет максимум, а осужденные по 58-й статье (контрреволюционная деятельность) – от 10 до 25 лет, причем без права переписки.
– В моем детстве и политические, и уголовники, и охранники – все вместе сидели за одним столом. Никто никому ничего не вспоминал, не намекал и не упрекал. Потому что если бы начали, это было бы страшно. Поубивали бы друг друга, а зачем это нужно? И мы, дети, все вместе росли. Я с самого детства знал, кто сколько отсидел, как отсидел и за что. И все остальные всё знали, но никогда не обсуждали. Мы понимали цену своих слов. Просто так ляпнуть – такого не было. Все всё знали, но словами не бросались.
Лишь в результате горбачевской перестройки семья Филатовых смогла добиться возвращения в Москву. Тамара Филатова 17 лет проработала куратором в обществе "Мемориал", скончалась в 2017 году. Петр Филатов часто бывает в музее ГУЛАГа – раньше с мамой, а после ее смерти один.
– Я своим детям пытаюсь рассказывать о судьбе бабушки. Но они не хотят слушать. Им неинтересно. И дети, и племянники – они всё знают, но не понимают. Что поделать, это, пожалуй, закономерно. Я всю жизнь прожил с зэками, а они не прожили эту жизнь. Если побывают в "Бутугычаге" – может, поймут что-то, почувствуют жалость в душе. Забывать о ГУЛАГе не надо. Нужно помнить о невинных жертвах.
"Отец старался вспоминать все с юмором, иначе с ума можно сойти"
Михаил Фидельгольц – сын Юрия Фидельгольца, который лишь чудом не оказался в безымянной могиле на лагерном кладбище.
Юность Юрия была безоблачной. Отец – известный врач-невропатолог, ученик Сеченова и Орбели, доцент 1-го Московского медицинского института. Мать – микробиолог. Талантливый сын поступил на актерский факультет в Московское театральное училище, перед ним открывались блестящие перспективы.
Всем планам пришел конец 3 апреля 1948 года, когда в квартиру Фидельгольцев пришли с обыском.
– Когда отца арестовали, ему было 20 лет, – рассказывает Михаил Фидельгольц. – Его обвинили в антисоветской агитации и, что еще хуже, в участии в контрреволюционной организации. Разумеется, никаким антисоветчиком отец не был. Была просто группа школьных друзей. Молодые ребята шутили, обменивались анекдотами, вели переписку, которую нашли при обыске. Этого оказалось достаточно.
Родители сделали все, чтобы спасти сына, наняли известного адвоката. Тот пытался хотя бы переквалифицировать статью, но ничего сделать не смог. 21 октября 1948 года Юрий Фидельгольц был осужден Военным трибуналом Московского гарнизона по пунктам 10 и 11 статьи 58 ("Антисоветская агитация и оргдеятельность по подготовке контрреволюционного преступления") и приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей с последующим поражением в правах на 5 лет.
– Вначале была надежда. Ну, забрали, что такого. А потом он понял, что это все всерьез и надолго и что его мудрый всесильный папа ничем ему помочь не может. И вот тогда он был на грани нервного срыва. Видели его фотографию после ареста в музее ГУЛАГа? – спрашивает Михаил Фидельгольц. – На ней молодой симпатичный парень, а лицо полностью перекорежено от страха и недоумения. Это лицо ужаса.
Вчерашнего студента по этапу отправили в Озерлаг в Иркутской области, где он вместе с другими заключенными строил железную дорогу Братск – Тайшет. В 1951 году новый этап: через Ванинскую пересылку в Берлаг, Колымский особый лагерь "Береговой".
Из воспоминаний Юрия Фидельгольца: "Морозную зиму 1951-го на 1952 год я прожил в обширном лагпункте, соединенном с такой же огромной рабочей зоной, где возводились фундаменты, постройки, стены секретного Д-2. Как новичок в рабочей бригаде я в один момент "поддошел", стал "доходягой", не успев даже "оклематься". Меня перевели в другую бригаду. Эта подсобная бригада состояла из таких, как я, доходных. Бригада еле шевелилась, разбредаясь по помойкам. Со своей задачей, уборкой рабочей зоны, я не справлялся никак.
Не помню, за какую провинность я … попал в БУР. Нас гоняли в пятидесятиградусный мороз долбить шурфы. Мы опускались в пятиметровую глубину. Сверху нам подавали бадью. В нее мы грузили грунт. Бадья поднималась, потом опускалась к нашим ногам. Почти беспрерывный труд по десять-двенадцать часов; разогреться можно было только движением".
Весной 1952 года ослабевшего от голода и холода заключенного этапировали в Аляскитово, конечный пункт Колымской трассы, где он работал на обогатительной фабрике.
Из воспоминаний Юрия Фидельгольца: "Прибывших рассортировали по бригадам. Я угодил в фабричную бригаду, обслуживающую "постели". Объясню, как могу: горная порода – руда дробилась в мельнице, потом по конвейеру сползала в "постели", промываемая водой. "Постели", вроде решета, трясли породу. Каждый час мы должны были выключать "постели" и снимать лопатами их содержимое.
Иногда летом нас гнали на рытье шурфов в песке отвала. Без крепежа мы выгребали глубокие, четырехметровые шурфы. Из них брали ведрами пробу. Часто первобытный способ по снятию проб заканчивался печально: сыпучий песок приходил в движение, накрывал с головой сидящего в шурфе работягу. Если его отрывали и он не успевал задохнуться – значит, повезло крепко. …
Иногда нам устраивали субботники. Выводили в выходной день за зону – чистить мусорные кучи в поселке, разбивать их ломами и кирками. В субботник была и другая обязанность – перезахоранивать на кладбище покойников, зарытых наспех зимой, в жутчайшие морозы.
Каждый день нас чуть свет поднимали, торопили на поверку, потом на развод. Каждодневная "молитва" на выходе гласила устами начальника конвоя: "Внимание, заключенные! Из ряда в ряд не переходить, идти, не растягиваться, не отставать, в строю не разговаривать, не курить! Шаг влево, шаг вправо – конвой считает как побег, применяет оружие без предупреждения!" Сзади лаяли разъяренные собаки, клацали затворы..."
В дробильном отделении от пыли было не разглядеть друг друга в двух шагах, а в респираторах невозможно дышать. Многих превращал в инвалидов силикоз – болезнь легких, развивающаяся от вдыхания пыли с диоксидом кремния. В начале 1954 года дошла очередь и до Юрия.
– Отец старался вспоминать все с юмором, иначе с ума можно сойти. Он никогда не впадал в тоску, в прямую обиду. Хотя, конечно, ему было тяжело, – рассказывает Михаил Фидельгольц. – Было несколько моментов, когда он уже прощался с жизнью. Это встречи с уголовниками и самое яркое – когда он заболел. Тогда отец осознал, что ему конец, он скоро умрет.
Из воспоминаний Юрия Фидельгольца: "Несведущая в медицине начальница санчасти (жена старшего лейтенанта из оперчекотдела) пыталась уличить меня в симуляции. Когда дошло до кровохарканья, тогда только поняла, что перестаралась в своем рвении. Ведь она меня, больного, безжалостно выгоняла на работу да еще грозилась посадить за обман в карцер!
И вот я списан и нахожусь в отдельном, огороженном от других, бараке. Тут некуда торопиться, лежи, отдыхай, жди своей участи. Сплошные нары с умирающими. Кто надеется на скорую смерть, кто жаждет попасть в тюремную далекую больницу. Наши бессильные врачи кололи меня только хлористым кальцием, и все".
Когда надежды на спасение уже не было, случилось чудо. В мае 1954 года Юрия Фидельгольца неожиданно вызвали на вахту и зачитали приказ об освобождении. По решению Военной коллегии Верховного суда СССР срок наказания сократили с 10 лет до 5. Помогли хлопоты родных в Москве: из обвинения вычеркнули пункт 11.
О возвращении в столицу нельзя было и мечтать. Заключенные могли выбирать, куда отправиться на ссыльное поселение. Юрий остановился на южной и теплой Караганде, ведь после обследования в городской больнице выяснилось, что у него не силикоз, а туберкулез.
В Караганде нужно было как-то получать образование. Для бывших заключенных были доступны лишь два профиля – горные и строительные специальности. Юрий выбрал второй путь.
В 1962 году Юрий Фидельгольц был реабилитирован Пленумом Верховного суда СССР. Переехав в Москву, начал работать конструктором-проектировщиком в "Моспроекте-I". В 1967 году отстраивал разрушенный землетрясением Ташкент. Добиться успеха было непросто.
– У тех, кто прошел через лагеря, специфический подход к людям. Это не открытый миру человек, это человек, который побаивается, не доверяет, боится опять попасть в эти жернова, – поясняет Михаил Фидельгольц. – Тем не менее, отец достаточно рано, как только увидел, что я способен это понять, рассказал мне, что случилось. Он несколько лет понемногу мне все объяснял. А когда мне исполнилось 18, рассказал все уже во всех подробностях.
Эхо событий, которые начались в 1948 году, не утихало еще долгие годы.
– Даже меня это коснулось в 1984 году. Я отслужил в армии и получил направление на юридический. При поступлении нужно было заполнить автобиографию, где была графа, есть ли судимые родственники. Я написал "нет". Как я рассуждал: если человек был репрессирован, значит, судимости нет. Реабилитация по закону снимает судимость. Но в МВД СССР сочли, что это не так. Мне сказали: вы не прошли, потому что судимые родственники у вас есть, – вспоминает Михаил Фидельгольц. – А отец переживал случившееся, как мне кажется, лет до шестидесяти. И переживал очень остро. Чувство большой обиды, конечно же, сказывалось на здоровье, и без того уже расшатанном. Отец рассказывал, что в лагерях он встречал людей, которые люто ненавидели советскую власть. А сам он был просто молодым, талантливым парнишкой, который угодил в передрягу.
Юрий Фидельгольц считал своим долгом участвовать в раскрытии преступлений сталинизма, работал в обществе "Мемориал". Выйдя на пенсию, написал несколько книг о том, что ему довелось пережить. Ушел из жизни в 2015 году.
– Даже если бы мои дети своими глазами увидели, как и где сидел их дедушка, они бы, думаю, не поняли всё это до кона. Да, плохо, страшно, но настолько от них далеко… Если показать им каторгу, где отбывали срок декабристы, и Колыму – реакция будет примерно одинаковая. Но все равно музей на месте колымских лагерей нужен, полезен, – говорит Михаил Фидельгольц.
"На Колыме многое сохранилось в неизменном виде"
Директор музея истории ГУЛАГа Роман Романов считает, что посещение Колымы, возможность побывать на месте сталинских лагерей может объяснить, что действительно происходило здесь в годы сталинского террора, лучше, чем любой учебник истории.
– Я помню свои впечатления от первого посещения, – говорит Роман Романов. – Воспоминания, которые ты читал, рассказы заключенных, которые ты слышал, документы, которые видел, – всё это сливается воедино и создает даже не общую картину, а ощущение, понимание… Это совсем другой опыт. И за этим опытом будут приезжать люди из других городов, из других стран. Когда ты в хорошую погоду, в хорошей обуви и одежде, сытый и отдохнувший просто поднимаешься по сопке из жилой зоны в рабочую – и тебе уже тяжело… А рядом валяются вагонетки, которые три здоровых мужика не могут поднять… Всё встает на свои места. Ты понимаешь всё: и про нормы питания, и про условия, в которых выживали тут люди. Ты можешь применить то, что знаешь, к своему физическому опыту. И тогда приходит совсем иное понимание того, что здесь происходило.
Рядом с лагерными постройками сохранились кладбища, где в безымянных могилах покоятся заключенные, не выдержавшие испытания Колымой.
– Представьте: ты приходишь на кладбище, а на могилах кусочки от консервной банки или просто металлические таблички, на которых вообще не написано ничего. Потому что было написано краской, а за это время краска уже стерлась. И потомки людей, которые лежат в этих могилах, их внуки и правнуки, не знают даже, где именно захоронены их предки и как сюда добраться… Эти кладбища должны быть приведены в порядок. И это еще одна причина, почему колымские лагеря должны стать частью музейно-мемориальной инфраструктуры нашей страны, связанной с историей репрессий, – убежден Роман Романов.
Лагерь "Днепровский" станет лишь первым объектом масштабного культурно-исторического комплекса.
– Уникальность этого лагеря в том, что он наиболее сохранившийся и самый доступный – всего в 320 км от Магадана, – говорит Романов. – Узники ГУЛАГа, которые отбывали там свой срок, – а среди них были такие легендарные личности, как Семен Виленский, создатель общества "Возвращение", – оставили воспоминания о своей жизни в "Днепровском", об устройстве быта. Сохранилась также техническая документация и рудника, и лагеря. Мы с коллегами за несколько лет работы сделали современный срез: провели высотную съемку, съемку в формате 360°, картографирование и прочее. И теперь эти три слоя – воспоминания, документы и сегодняшнее состояние лагеря – нужно наложить один на другой, чтобы "Днепровский" стал местом, рассказывающим свою историю.
Создатели комплекса планируют со временем объединить в одну музейно-мемориальную инфраструктуру все объекты, связанные с ГУЛАГом.
– Это и бухта Нагаево, куда приходили баржи с заключенными, и пересыльная тюрьма, и "Маска скорби", и лагерь "Бутугычаг"… Должна сформироваться единая инфраструктура памяти, – говорит Роман Романов. – Это сложнейшая задача, ведь в России, как оказалось, нет опыта музеификации таких больших пространств. И если у нас получится с "Днепровским" и "Бутугычагом", получится выработать такую технологию, то мы распространим ее и на остальные лагеря. Будет создано природно-историческое пространство, напоминающее национальные парки с маршрутами разной степени сложности. Своего рода ландшафт памяти.
Первые экскурсии в "Днепровском" могут пройти уже летом 2021 года. Конечно, большого наплыва туристов сразу никто не ждет.
– Но запрос есть, и количество людей, которые захотят увидеть колымские лагеря, будет расти, – считает Роман Романов. – Ведь это не только история Колымы и нашей страны, это история человечества. Мемориальный туризм – направление, потенциал которого еще только раскрывается. Во всем мире все больше людей посещают такие объекты, как Музей топографии террора в Берлине, где сохранены руины здания, в котором располагался штаб гестапо. Их специально не восстанавливают. А у нас, в России, осталось совсем немного мест, где история ГУЛАГа не отретуширована и не стерта. Взять те же Соловки. Лагерной истории там больше нет, она вынесена из монастыря. Надписи заключенных на стенах отштукатурены. А на Колыме многое сохранилось в неизменном виде. Ты ходишь по той же тропе, по которой ходили заключенные, у тебя те же камни под ногами. Это уникально, как и ощущения, которые ты в этот момент испытываешь.
