120 лет назад, 9 февраля 1904 года, началась Русско-японская война. Кроме цусимского разгрома русской эскадры, она примечательна ещё и тем, что в Порт-Артуре и Владивостоке впервые была сделана попытка применить новое оружие: подводные лодки. В тот момент у Российской империи их было больше, чем у любой другой страны мира. Вот только добраться до японских кораблей русским подводникам так и не удалось. И, не разобравшись, на что способно новое оружие, русские адмиралы решили, что субмарины им не очень-то и нужны.
"Соболь" берет след
29 апреля 1905 года два японских миноносца появились у мыса Поворотный в 70 километрах от Владивостока. Они "нащупывали" подходы к русскому порту, чтобы проложить путь для главных сил эскадры адмирала Хайхатиро Того. Погода для разведки стояла превосходная: море почти не волновалось, и на нем обширными полосами лежал туман, в котором при случае мог бы спрятаться целый флот. Но до русского флота оставались тысячи миль: эскадра адмирала Рождественского еще только направлялась в сторону Ханоя, где ей предстояло соединиться с 3-й Тихоокеанской эскадрой, чтобы вместе идти в сторону Владивостока. Через Цусимский пролив. Все это должно было случиться через месяц, а пока бороться тут было практически не с кем, и капитаны миноносцев не столько искали противника, сколько зарисовывали мели, рифы и фарватеры, измеряли скорость течения, то есть занимались вещами сугубо мирными. Тем неприятнее было их удивление, когда наблюдатели заметили между миноносцами и берегом странный движущийся предмет, непохожий ни на один известный им корабль. Предмет напоминал перевернутую вверх килем яхту, однако двигался довольно энергично и явно направлялся в сторону японского отряда.
По команде капитана головного миноносца предмет был обстрелян из носового орудия. Канониры успели сделать десять или двенадцать выстрелов, но снаряды ложились слишком далеко от маленькой и маневренной цели. А потом она вдруг и вовсе исчезла, постепенно погрузившись под воду целиком. Еще несколько секунд наблюдатели видели, как поверхность моря разрезает какая-то длинная труба, но потом исчезла и она.
– Русская подводная лодка! – передал сигнальщик первого корабля. – Разворачиваемся и уходим!
И миноносцы направились к ближайшей полосе тумана.
Минут через десять на месте, где они только что находились, из воды осторожно показался перископ, а затем всплыло и все остальное – небольшая стальная "тушка" пузатой русской подводной лодки "Соболь" (вообще-то американской, проекта Holland, но об этом потом). Над лодкой повисло облачко бензинового выхлопа, и, включив все свои 160 лошадиных сил, "Соболь" ринулся в погоню. Но тут у него не было шансов: быстрые и легкие японские миноносцы стремительно таяли в тумане. Проплыв в их сторону несколько миль, командир "Соболя" Владимир Трубецкой махнул рукой и вернулся на прежний курс, вдоль берега – во Владивосток.
Примерно так выглядело первое в XX столетии (и единственное в Русско-японской войне) столкновение подводных лодок с противником. Эпизод по меркам войны мелкий и второстепенный. Однако существует версия, будто именно он сыграл ключевую роль в том, что японцы не решились на блокаду Владивостока с моря. Даже сам факт существования подводной лодки мог испортить противнику настроение всерьез и надолго.
А факт, как говорится, был налицо.
Не утонуть – уже победа...
Вообще-то подводную лодку как раз для этого и придумывали. Десятки (а если хорошенько посчитать, так, пожалуй, сотни) изобретателей на протяжении столетий мечтали создать это коварное чудо-оружие и клятвенно обещали королям, императорам и президентам, что "океан будет наш". Эскизы Леонардо да Винчи, лодка Дреббеля, испытанная королем Яковом на Темзе, "потаенное судно" крестьянина Никонорова, которое ныряло в Неву на глазах у Петра Первого… Все это были неуклюжие игрушки, от которых не было никакого проку. "Черепаха" американца Бушнелла, пытавшаяся взорвать английский фрегат во время войны за независимость, и злополучная "Ханли", где гребной винт крутили восемь матросов, взорвавшая во время войны Севера и Юга миной на длинной палке шлюп северян, но и сама отправившаяся вместе с ним на дно… Эти лодки тоже мало походили на грозное оружие, скорее – на средство изощренного морского самоубийства. Но время шло, техника совершенствовалась, и во второй половине XIX столетия субмарины начали постепенно приобретать черты современных боевых кораблей. Все равно они были "штучным товаром", экспериментальными образцами, которые худо-бедно могли погружаться под воду метров на 20, совершать там какие-то маневры и (не всегда) всплывать на поверхность. Время от времени какое-нибудь судно тонуло, порой вместе со своим изобретателем, как та же злосчастная "Ханли", которую несколько раз поднимали со дна и возвращали в строй, пока она окончательно не исполнила свой воинский долг. Подводная лодка русского изобретателя Ивана Александровского в 1870 году тоже утонула во время испытаний, но, к счастью, без экипажа. Лишь в конце 70-х годов XIX века появились "серийные" подводные лодки, которые кто-то осмелился принять на вооружение. И, что интересно, этим "кем-то" была Россия.
Да, звучит невероятно, но именно в России впервые в мире начали собирать флот боевых субмарин. Это произошло в 1881 году, когда военное ведомство заказало на Невском заводе в Санкт-Петербурге и на заводе Плато во Франции целых 50 подводных лодок конструкции изобретателя Стефана Джевецкого. Некоторые из них успели даже принять участие в Русско-японской войне – если не в качестве реальной военной силы, то по крайней мере в качестве психологического оружия. Но об этом – чуть дальше.
А пока обратимся к личности самого изобретателя этих субмарин, Стефана Джевецкого. Ей богу, она того стоит.
От баррикад до госзаказа
Как понятно из имени и фамилии, по крови Джевецкий был поляком, причем из довольно знатного шляхетского рода. Говорят, его дед Иосиф Джевецкий вместе с Тадеушем Костюшко участвовал в "ноябрьском восстании" 1830 года, которое подавила Россия (так называемом Первом Польском восстании). Но семья была богатая и владела недвижимостью в Санкт-Петербурге, Одессе и Париже, хотя жить после подавления русским императором польских свобод, конечно, предпочитала не в России, а во Франции. Поэтому "великий русский изобретатель" Джевецкий детство и юность провел в Париже. Там он окончил лицей иезуитов Святой Барбары и поступил в Центральную школу искусств и мануфактур – главную кузницу французских инженеров. Там, кстати, учились такие знаменитости, как Арман Пежо, Андре Мишлен, авиатор Луи Блерио, а однокурсником и другом Джевецкого был сам Гюстав Эйфель. Правда, в 1863 году из Парижа Джевецкий отлучился почти на год в Варшаву, когда в Польше вспыхнуло второе восстание, но не попался русским на баррикадах и после разгрома повстанцев благополучно вернулся во Францию, чтобы закончить образование и начать собственную карьеру инженера. Спустя несколько лет у него уже было запатентовано несколько интересных приборов и разработок, в том числе автоматический прокладчик курса для кораблей, который экспонировался в 1873 году на всемирной выставке в Вене. Одним словом, профессиональная жизнь складывалась многообещающе. Да и в светской жизни Парижа юный изобретатель был не последней фигурой: он постоянно принимал участие в вечеринках, появлялся на приемах и балах. Красавца-поляка, которого к тому же сопровождали слухи о его подвигах на баррикадах в 1863 году, охотно принимали во многих домах.
Казалось бы, такой человек не может даже и подумать о том, чтобы поступить на службу российскому императору. Однако именно это с Джевецким и произошло. В 1873 году в Вену, на всемирную выставку, приехал Великий князь Константин, возглавлявший тогда Государственный совет и русское военно-морское ведомство, и заинтересовался приборами талантливого польского изобретателя. А надо сказать, что перед восстанием поляков именно Константин был российским наместником в Царстве Польском, и ему неизбежно пришлось воевать с восставшими. То есть с Джевецким они были недавними врагами. Однако, как ни странно, именно к Константину у поляков имелось меньше всего претензий. Его наместничество считалось мягким, "либеральным". Он искренне пытался добром расположить поляков к Российской империи (за что позднее попал в легкую опалу при русском дворе и под пулю польского националиста – к счастью, и тут обошлось легким ранением). То есть Константин, за которым тогда были все судостроительные фабрики России (и, соответственно, огромные суммы государственных заказов), в какой-то мере был для поляков "хорошим русским". И Джевецкий охотно пошел с ним на контакт.
От предложения, которое сделал Константин, было трудно отказаться. Узнав, что изобретатель родился в имении родителей под Оршей, то есть формально является подданным Российской империи, он предложил Стефану войти в технический комитет Русского флота с окладом в 500 рублей (по тем временам это было жалование вице-адмирала). Ну, и Джевецкий, конечно, согласился. И отправился в Петербург.
Однако модернизация российского флота, для которой Константин "выписал" польского изобретателя в российскую столицу, как оказалось, откладывается. Началась война с Турцией, и нужно было решать насущные задачи. А задачи эти были довольно нелепыми. Дело в том, что после проигранной Крымской войны Россия не имела права держать на Черном море боевые корабли. Что же делать? Как воевать с турками? И кому-то в морском министерстве пришла счастливая мысль – вооружить пушками гражданские суда. Этим и пришлось заниматься Джевецкому. Он не только впихивал в беспомощные пароходы орудия мелкого и среднего калибра, но даже выходил на этих судах в море, чтобы проверить их "в деле". Одна из таких проверок чуть не кончилась для него трагически – в июле 1877 года пароход "Веста", на котором находился изобретатель, вынужден был вступить в бой с турецким броненосцем "Фехти-Буленд". На русском пароходе было всего 12 небольших орудий, однако искусство канониров помогло: турки после нескольких метких попаданий отступили. К этому моменту на "Весте" погибла или была ранена половина экипажа, а сам пароход напоминал корабль-призрак, но тем не менее ему удалось вернуться в порт. А выживший Джевецкий получил Георгиевский крест, которым гордился всю жизнь.
Орхидеи со дна морского
Когда война закончилась, Джевецкий вышел в отставку и решил немного пожить в Одессе, где как раз имелась семейная вилла. В городе тогда обитало много иностранцев, и вскоре изобретатель свел близкое знакомство с греческим банкиром и французом, хозяином одесского завода по производству сельскохозяйственной техники. Оба знакомства оказались полезными. Банкир профинансировал его новый проект, а хозяин завода предоставил станки и материалы.
Проектом этим как раз была подводная лодка Джевецкого, которую он решил создать для защиты портов. Первый ее вариант (Стефан назвал ее "Подаскаф") был одноместным и очень простым. Маленькая субмарина передвигалась с помощью педального привода, как подводный велосипед. Она (как все подводные лодки той эпохи) должна была подкрадываться к ничего не подозревающему кораблю, закреплять на его днище мину, отплывать подальше и взрывать заряд. При этом кораблю противника следовало стоять неподвижно, а матросам и наблюдателям – играть в карты.
Первое же испытание оказалось в высшей степени успешным. Лодка умело подкралась к ничего не подозревающему плотику-мишени, прикрепила мину и взорвала ее к удивлению и радости всех наблюдавших за испытаниями. Среди последних был адмирал Николай Андреевич Аркас, курировавший тогда оборону портов и отвечавший за развитие минного дела. Он немедленно предложил изобретателю построить лодку больших размеров и продемонстрировать ее в Петербурге. Что и было сделано летом 1880 года.
Новая модель, построенная на Невском заводе, была уже трехместной: два гребных винта через педальный привод крутили двое матросов, а капитан управлял движением, погружением и всплытием. Испытания должны были пройти на Серебряном озере в Гатчине на глазах наследника Александра (будущего вскорости Александра III) и его супруги Марии Федоровны.
И тут, надо сказать, Джевецкий поступил творчески. Как нынче бы сказали, "подготовил презентацию". Он заранее обследовал озеро, рассчитал самый быстрый и эффектный подход к пристани, а главное, озаботился узнать, какие цветы больше всего любит Мария Федоровна. Оказалось – орхидеи. Ну ладно, орхидеи так орхидеи, в Петербурге можно было достать что угодно. И в день "презентации" все прошло, как он наметил. Сперва, когда Александр и его супруга наблюдали за происходящим с лодки, субмарина Джевецкого трижды проплыла в прозрачной озерной воде прямо под ее днищем, вызвав испуганные и восхищенные возгласы сиятельной четы. Затем, в соответствии с программой, подводная лодка подкралась к "ни о чем не подозревающему плотику", закрепила на нем мину и сделала небольшой "бум". К этому моменту Александр и Мария уже стояли на пристани. И практически сразу после взрыва лодка Джевецкого эффектно всплыла прямо перед ними. Откинулся люк, и изобретатель грациозно соскочил на пирс с букетом орхидей в руках. Он подошел к супруге Александра, галантно привстал на колено, и произнес: "C’est le tribut de Neptune á Votre Majesté (это дань Нептуна вашему величеству)".
Конечно, Александр в 1880 году никаким "величеством" еще не был, но слово его при дворе и в министерствах значило немало. "Эта лодка, я уверен, будет иметь большое значение в будущем и сделает порядочный переполох в морских сражениях", – писал в своем дневнике будущий император. И как в воду глядел – насчет переполоха…
50 консервных банок
Уже спустя несколько месяцев Джевецкий получил роскошный заказ от морского ведомства на строительство 50 субмарин своей конструкции. 25 построили на петербургских верфях и еще 25 – во Франции. Первая армия субмарин! Эти подводные лодки распределили между Черноморским и Северным флотами примерно поровну. Впрочем, их неоспоримым достоинством был размер. Они были столь маленькими, что легко умещались на железнодорожных платформах, и потому перевозить их от порта к порту не составляло никакого труда.
Увы, на этом их достоинства и заканчивались.
Это была крайне устаревшая тихоходная конструкция, приводимая в движение мускульной силой – в то время как в Америке и Англии уже строились подлодки с электрическими моторами. К тому же в 70-е годы XIX столетия появились торпеды, которыми вооружали первые торпедные катера, и было ясно, что это – единственно возможное оружие для подводных лодок.
В этом смысле Джевецкий явно отставал от времени. Он, безусловно, был хорошим менеджером, но не слишком талантливым изобретателем. Пытаясь угнаться за новыми веяниями, он модернизировал один из образцов своей подводной лодки, впихнув в нее электромотор и аккумуляторные батареи. Но все это плохо сочеталось с педальным приводом. К тому же (поскольку моряки на флоте быстро поняли, что от подлодок Джевецкого никакого толку быть не может) новых заказов оборонного ведомства ему не поступало. И вскоре он вернулся во Францию.
Там, стремясь "сесть в последний вагон уходящего поезда", Джевецкий поспешно занялся разработкой торпедных аппаратов для подводных лодок. Ему представлялось, что эти торпедные аппараты должны навешиваться на субмарину снаружи, и он придумал неуклюжую решетчатую конструкцию, в которой торпеды лежали как в клетке. Такой аппарат вполне можно было приделать к его подводной лодке – и Александр III, которому изобретатель "по старой дружбе" написал об этой разработке, распорядился купить у него патент. Впоследствии именно "торпедные аппараты Джевецкого" стали настоящим проклятием для российских подводников. Торпеды в них покрывались ржавчиной буквально за несколько суток, так что каждый день матросы должны были заново смазывать их маслом. К тому же выпущенные из этих "клеток" торпеды предпочитали плыть куда глаза глядят и очень редко попадали в цель...
Александру III приписывают афоризм: "У России есть два союзника – армия и флот". Но созданный им союзничек в виде флота, как показали дальнейшие события, оказался очень так себе. А в той части, какую представляли субмарины Джевецкого, он и вовсе был не союзником, а какой-то декоративной моделью.
Тем не менее подводные лодки Джевецкого (их ведь было много) оставались на вооружении русского флота четверть века, вплоть до японской войны. И накануне войны их использовали именно так, как используют муляжи. На российских линкорах, заходивших в иностранные порты, этот антиквариат с наскоро приваренными "решетчатыми" торпедными аппаратами размещался на верхних палубах, чтобы иностранные шпионы могли видеть: на российском флоте существуют субмарины! Но имелся строгий приказ: не подпускать никого близко, чтобы не рассматривали, а главное, внутрь не заглядывали.
Надо сказать, это производило нужное впечатление и очень беспокоило японцев. Слухи о русских субмаринах были настолько пугающими, что позднее, когда их корабли несколько раз подрывались на русских минах, японские канониры начинали беспорядочно стрелять в воду, полагая, что причина взрыва – притаившаяся где-то там подводная лодка.
Адмиралу Того было известно, что несколько субмарин, увиденных шпионами, находятся в Порт-Артуре. Поэтому, захватив порт, японские офицеры потратили немало времени, чтобы найти затопленные русскими в одном из уголков гавани четыре подводных лодки Джевецкого. А когда подняли их на поверхность, долго не могли поверить, что эти утлые посудины с педальным приводом и есть "сверхоружие русских".
Польские корни капитана Немо
Но надо отдать должное еще одной важной характеристике лодки Джевецкого. Она, как в известном анекдоте, "во-первых, была красива". Хотя красота эта явно заемная. Ее форма почти в точности повторяла формы подводной лодки "Наутилус" с иллюстраций к первому изданию романа Жюль Верна "Двадцать тысяч лье под водой".
Это, казалось бы, неудивительно. Именно фантазия французского писателя, одинаково плохо разбиравшегося в физике, химии и географии, пленила тогда умы изобретателей во всем мире.
Однако тут интересно другое: многие полагают, что именно Джевецкий был прообразом капитана Немо. Действительно, он мог быть знаком с Жюль Верном, поскольку в Париже в 60-е годы XIX века они посещали одни и те же салоны. И в первом варианте романа, который Верн написал в 1869 году, капитан Немо объявлял себя поляком, потерявшим семью и родину в борьбе с российскими узурпаторами и поклявшимся мстить всем императорам мира. Но литературный агент Жюль Верна, ознакомившись с текстом, пришел в ужас. Потому что переводы и российские издания романов приносили автору (и агенту!) не менее двадцати процентов дохода. Уже тогда Жюль Верн был популярен в России едва ли не больше, чем во Франции. А с годами (и даже, как мы знаем, спустя столетие – ведь и сейчас полные собрания Жюль Верна стоят чуть не в каждом российском доме) Россия стала, может быть, единственной страной, где у французского фантаста оставались читатели. Поэтому прозорливый литагент объяснил писателю, что поляк на роль главного героя не подходит. Цензура в России книгу запретит. И Жюль Верн был вынужден согласиться. В итоге Немо превратился в какого-то не вполне внятного индийского принца, пострадавшего от неких колонизаторов.
То, что образ капитана Немо вдохновлен Стефаном Джевецким, – это, конечно, весьма сомнительно. Польский изобретатель был хорош собой, и над ним вился ореол легенды "свободолюбивого поляка", но все-таки подводной лодкой он занялся лишь спустя десять лет после выхода романа в свет. Да и сделал он ее для русских, а не для борьбы с ними. Хотя, конечно, лодка получилась такая, что кто его знает.
Злосчастный "Дельфин"
В первые годы XX века обзавестись новыми субмаринами стремились практически все сколь-нибудь уважающие себя морские державы. Англия, Германия, Франция, Америка… Ну а российский флот подводных лодок все еще почти целиком состоял из архаичных аппаратов Джевецкого, которые, впрочем, по большей части давно вышли из строя. Из нескольких списанных субмарин сделали буйки на входах в порты, другие просто распилили на металлолом. В Российском военном ведомстве понимали, что нужно делать свою подводную лодку, но финансирование на подобные проекты выделялось скудное. Тем не менее в 1903 году, используя "принцип наименьших затрат", под руководством талантливого корабельного инженера Ивана Бубнова на Невских верфях была построена первая полностью отечественная подлодка, причем вполне современная и не очень-то маленькая – водоизмещением более 100 тонн. На лодке использовался бензиновый мотор для дальних походов по поверхности моря, и электромотор, позволявший проплыть под водой более 60 миль. Имелся даже камбуз для приготовления пищи, с электроплитой, и система вентилирования воздуха. В качестве оружия использовались те же злосчастные аппараты Джевецкого, но по крайней мере не один, а целых два.
Это был "Дельфин", на котором учились многие российские подводники. Правда, не всем повезло выжить в этой "школе". 16 июня 1904 года, во время очередных занятий, в которых участвовали почти 40 человек, подлодка неожиданно затонула у западной стенки Балтийского завода. Из-за досадного конструктивного недостатка вода хлынула в люки и "Дельфин" почти мгновенно ушел на дно. Большая часть команды и курсантов погибли.
Можно было бы догадаться, что "Дельфин" – корабль невезучий. Но нет! Его подняли, модернизировали и снова отправили на службу. И, конечно, скоро случилась следующая беда, причем там, где ее ничто не предвещало.
5 мая 1905 года "Дельфин", отправленный "на войну", стоял у пристани во Владивостоке, на очередном мелком ремонте. На лодке чинили руль, а для этого пришлось снять заправочные горловины с бензиновых баков. Поскольку вонял бензин невыносимо и его пары плотно заполнили матросские кубрики, команда была отправлена на берег. На лодке оставался только "машинный машинист Хамченко", которому предписано было соблюдать максимальную осторожность и ни в коем случае не пользоваться открытым огнем. Он и не пользовался.
Но поздним вечером мимо стоянки "Дельфина" проходил квартирмейстер с одного из крейсеров. Он хотел перейти на службу к подводникам и интересовался устройством подлодки. Вышедший на пирс перекурить Хамченко разговорился с ним, и вскоре оказалось, что они земляки.
Встреча земляков! Это явление, которое в физике можно было бы описать как встречу двух положительно заряженных частиц идиотизма, часто приводит к драматическим последствиям. Вот и для "Дельфина" оно стало роковым.
– А можно посмотреть, как там у вас внутри? – с любопытством спросил квартирмейстер.
– Конечно, земляк! – беззаботно ответил Хамченко. – Залезай, только ненадолго, уж больно там бензином воняет!
И галантно пропустил нового приятеля в темное чрево субмарины, которое едва освещалось слабыми электрическими лампочками. Один за другим они спустились вниз, а затем, вероятно, квартирмейстеру показалось, что в лодке слишком темно, и, чтобы получше оглядеться, он достал из кармана спички…
Мощный взрыв выбросил полуобгоревшего Хамченко через люк на пирс. В недрах "Дельфина" бушевал пожар, и каждую минуту раздавались новые взрывы, оставлявшие все меньше надежд на то, что аппарат останется на плаву (и тем более, что из него выйдет живой квартирмейстер, имя которого история не сохранила). Действительно, через три часа тщетных попыток потушить огонь корабль скрылся под водой. К счастью, он погрузился не слишком глубоко, метров на 10, так что в очередной раз поднять лодку вроде бы не составляло большого труда. Но когда на следующий день с помощью плавучего крана ее почти вытащили на поверхность, раздался новый взрыв. Видимо, аккумулятор продолжал выделять гремучий газ, который детонирует от малейшей искры. Лодка снова ушла на дно. На следующий день ее опять попытались поднять – и опять прозвучал взрыв. Так повторялось пять раз! Наконец на шестой "Дельфин" (а, вернее, то, что от него осталось) удалось вытащить с глубины и перевезти в ремонтный док, где он и оставался до самого конца Русско-японской войны.
"Свечи зажигания? Довольно казенных, стеариновых!"
"Дельфин" не спешили восстанавливать, потому что в это время его конструктор Бубнов работал над новыми проектами лодок, более крупных и современных. Правда, к началу японской войны ему удалось закончить лишь одну – "Касатку", водоизмещением 160 тонн. Ее также спешно направили во Владивосток, вслед за "Дельфином". Две русские подводные лодки, к тому же ломавшиеся едва ли не через день, – конечно, они не могли "сделать погоду" на фронте. Но вместе с ними на Дальний Восток были отправлены другие субмарины, закупленные Россией за рубежом.
Закупить, впрочем, удалось не слишком много. В мае 1904 года в Германии, у Круппа, для России были заказаны три подводные лодки, и немецкая фирма в качестве подарка преподнесла российским партнерам небольшую экспериментальную субмарину, которую назвали "Форель". Она весила всего 17 тонн и умещалась на железнодорожной платформе, но на длинные расстояния плавать не могла. Еще один контракт заключили в Америке, на поставки пяти лодок Лэка Protector, от которых отказался флот США. Первый образец этой лодки был передан России в 1904 году, а остальные четыре так и не были построены, хотя оплату за них внесли в полном объеме. Оказывается, японцы заплатили американскому предпринимателю еще больше, и он оттягивал исполнение заказа до конца войны. Так что у России был только один Protector, который назвали "Осетр". Его тоже отправили на Дальний Восток. И, наконец, была одна более-менее приличная американская субмарина Fulton, которую в России назвали "Сом". Ждали еще несколько лодок, которые спешно доделывали на Невских верфях и везли из Америки и Европы, но они запаздывали. Так что в 1904 году подводный флот России можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Вся эта разносортная "рыбья стая" собралась в начале Русско-японской войны в бухте Владивостока. И, что называется, "ждала у моря погоды". Потому что долгое время ей попросту нечем было воевать – у нее не было торпед.
Вот как-то так получилось, что эти подводные лодки (порой ценой героических усилий) удалось буквально за месяц переправить с Балтики и Черного моря. Собрать, наладить, приготовить к плаванию. А торпеды для их торпедных аппаратов потерялись на железной дороге, лежали в загнанных в тупики грузовых вагонах, и найти их на всем пространстве перегруженного войной Транссиба никто не мог в течение семи месяцев.
И командовавший флотом во Владивостоке вице-адмирал Николай Скрыдлов, и сменивший его весной 1905 года адмирал Бирилев искренне не понимали, зачем им нужны подводные лодки. Раз это такое замечательное оружие, тогда почему не выходят в море и не топят корабли? Им было все равно, есть ли у них торпеды или нет, и чуть не каждый день на подводников сыпались приказы атаковать врага. Поэтому лодкам приходилось время от времени покидать бухту и ходить на разведку, осторожно наблюдая издали за перемещениями противника. Это было самое большее, что они могли сделать. При этом изнашивались моторы, портились аккумуляторы, а ремонты затягивались из-за отсутствия запчастей. Бесконечные просьбы помочь с их доставкой еще больше раздражали Бирилева, который, видимо, был человеком "старой школы" и разбирался в технике как бог Саваоф. Сохранился, например, подлинный бланк приказа начальника отряда подводных лодок о выделении 24 французских свечей зажигания для бензинового мотора, на котором недрогнувшей адмиральской рукой написано: "Довольно и двух фунтов казенных, стеариновых!"
Задыхайся, но плыви!
Торпеды прибыли во Владивосток только 29 марта 1905 года, то есть за полтора месяца до рокового Цусимского сражения. Но шансов принять в нем участие у русских подлодок все равно не было. Слишком далеко. Самым мореходным в русском подводном отряде был "Сом", он отваживался удаляться от гавани на 120 миль и уходил в плавание на 8 дней. Но это, по сути дела, был настоящий подвиг.
Даже если забыть про ненадежность техники, невозможность определить расстояние до дна и ежесекундную опасность наткнуться на риф или мину, обычное плавание на подводной лодке той эпохи было похоже на нисхождение в ад. Холодильных машин или обогревателей воздуха не было, а о регенерации воздуха речь вообще не шла. Пригодность его для жизни определялась спичками – если спичка не воспламенялась, а только шипела, значит, пора всплывать. Но даже когда кислорода хватало, дышать было тяжело: аккумуляторы при зарядке выделяли ядовитые газы, которые попадали в матросские кубрики, а бензиновые пары из моторного отсека доводили всю команду почти до потери сознания – и к тому же грозили взрывом, как на злополучном "Дельфине". Дизели еще не появились, и это был настоящий бич подводных лодок: практически постоянно подводники рисковали или взорваться, или потерять сознание и задохнуться. Поэтому неудивительно, что перед выходом в море экипаж писал прощальные записки родным, которые хранились до возвращения, а потом уничтожались. Перед каждым последующим выходом все повторялось вновь.
Тем не менее на подводных лодках служили только добровольцы, а их капитаны Михаил Тьедер, Иван Ризнич, Владимир Трубецкой и другие упорно выходили в море, чтобы найти вражеские корабли и, потопив хотя бы один, продемонстрировать преимущества подводного оружия. Но до конца войны им это сделать не удалось. А когда война закончилась (причем самым позорным для России образом, с потерей и большей части флота, и Порт-Артура), подводники de facto оказались среди проигравших. За ними не числилось никаких заслуг и побед, поэтому в министерствах и при дворе возобладало мнение (которого и без того придерживались адмиралы старой школы), будто подводные лодки – дорогие и бессмысленные игрушки.
Вице-адмирал Рожественский, позорно проигравший Цусимское сражение, в 1906 году призывал "отказаться от подводных лодок, которые навсегда останутся слепыми и беспомощными". Такого же мнения придерживались более молодые и просвещенные представители адмиралтейства. Даже адмирал Колчак предлагал не тратить миллионы рублей "на опыты", на "сомнительную и заведомо неудовлетворительную силу" – подводные лодки.
Поэтому к началу Первой мировой войны у России, первой страны, создавшей когда-то подводный флот, имелось лишь 15 субмарин разномастных (и зачастую устаревших) конструкций. В разы меньше, чем у других государств, вступивших в войну.
И когда 22 сентября 1914 года с атакой немецкой U-9, потопившей за час три британских броненосца, началась новая эпоха морских войн, стало ясно, что российские власти, министры и адмиралы прозевали самое главное.
Увы, не в первый и не в последний раз.
Что еще почитать по теме:
1. Мемуары первых подводников. "Из бездны вод". Москва, 1990
2. Алексей Новиков-Прибой. "Цусима"
3. Жюль Верн. "20 000 лье под водой"
4. "Дельфин". История подводной лодки
5. "Действия подводных лодок в войне с Японией". Статья на сайте военного флота
