В 1929 году сибирский исследователь и краевед Пантелеймон Казаринов получил из типографии пробные экземпляры первой Сибирской советской энциклопедии – плод напряженного труда целого редакционного коллектива. Казаринову удалось издать три из четырех запланированных томов. А спустя четыре года после выпуска первого тиража энциклопедии, в январе 1933-го, автора в составе большой группы сотрудников энциклопедии арестовали и обвинили в подготовке заговора Западно-Сибирской белогвардейской повстанческой организации. Через несколько лет решением особой тройки Казаринова расстреляли. Только спустя годы семье удалось выяснить, что их предок был убит в карельском Сандармохе.
Пантелеймон Казаринов родился в Иркутске в 1885 году. Учился в духовной семинарии, но в 20 лет был из нее исключён – за "политическую неблагонадёжность". Окончил юридический факультет Петербургского университета, вернулся в Иркутск. Работал мировым судьей, товарищем прокурора. В декабре 1919 г., накануне падения власти Колчака в Иркутске, выпустил из Александровского централа почти всех политзаключённых. В 1920 г. был избран судьей первого советского народного суда.
Казаринов увлекался краеведением, в 20-е стал председателем Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. Для работы над первой Сибирской советской энциклопедией, идею которой он вынашивал несколько лет, Казаринов с семьей переезжает в Новосибирск и становится директором Сибирской краевой научной библиотеки. К 1933 году вышли первые три тома энциклопедии, готовился четвертый. О том, как сложилась семья ученого после его ареста, корреспонденту Сибирь.Реалии рассказал Дмитрий Казаринов, правнук ученого.
– Сыновья моего прадеда учились в Томском политехе на геологоразведочном факультете. Моего деда, Евгения Пантелеймоновича, сразу выгнали из института как члена семьи врага народа, а брата Владимира почему-то оставили. Загадка. В семье этот факт тоже никак не объяснялся. Единственно возможная версия состоит в том, что Владимир учился на четвертом курсе – считай, готовый специалист. Пожалели, а может, народному хозяйству не хватало кадров. Евгений только окончил первый курс и, видимо, представлял меньшую ценность. После отчисления из вуза он прошел весь трудный путь члена семьи врага народа – стал рабочим, воевал моряком на Балтийском флоте, защищал блокадный Ленинград на канонерской лодке. Гидрологический техникум дед Евгений Пантелеймонович закончил уже после войны. У Владимира все сложилось более благополучно: стал заслуженным геологом РСФСР, доктором геолого-минералогических наук, профессором, лауреатом Ленинской премии. Эти два человека, которые, если оценивать по их отношению к действующей власти, фактически находились по разную сторону баррикад, но продолжали оставаться родными людьми – общались, как общаются братья, собирались вместе, отмечали праздники. На моей памяти они ни разу не обсуждали несправедливость судьбы, когда один "вышел в люди", а другому пришлось зарабатывать на жизнь тяжелым трудом.
…Только у Евгения Пантелеймоновича была особенность – он всю жизнь очень много читал и за праздничным столом любил блеснуть эрудицией, что в окружении наших друзей было совсем непросто. Читал он стихи тех поэтов, что при советской власти почти не издавались, называя строки, которые обозначались в редких изданиях многоточием. Факт диаметрально противоположной, скажем так, социальной принадлежности моих дедов я осознал только спустя несколько лет после их смерти.
– Как обсуждали судьбу Пантелеймона Константиновича? Вы знали о его вкладе в развитие науки, создание первой сибирской энциклопедии?
– У нас не было мысли, что наш прадед – великий ученый. Да, мы знали, что он занимался краеведением, много сделал для создания в Новосибирске областной научной библиотеки, работал над энциклопедией края, но мы не считали это чем-то выдающимся. Сейчас я понимаю, что нас, детей, оберегали от "острых" тем, и в разговорах трагическую судьбу прадеда старались обходить стороной. В 90-е годы стало можно говорить обо всем, включая сталинские репрессии и многое другое, но мы остались с этими загадками одни – отвечать было уже некому.
Я хорошо помню тему, на которую неизбежно сбивались все разговоры родни за праздничным столом, – мы больше не враги народа. "Сняли клеймо! Дожили, свершилось!"
Из воспоминаний Владимира Казаринова (1912–1978), сына Пантелеймона Казаринова.
"В 1926 г. заведующий книжным магазином в Томске Михельсон предложил Сибкрайиздату издать однотомный справочник по Сибири. Тогдашний заведующий издательством М. М. Басов загорелся идеей и его усилиями издание выросло из справочника до энциклопедии. В Новосибирске организовался аппарат редакции, который возглавил папа, приглашенный на должность ученого секретаря. Издательская группа возникла в Москве, где техническим и выпускающим редактором стал А. Н. Турунов. Начался долгий путь по совершенно неизвестной дороге. Лишь через два с половиной года вышел первый том ССЭ. Пробные экземпляры вышли в 1929 году. Книга вызвала много положительных откликов в столичной и провинциальной печати. Папа писал тогда одному из своих сыновей, Анатолию: "До сего дня у нас был один единственный экземпляр тома. Он не лежал ни минуты, ни вечера без движения. Его носил каждый из нас домой, обносили по городу, давали на просмотр, показывали и издали. Им усмиряли врывавшихся подписчиков. Плохого и даже сдержанного отзыва я пока не слышал. А. А. Ансон передавал том на вечер тов. Кисис, секретарю крайкома (заместителю Эйхе), он вернул с одобрением без единого замечания. Говорит: “Поподробнее бы. Не так сжато. А какое, черт побери, обилие материала!"
– О чем чаще всего говорили, когда собирались всей семьей?
– Я хорошо помню тему, на которую неизбежно сбивались все разговоры родни за праздничным столом, – мы больше не враги народа. "Сняли клеймо! Дожили, свершилось!" – вот так говорили. Я не застал 30-е годы, когда быть врагом народа, членом его семьи означало огромное поражение в правах, конец карьеры, учебы. Но по тому, как об этом говорили мой отец, дед, дядя, – по интонациям, формулировкам – было очевидно, чего стоило пережить все это.
Главным следствием реабилитации была возможность получить образование. Когда я поступил в железнодорожный институт, мой дед был безумно рад – гораздо больше, чем я. Он, моряк, агитировал за водный, мечтал, чтобы я выучился на механика, а там и на помощника капитана. Для него мое поступление было весомым подтверждением, что все плохое кончилось и у меня есть возможности, которых он был лишен.
Если бы не убийство Кирова, прадеда бы освободили. Анна Фоминична говорила с Вышинским 22 ноября, а 1 декабря убили Кирова
Из воспоминаний Владимира Казаринова
"Папу арестовали в январе 1933 года, вскоре после Рождества. Обыск продолжался с восьми вечера до семи утра. Так называемое следствие шло год. Папу обвинили в подготовке вооруженного переворота и отправили на Соловки, в заключение в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) на 10 лет исправительно-трудовых работ. Это страшное слово было в то время пугалом для интеллигенции. Нездоровое сердце избавило папу от общих работ, его определили в библиотеку Соловецкого лагеря. Это было удачей в тех обстоятельствах: интересные старинные книги, журналы, газеты. Пантелеймон Константинович работал над переводом на русский язык карело-финского эпоса Калевала, труд передал в монастырский музей. Составил большой путеводитель по Соловецкому архипелагу, которым в настоящее время пользуются ученые. Он очень любил рисовать. В Соловецкой библиотеке позже нашли несколько рисунков, выполненных карандашом. Его дочь Варвара рассказывала, что «отличительной чертой всех писем отца, которыми я располагаю, является стойкий оптимизм. Несмотря на суровые условия жизни, безнадежность и тоску, он всячески успокаивал нас, особенно подробно описывал работу в Соловецкой библиотеке, природу острова".
– О Сталине не говорили?
– Нет. Спустя годы мы обнаружили, что в гибели нашего прадеда … дело не только в Сталине. Понимаете, Пантелеймону Константиновичу не повезло в самый последний момент. С ним ведь практически разобрались, его освобождение было делом решенным, зампрокурора СССР Вышинский лично обещал жене прадеда Анне Фоминичне помочь с освобождением. Ей удалось, считай, невозможное – добиться свидания со своим арестованным мужем. Именно во время свидания, по ее воспоминаниям, Пантелеймон Константинович изложил ей все то, что она впоследствии рассказала Вышинскому.
Если бы не убийство Кирова, прадеда бы освободили. Анна Фоминична говорила с Вышинским 22 ноября, а 1 декабря убили Кирова, и… всему конец. Спустя годы мы узнали, что прадеда расстреляли в 1937-м, а по другим сведениям – в 39 году.
Из воспоминаний Владимира Казаринова
"Маме не давали свидание пять дней, пока наводили справки. В тюремной камере на Поповом острове родители прожили вместе 10 дней. Мама вспоминала день расставания: "Я много раз возвращалась и опять целовала Поню, а он стоял скучный и смотрел мне вслед". Через год после свидания папа был снят с работы в библиотеке. Его назначили ночным сторожем. Последнее письмо за № 36 (папа нумеровал письма) датировано 8 ноября 1936 года. Нарастающее на Соловках ухудшение режима оборвало переписку. Только в 1958 году за две недели до маминой кончины нам принесли бумагу, где сообщалось: "Гражданин Казаринов П.К. умер 27 октября 1939 года". Причина и место смерти указаны не были".
В августе 1958 г. семья получила сообщение: "Дело по обвинению Казаринова Пантелеймона Константиновича […] пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 29 июля 1958 г. Постановление от 5 августа 1933 г. в отношении Казаринова П.К. отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Казаринов П.К. по данному делу реабилитирован".
– И что, никогда не возникало вопроса – кто виноват?
– Этот вопрос мы стали задавать будучи студентами, но те, кто могли ответить на него, уже ушли из жизни. В советские годы вся семья старалась жить так, будто Сталина не было. Есть только Родина, есть дело, которое ты должен сделать в жизни, а Сталин, равно как любая власть, явление временное.
Сам Пантелеймон Константинович в юности разделял социалистические идеи равенства, братства и был даже исключен из духовной семинарии как неблагонадежный. Как он относился к различным "перегибам" – сказать сложно, поскольку никаких воспоминаний от него не осталось, остались разве что письма, и то – личного характера. Моя версия состоит в том, что он был прежде всего ученый, посвятивший свою жизнь исследовательской работе. Текущую политическую конъюнктуру оценивал прежде всего с той точки зрения, насколько она будет мешать или помогать его делу.
Оба мои деда были партийные. Но тема коммунизма не поднималась, не была дискуссионной. Членство в КПСС воспринималось как необходимость, которая не обсуждалась. Альтернативы не было.
– Альтернативы чему?
– Возможности что-то сделать в своей жизни. Логику семьи в этом отношении формулировал мой отец, когда я спросил его, стоит ли вступать в комсомол. Он ответил просто: "Вот представляешь, завтра война, вас построят строем и скажут: комсомольцы, шаг вперед. Получается, те, кто достоин. А ты что, стоять будешь?" Я понял, что надо вступить, чтобы быть впереди. Но никакого идеологического налета в отношении моих родных к партийной системе не было. Членство в ВЛКСМ и партии означало возможность участвовать в делах своей страны. Комсомолец и коммунист – это не всегда политрук. Я вам больше скажу: сейчас, спустя годы, я горжусь, что был комсомольцем. Мне говорят: как ты, верующий человек, мог быть комсомольцем, ведь они попов вешали? Было такое, говорю, но я не вешал. Для меня комсомол – это стройотряды в сибирской глубинке, строительство железнодорожной ветки и другие безусловные вещи. Но вместе с тем я и веры своей не отдам, чтобы классики ленинизма ни говорили.
– Сталина как бы не существовало, с коммунизмом отношения сложные. На какие в таком случае идеалы вы в юности ориентировались?
– Возможно, из-за семейной скромности, которая не позволяла возвеличивать близких, но скорее, по зову сердца, мой дед и я ориентировались на Гарина-Михайловского – царского инженера, который строил мост через Обь. Сейчас его роль оценивается неоднозначно, говорят, что больше, чем он, вложили своих сил другие инженеры, но для нас его фигура до сих пор важна своим сочетанием компетенций, редким даже для нашего синтетического века.
Гарин-Михайловский мог и мост построить, и описать этот мир – так, что дыхание захватывало. Однажды мне удалось быть достойным его памяти. Я был начальником участка, мы строили здание асфальтового завода, это в деревне Шмаково за поселком Плотниково. Проект делал "Новосибирскавтодор". Когда мы начали устанавливать балки перекрытия, я понял, что конструкция здания не выдержит такой нагрузки. Сделал расчеты, как нас учили в институте, и понял, что прав. На следующий день доехал до "Новосибирскавтодора", показал проектировщикам свои расчеты. Они выслушали меня, молодого прораба, – несколько снисходительно, как мне показалось. А спустя несколько дней из ДРСУ пришла служебка с указанием – усилить конструкцию. Мои расчеты оказались правильными.
– Сибирская советская энциклопедия ни разу не переиздавалась с 30-х годов. Но память о вкладе в науку Пантелеймона Казаринова все же жива…
– Это было большой неожиданностью для нас. Память о нем жила все годы, будучи закапсулированной в профессиональной среде. Сотрудники новосибирских библиотек, в частности основанной им областной научной библиотеки, помнили нашего деда, иркутского краеведа и библиографа и сохраняли свидетельства о нем.
Сейчас, оценивая все сделанное моим прадедом и его соратниками, я понимаю, какой огромный объем работы они проделали. К моменту составления энциклопедии изучение Сибири находилось в ужасном состоянии. Например, по свидетельству исследователя Севера Отто Юльевича Шмидта, когда для Большой советской энциклопедии отпечатали первую карту, то Красноярск оказался на Оби, а Новосибирска не было вовсе. Или выяснилось, что Колыма протекает на 300 км западнее, чем изображено на картах. Каждый факт из каждой словарной статьи надо было проверять досконально.
При обыске все экземпляры энциклопедии были конфискованы, и впервые тома я увидел только в 2015 году, когда отдел ценных и редких книг основанной прадедом Новосибирской научной библиотеки организовал выставку "Легенда сибирского краеведения". Тогда же показали и макет четвертого тома, отпечатанный в 1937 году тиражом в 25 экземпляров. У прадеда были большие планы по дальнейшему развитию новосибирской библиотеки: он доставил в Новосибирск библиотеку Колывано-Воскресенских заводов из Барнаула, договорился со многими крупнейшими библиотеками страны о передаче дублетных экземпляров для формирования фондов только что созданной краевой научной библиотеки. Благодаря ему библиотека еще в 30-е годы стала крупнейшим научным центром.
После этой выставки я совсем другими глазами посмотрел на архив, который собирал мой дед, – документы сталинской эпохи, фотографии, вел генеалогические изыскания. Очень нетипичное для советского времени занятие. Смысл своей работы он объяснял скромно – мол, хобби у меня такое. Я начал разбирать его бумаги, читать их, сразу же появилось множество вопросов, но задать было уже некому. Дед умер еще до начала 90-х.
– Ваш прадед стал жертвой политических репрессий. Что вы думаете о современной политической ситуации в стране?
– В партии "Яблоко" я был членом политсовета, помощником Сергея Митрохина, бывал в Госдуме. Мне довелось поработать практически на всех выборах, которые проходили в Новосибирске. Моя задача была менеджерская, организация избирательной кампании и определенный блок задач в избирательных штабах. Но в начале нулевых с политикой я завязал. Как ни странно, к этому меня подтолкнул лично Явлинский. В один из своих приездов, оценивая на встрече с политсоветом текущую ситуацию, он заметил: "Заниматься политикой – то же самое, что зайти босыми ногами в общественную уборную". Меня эта фраза, как говорят, "зацепила". Сравнивая политику и уборную, Явлинский, увы, во многом прав…
