8 сентября в Венеции закрывается выставка "Авангард в пустыне", которую представила Республика Узбекистан. В основе выставки две коллекции – Ташкентского музея изобразительных искусств и Нукусского музея имени Савицкого. Авангард при этом на 90 процентов российский – от знаменитых Кандинского и Лентулова до менее известных Уфимцева, Лысенко и других. Это дало повод для разговоров о том, что российский империализм тайно проникает в Европу под прикрытием бывшей советской республики. Однако в судьбах российских художников, "выступающих за Узбекистан", при всем желании довольно трудно обнаружить имперскую составляющую.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
Авангардные художники и их работы впервые поехали в Узбекистан в 1920 году. Ещё толком не закончилась Гражданская война, а комиссия под председательством Василия Кандинского уже рассылала по далеким провинциальным музеям работы классиков изобразительного искусства и современных художников. Каждый музей Советской России и её колоний – социалистических "республик" – должен был иметь в своих запасниках по Шишкину, Саврасову и какому-нибудь представителю авангарда. Не были исключением Бухарская и Хорезмская "советские республики", из которых чуть позднее сконструировали Узбекистан.
Бог знает, что думали "трудящиеся Востока", когда смотрели на абстракции самого Кандинского или кубистические формы Любови Поповой. Но их мнения никто не спрашивал. Большевистская пропаганда требовала направить "искусство в массы".
А для того, чтобы искусство появилось, нужны были художники. Причем, "свои", революционные, с грамотной политической повесткой. Такие, которые будут (по заданию партии) бороться с феодализмом, "байскими пережитками" и религиозным дурманом.
Художников присылали в молодую республику со всей страны – из Москвы, Петрограда, Киева, Сибири.
В творческие командировки, которые порой затягивались на годы, они ехали весьма охотно. Не только беспризорники, но и представители свободных профессий знали, что "Ташкент – город хлебный". "Ташкентом" в собирательном смысле называли все цветущие оазисы Центральной Азии. Петров-Водкин, посетивший в начале 1920-х годов Самарканд, описывал главную площадь города как буйство цвета и вкуса.
"В большей мере с площадью Регистана связаны для меня впечатления фруктовые. На протяжении лета меняются натюрморты. Урюк и абрикосы, нежные персики, перебиваемые вишнями. Впоследствии виноград засиляет все; самых разных нюансов и форм, он царит долго и настойчиво, пока не ворвутся в него кругляши дыней и арбузов и, наконец, заключительный аккорд золотых винных ягод заполнит лотки и корзины…"
Художники, которых притягивала эта колористика, были не менее яркими, чем картины восточной жизни.
"Куски жизни" Виктора Уфимцева
Виктор Уфимцев – "буйно красочный живописец" и самый "левый художник азиатской России" – детство провел в Тобольской губернии, куда его отца сослали за чрезмерную революционную активность 1905 года. Позже семья Уфимцевых переехала в Омск, где Виктор несколько лет учился "настоящей" реалистической живописи.
А потом начался хаос – две революции, Гражданская война, разрушение основ.
В марте 1919 года белый Омск посетил "отец русского футуризма" Давид Бурлюк. Говорят, что его выступление закончилось дракой между сторонниками традиционного и авангардного искусства. Победила молодость, то есть авангард. Знакомство с Бурлюком перевернуло жизнь начинающего художника.
"Идем на вечер, чтобы устроить Бурлюку скандал, а уходим обратно футуристами", – записывает Уфимцев в дневнике.
Отныне реализм, так же как и царизм, представляется ему чем-то отжившим, дремучим, дореволюционным. Жизнь требует новых форм в искусстве – задора и самолетного росчерка футуризма...
Впервые Уфимцев оказался в Туркестане (так называли Центральную Азию, завоеванную для Российской империей генералом Скобелевым) в 1923 году и сразу был поражен цветовой гаммой и ритмами Востока. В Самарканде и Бухаре расцвела его футуристическая живопись, построенная на тонких переливах цвета. Экзотика восточной архитектуры – мечети, башни минаретов, махалли, скрытые за высокими белыми стенами, – очаровала сибирского художника. Простые объемы этих архитектурных форм он вписывал в свои кубистические композиции.
С середины 1920-х годов Уфимцев вел визуальный дневник "Куски жизни" – на небольших листах картона он весело, порой грубовато, но всегда вдохновенно, рассказывал о том, что видел и чем был поражен.
Однако к концу 1930-х Уфимцев остепенился и поскучнел. Окончательно перебравшись в Ташкент на жительство, он стал делать карьеру и в конце концов возглавил Союз художников Узбекистана. На этом нетворческом посту ему пришлось распределять продуктовые пайки (на всех не хватало, поэтому хорошо кушали только "правильные" советские живописцы) и ставить свою подпись под письмами "представителей творческой интеллигенции", одобрявшей репрессии против "врагов народа"…
Усто Мумин: преображение в узбека
Одним из "врагов народа" был Александр Николаев, мечтатель из Воронежа, выпускник Высших художественных творческих Мастерских (ВХУТЕМАС), который вместе с другими молодыми художниками приехал в Ташкент в 1920 году. Перед "вхутемасовцами" стояла задача культурной колонизации "отсталой национальной окраины". Шершавым языком плаката они должны были агитировать за светлое будущее бывших подданных Кокандского и Хивинского ханства, а также Бухарского эмирата.
Но произошло нечто не запланированное организаторами идеологического десанта. Николаев влюбился в новую страну и её жителей. Главной темой его творчества, вплоть до самого ареста, были красивые мальчики и юноши, которые танцевали и музицировали, сидели в чайхане и купались в бане.
Почти за полвека до параджановского фильма "Цвет граната" Николаев написал картину "Радение с гранатом", на которой юноши ангельской наружности сидят вокруг стола в белых одеждах.
Впрочем, автором картины был уже не Николаев... Вскоре после приезда он перестал носить европейскую одежду, выучил узбекский язык и принял ислам со всеми положенными в этом случае процедурами. Свое имя художник тоже поменял и звался теперь Усто Мумин, что означало "правоверный мастер".
Много лет спустя, на допросе, он будет говорить странные вещи вроде того, что принял ислам, потому что хотел избежать возвращения в Россию к нелюбимой жене, сравнивать себя с Гогеном, а Самарканд – с островом Таити:
"Известен мне был... классический случай с крупным французским художником Поль Гогеном, который 7 лет прожил на острове Таити, живя как туземец, исполняя все их ритуалы и обычаи. У меня явилась мысль повторить этот опыт на себе". Показания Николаева А. от 19.01.1939 года
Но опыт перевоплощения действительно удался. Правда, в отличие от Гогена, советскому художнику приходилось иногда работать "по партийной линии". В 1924 году в Бухаре состоялся первый съезд компартии Узбекистана. По этому поводу Николаев/Усто Мумин (в узбекском халате) и Виктор Уфимцев занимались "праздничным оформлением города". Авангардное искусство ещё не попало под запрет, и молодые люди дали себе волю, сочетая обязательные серпасто-молоткастые символы с новейшими достижениями художественного модернизма. Неизвестно, что думали об этом "праздничном оформлении" местные жители. Хотя можно и догадаться. Даже Советская энциклопедия признавала, что "басмаческое движение в Средней Азии было окончательно разгромлено только в 1936 году".
Получается, что Вторая Туркестанская война (Первую запечатлел на своих полотнах Верещагин, сопровождавший генерала Скобелева) продолжалась больше пятнадцати лет.
Тлеющее где-то в пустыне вооруженное сопротивление советской власти делало среднеазиатскую жизнь более свободной по сравнению с Москвой и Ленинградом. Большевистские начальники не чувствовали себя здесь до конца уверенно, и даже НЭП продержался в Узбекистане значительно дольше, чем в России. Говорят, частные магазинчики, постоялые дворы и парикмахерские исчезли буквально в одну ночь 1937 года. Частная собственность была несовместима с наступающим по всей стране Большим террором.
В 1938-м Усто Мумина командировали в Москву для оформления узбекистанского павильона на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Павильон под его руководством был оформлен, но в Ташкент художник вернулся под конвоем НКВД.
Обвинение было отвратительно типовым: участие в контрреволюционной организации, готовившей теракты против руководителей партии и правительства. Необычным можно считать только мягкий приговор – три года лагерей общего режима, который художник отбывал в Западной Сибири, где-то под Мариинском.
Об этом времени у него сохранилось одно, весьма неприятное воспоминание – его укусил энцефалитный клещ, и до самой смерти Николаева мучили головные боли.
Он вернулся в Ташкент в 1942 году, работал театральным художником и больше не рисовал ангелоподобных мальчиков. Был восстановлен в СХ и, выступая на творческом вечере в честь своего юбилея, рассказал доверчивым слушателям о том, как однажды сбылась его мечта:
"Участие в театральной жизни Узбекистана дало мне возможность в 1936 году побывать с декадой узбекского искусства в Москве, где сбылась мечта многих моих лет – несколько раз увидеть И. В. Сталина на спектаклях декады и на приеме в Кремле".
Впрочем, человек, получивший всего три года по расстрельной статье в 1938-м, наверное, и правда мог испытывать искреннее чувство благодарности…
Три жизни Василия (Евгения) Лысенко
Не у всякого художника два имени и три биографии. Ученик Казимира Малевича Василий (Евгений) Лысенко был человеком настолько сложной судьбы, что можно было бы вовсе усомниться в его существовании, если бы не картины, хранящиеся в коллекции Нукусского музея.
По одной версии, Лысенко учился в Москве у знаменитого Тышлера, жил в Ташкенте, где его арестовали в 1933-м, продлили срок за попытку побега в 1938 -м и на свободу выпустили только после смерти Сталина.
Согласно второй биографии, он происходил из семьи старообрядцев, работал проводником на железной дороге, живописи учился в Ташкенте у Александра Волкова, отсидел с 1935 по 1954 год. Освободившись, уехал в Липецк.
В третьем варианте художник оказался под оккупацией во время Второй мировой войны, был угнан в Германию, а по возвращении в Ленинград "осужден и отправлен за 101 километр", после чего жил и работал по чужим документам.
Все версии объединяет то, что в шестидесятые годы художник куда-то исчезает. В самом поэтическом (третьем) варианте:
"Следы художника и человека теряются за горизонтом на рубеже 60-х годов на фоне чукотского неба, куда поехал Е. Лысенко в творческую командировку".
Ничего не знала о том, куда исчез Василий Лысенко, его родная сестра, называвшая брата Евгением и продавшая его картины Игорю Савицкому, директору музея в Нукусе (Каракалпакстан), ныне всемирно известному своей коллекцией "туркестанского авангарда".
Картина Лысенко "Бык" давно уже является визитной карточкой музея и участвует во всех международных выставках.
"Если не дашь денег Савицкому, я с тебя голову сниму"
Игорь Савицкий, художник и коллекционер, родился в Киеве в 1915 году. Его дед, профессор Тимофей Флоринский, филолог, историк Византии, член Императорской Академии наук, был расстрелян ЧК в 1919 году в порядке "красного террора" вместе с 60 членами Киевского клуба русских националистов.
После этой трагедии семья разделилась. Часть Флоринских, в том числе вдова профессора, уехали в эмиграцию. Родители Савицкого предпочли Москву, вместе с ними туда уехал его родной дядя, успешно делавший карьеру в Наркомате иностранных дел, пока его не арестовали сотрудники Наркомата дел внутренних. Отец Игоря Савицкого покончил с собой во время войны. Кажется, жизнь Савицких-Флоринских в столице нельзя было назвать счастливой. И не так уж удивительно, что с конца 1940-х Игорь Валентинович стал все чаще задерживаться в Каракалпакии. Он был участником Хорезмской археолого-этнографической экспедиции, работал на раскопках, ездил по аулам, собирая предметы искусства и быта каракалпаков.
В 1950 году он запер свою комнату в московской коммуналке и переехал в Нукус. Видимо, тогда к нему пришло осознание того, что он нашел свое Эльдорадо в окрестностях Аральского моря.
– Сначала он приехал в экспедицию как художник. А потом влюбился в Каракалпакию, и это была взаимная любовь. Здесь у него все получалось, эта земля открывала для него новые и новые возможности, он стал создателем музея. Кто бы ему в Москве дал такую возможность? Собирать искусство, какое хочешь. Практически карт-бланш. Первый секретарь Каракалпакского обкома партии покровительствовал работе Савицкого, давал деньги. Официально это были средства на поддержку каракалпакского искусства, но Савицкому разрешалось покупать работы русских художников, — говорит Мариника Бабаназарова, директор Нукусского музея имени Савицкого с 1984 по 2015 год.
Дед Мариники Коптилеу Нурмухамедов был первым главой Каракалпакской автономной республики. В 1937-м его арестовали, объявили иностранным шпионом и расстреляли неподалеку от Ташкента. Несмотря на положенное сыну "врага народа" поражение в правах, отец Мариники Марат Нурмухамедов окончил Нукусский пединститут, а впоследствии стал первым каракалпаком – членом Академии Наук. В конце 1950-х Нурмухамедов взял на работу археолога и художника Игоря Савицкого, на четверть века ставшего другом его семьи.
Если Савицкого иногда называют "среднеазиатским Третьяковым", то созданный им музей – "Лувром в пустыне". Это название родилось в начале 1990-х, когда Нукус открыли для себя французские дипломаты и журналисты. Они были потрясены не только содержанием, но и масштабом коллекции.
Почти за 30 лет своей кураторской деятельности Игорь Савицкий собрал 44 000 произведений живописи и графики, а вместе с археологическими артефактами и декоративно-прикладным народным искусством в музее находится более 100 000 единиц хранения.
В интервью корреспонденту Сибирь.Реалии Мариника Бабаназарова рассказала, как это стало возможным.
– Насколько я понимаю, без коллекции музея имени Савицкого выставка "Авангард в пустыне" просто не могла бы состояться?
– Савицкий никогда не употреблял термин "авангард". Он говорил "искусство 1920–30-х годов". Так было удобнее в те времена, да и безопаснее. Конечно, у нас есть "ортодоксальный" авангард со всеми "измами": от космизма до кубизма. Но есть и соцреализм. Для Савицкого жанровые определения вообще были не так важны, его волновал только один вопрос: искусство это или нет? Перестроечная волна прославила наш музей именно как коллекцию авангарда. Но мы сильно не сопротивлялись, нам ведь нужно было выживать. Вы не можете представить, какой кошмар тут был в конце 1980-х – начале 90-х. Посетители приходили со своими лампочками. Турки, которые строили в Нукусе текстильный комбинат, постоянно дарили нам лампочки. У музея совсем не было денег. В коридорах темнота, зимой холодно. И в такой жуткой обстановке появляются иностранные коллекционеры, готовые купить многое из собрания Савицкого. Приезжают французские журналисты, среди которых был племянник великого писателя, Патрик Сент-Экзюпери, работавший тогда шефом московского бюро. Он дважды у нас бывал и писал статьи о музее Савицкого.
– Это он придумал называть ваш музей "Лувром в пустыне"?
– А ещё "Лувр в песках" и "Лувр на Аральском море". Честно говоря, уже не помню, кому принадлежит авторство. Почему-то все думают, что это я придумала такое сравнение. Но это не так, я просто санкционировала его использование.
– Русско-Туркестанский авангард как художественное явление существует уже сто лет. Есть ли какие-то важные отличия у этого явления?
– Знаете, меня часто спрашивают наши министры в Ташкенте: почему к вам люди ездят? В Ташкенте тоже есть русский авангард. А почему у вас такая популярность? Я всегда объясняю, что один-два Кандинских в коллекции не делают погоды. А то, что собрано в Нукусе, – во-первых, это десятки тысяч качественных работ. Это совершенно иная концепция, открывающая огромный пласт искусства 1920–1930-х. Изюминка нашей коллекции в том, что Савицкий никогда не гонялся за звездными именами. Ему важнее было открыть неизвестных художников, таких, например, как Лысенко. Он предпочитал найти нового никому не известного, но оригинального художника, чем купить еще одного Шагала, Родченко или еще кого-то из знаменитостей. Поэтому у нас есть художники, которых нет ни в одной другой коллекции русского авангарда. И в этом главная ценность работы Савицкого.
– Говорят, что в двадцатых-тридцатых годах прошлого века художники уезжали из Москвы и Ленинграда в Ташкент, потому что: а) город хлебный; б) от Цезаря далеко и от вьюги. Можно ли сказать, что политическая обстановка в Узбекистане тогда была более "либеральной"?
– Многие из этих художников, которых вы видели на выставке, оказались в Узбекистане в первую очередь из-за страсти к экзотике. Была мода на ориентализм, и Восток многих манил. Поэтому они соглашались ехать в командировки, которые организовал Агитпроп. Художники делали на заказ плакаты. Прекрасный Михаил Курзин работал у Маяковского в "Окнах РОСТа" в Москве, а потом то же самое делал в Узбекистане.
– Поначалу, действительно, у нас тут был более мягкий политический климат. Но во второй половине 1930-х стало как везде. Усто Мумин, Лысенко, Курзин – они все были арестованы в Узбекистане. Страна жила по единым правилам, и некуда было убегать.
Вот, например, великий Александр Волков, который, наверное, единственный из нашей коллекции имеет международное признание.
– Его работы есть, наверное, во всех мировых коллекциях, где присутствует русское искусство. А в Ташкенте его называли "формалистом", не давали заказов, и поэтому он нищенствовал. А ещё его таскали на допросы. Когда в 90-е годы открылись архивы, я читала протоколы. Это было ужасно. Людей ломали, кто-то с кем-то сводил счеты. Для меня было потрясением узнать, что талантливый Уфимцев, председатель Союза художников Узбекистана, в военные годы распределял паёк и отказал Волкову, потому что тот был, видите ли, "формалистом".
– То есть Савицкий, несмотря на ваше близкое знакомство, ничего "лишнего" вам не рассказывал. И вы не знали о его семейной истории? О том, что его дед был расстрелян ЧК, а дядя репрессирован?
– Савицкий был очень сдержан в разговорах на такие темы. Наверное, он боялся, что может пострадать дело его жизни. Он писал: "...Я всё думаю, что окончу свои дни в тюрьме, прогорев с музеем. Но хотя бы его уже построить и довести до блеска. Так хочется, чтобы слава о музее и нашем искусстве гремела на весь мир, а там можно и в тюрьму, на покой..." Про дядю вообще никогда не говорил. Про деда рассказывал очень близким людям и шепотом. При этом не скрывал, что его бабушка живет во Франции. Её семья была довольно состоятельной. Средний класс, по нынешним меркам. У них было имение, художественная коллекции. Бабушка ему иногда писала и присылала рисовальные принадлежности.
– И тем не менее Савицкому все удавалось, видимо, благодаря покровительству вашего отца и местной власти. В американском документальном фильме "Пустыня запрещенного искусства", 1-й секретарь Каракалпакского обкома Каллибек Камалов рассказывает о том, как ему звонил главный бухгалтер обкома и жаловался на Савицкого, мол, опять денег просит, а как я буду отчитываться? Ведь с меня голову снимет министр финансов Узбекистана! А Камалов ему отвечает: "Дорогой, если не дашь денег Савицкому, я сам с тебя голову сниму. Так что выбирай". Звучит задорно, хотя и немного "по-мафиозному".
– Его действительно многие у нас поддерживали. Все было очень дружно в Каракалпакии, и патроны у Савицкого были мощные, – рассказала Мариника Бабаназарова.
Игорь Савицкий умер в 1984 году после тяжелой болезни, вызванной отравлением формалином. Он похоронен на русском кладбище в Нукусе под могильной плитой с надписью: "Гениальному спасителю красоты – от благодарных потомков".
В том же году его покровитель Каллибек Камалов был лишен полномочий и наград, а после начала перестройки стал фигурантом "хлопкового дела" .
Спустя 20 лет в интервью американской съемочной группе он с гордостью рассказывал о том, что Савицкий "создал музей на государственные деньги, но по тому чувству, как он хотел…".
В конце XX века Франсуа Миттеран назвал музей в Нукусе "одним из лучших музеев мира".
В 2002 году президент Узбекистана Каримов посмертно наградил Савицкого орденом "За выдающиеся заслуги".
"Сын катастрофы и отец всех неудачников"
В 2012 году Джулио Равацци, копирайтер рекламного агентства из Милана, проводя отпуск в Узбекистане, очень страдал от звонков своего босса, который пытался заставить его сделать срочную работу. Джулио решил отправиться в Нукус, потому что там практически отсутствовала сотовая связь. Ему был нужен этот город на краю пустыни, чтобы отвлечься от повседневных забот.
В гостинице он спросил, есть ли в городе что-то интересное. Ему ответили – музей. "Ну, конечно, музей", – усмехнулся Джулио, представляя пыльные ковры и старые кувшины в пустынных залах. Насчет залов итальянец не ошибся: в тот день он был единственным посетителем музея.
– Я помню, что там было темно, какая-то женщина включила во всех комнатах свет, и я такой: "Что?! Такая живопись висит в музее на краю света? Откуда?!".
Так началось знакомство Джулио с директором музея Мариникой Бабаназаровой. Когда она рассказала о своем учителе и предшественнике Игоре Савицком, Джулио решил, что будет писать роман. Вот уже 12 лет он собирает материалы о Савицком и его семье в архивах разных стран и пишет книгу.
– Это будет не совсем реалистическая проза, потому что в биографии моего героя остается немало тайн. Игорь Витальевич так же загадочен, как и вся эта страна – Каракалпакстан. С одной стороны, это реальное место, его можно найти на карте. Можно купить туда билет. С другой стороны, это как бы граница, где заканчивается привычная нам реальность и начинается фантастический мир Савицкого.
Здесь самый изысканный на свете музей соседствует с настоящим островом смерти, откуда просачиваются эпидемии (на острове Возрождения в Аральском море при советской власти больше полувека располагался закрытый город "Аральск-7" с полигоном по испытанию биологического оружия. – СР).
Лично для меня это место стало границей между реальностью и фантастическим миром, где возможно всё. Волшебное место, земля воображения, на которой происходят чудеса. В Библии пророки обязательно проходили через пустыню. Так же и Савицкий, словно пророк, пришел в Каракалпакскую пустыню, воскресил местную культуру и построил музей, который под самую крышу заполнил шедеврами авангарда.
– Насколько я знаю, Игорь Савицкий вел аскетический образ жизни. В книге Галины Успенской "Ташкент – прекрасная эпоха" рассказывается о посещении музея в семидесятых годах: "Мы были поражены его худобой, и мы принесли Савицкому еду – плов. Он съел две ложки этого плова, потерял к нему всякий интерес, снова обнял свою кружку с чаем и пошел нам показывать дальше". Для романа это не очень хорошо, если нет любовной линии. Или она у вас будет?
– Да, у меня в романе есть женщина, есть любовная линия, но это не основано на фактах, а придумано мной для того, чтобы объяснить, почему этот мужчина, мой герой, страстно влюбляется в авангардное искусство. На самом деле не так просто полюбить авангард.
– Вы собирали информацию о семье Савицкого в архивах разных стран. Я знаю, что вы обращались в архивы Эстонии и Украины. Расскажите о своих поисках.
– То, что я узнал о жизни его родственников, помогло мне понять самого Савицкого. Например, его дед был в Киеве очень известным профессором, у него была огромная библиотека. Он разрешал студентам приходить к нему в дом и читать все, что они хотят. Бесплатно, разумеется. Представляете, Савицкий вырос в этом доме, полном молодых людей, левых интеллектуалов, будущих революционеров. Это не могло не сказаться на нем. В эстонских архивах я нашел резюме брата Савицкого, который искал работу и приложил к письму работодателю биографическую справку. Благодаря этому я узнал, когда умерли родители Савицкого, и смог добавить немного понимания в эту загадочную историю, которую он сам никому не рассказывал. Дело в том, что его отец покончил жизнь самоубийством в 1942 году. Это было в Москве. Он отравился с помощью газа.
– Почему он это сделал?
– Разочарование в революции. До 1917 года Савицкий-старший был состоятельным человеком, дворянином с собственным "роллс-ройсом", на котором он ездил в Европу, совершая такой гранд-тур – Франция, Италия... В то же время он переживал несправедливость, царившую в Российской империи. И, как многие просвещенные русские, надеялся, что революция принесет равенство. Но, когда революция произошла, довольно быстро выяснилось, что в России мало что поменялось по сути, просто возник новый привилегированный класс – "коммунистическая аристократия".
Поэтому в моем романе он переживает, что его идеалы преданы. Виталий Савицкий совершает самоубийство во время Второй мировой войны. Он надеялся на разгром Красной Армии и уничтожение власти Сталина. А когда он увидел, что Красная Армия побеждает, то у него просто не осталось другого выбора, кроме как добровольно уйти из жизни. И совсем неудивительно, что после этого его сын покидает Москву ради своего безумного проекта, – рассказал Джулио Равацци.
"Игорь Витальевич Савицкий, сын катастрофы и отец всех неудачников, не знал, удастся ли ему спасти всех художников России, но не сомневался, что он попытается это сделать. Он не станет прятать свои сокровища в пещере, как Аладдин. Он будет подобен фреске перед Тайной вечерей, распятию, открытому для зрителей, даже если они не обращают на него внимания. Он не остановится, чтобы перевести дух, взвесить все "за" и "против", выбрать наиболее благоприятный момент. Он бросится в бой, как человек, прокладывающий рельсы перед движущимся поездом. Он не стал бы импровизировать, как джазовый музыкант, сочиняющий пьесу на ходу. Он был бы подобен "Гольдберг-вариациям" Баха, которые выражают головокружительную свободу в рамках железных правил симметрии. Он не полагался бы на тупое и мускулистое мужество Геракла, Голема или Ильи Муромца. Он чувствовал свою готовность к страданиям, непримиримое упорство и изобретательность. Он будет смотреть в лицо будущего не с гордостью победителя, а со скромностью человека, который не сдается. Никогда не сдается". Джулио Равацци. "Никто не понял – как и почему".
