Этот уникальный материал ждал публикации более двадцати лет. В 1990-х историк и краевед Яков Яковлев отправился в Нарымский край с бытовой видеокамерой, чтобы записать песни "спецов" – спецпереселенцев тридцатых годов. В то время раскулаченные крестьяне принудительно переселялись в Нарым. Советские газеты не писали об этой массовой депортации. Тема была под запретом. А крестьяне знали только один способ рассказать о своих страданиях – сложить об этом песню. Сейчас никого из этих людей уже нет в живых. Но благодаря экспедиции Яковлева сохранились видеозаписи и расшифровки песен "спецов". Сибирь.Реалии публикуют эти песни и рассказ Якова Яковлева о его экспедиции в Нарым.
В отрочестве и ранней юности я много раз слушал народные песни в сибирском посёлке Тогур, на берегу реки Кети, где проживала моя родня. Веселиться старшее поколение умело. Несмотря на пережитые страдания – ссылку, спецкомендатуру, голод, колхозное рабство, войну – они устраивали застолья, шутили, дурачились, плясали и пели…
И в песнях нередко звучало – о неволе, тюрьме, побегах, судах. В юности эти песни казались мне какой-то уголовщиной, чем-то недостойным приличной компании. Было непонятно, как мои родители, дядьки и тётки – честные трудяги, далёкие от блатного мира, – могут любить и петь эти песни.
Лишь много позже пришло понимание, что "тюремные", "лагерные", "арестантские", "блатные" песни – это часть русской и сибирской культуры; что они могут являться объектом внимания исследователей и писателей. У жителей Нарымского края, четыре века служившего местом массовой ссылки, тюремное мироощущение возникает буквально на генетическом уровне. В советское время, когда редкая семья не познала тюрьму, ссылку или спецпереселение, эта часть песенного фольклора стала ещё более распространённой. Поговорка "от сумы да от тюрьмы не зарекайся" была в этих краях понятна каждому, тюремная песня стала частью жизни каждой семьи. Очень хорошо это передано в пронзительно-щемящем рассказе Василия Шукшина "В воскресенье мать-старушка…", где слепой гармонист поёт односельчанам старинную тюремную песню.
"…Передайте передачку,
А то люди говорят:
Заключённых в тюрьмах много –
Сильно с голоду морят.
Бабы, старики, ребятишки как-то всё это понимали – и что много их там, и что морят. И очень хотелось, чтоб передали тому несчастному "сидельцу", сыну её, эту передачку – хоть поест, потому что в "терновке" (тюрьме), знамо дело, несладко.
С середины 1950-х гг. тюремная песня, до той поры бытовавшая, помимо криминальной среды, только в "рабоче-крестьянских массах", распространилась ещё шире – стала модной у интеллигенции.
В основе моды на блатные песни лежало чувство протеста
В основе этой моды на блатные песни лежало чувство протеста. Причины его возникновения проанализировал театральный критик Константин Рудницкий: "Улыбчато-бодрые, бойкие, задорные или же мило-сентиментальные песни, которые лились с эстрады, с экрана и из чёрных тарелок репродукторов, знать не хотели ни о кровоточащих ранах недавней войны, ни о других социальных бедствиях. Инвалидов не видели, вдов и сирот не замечали, о голоде и слыхом не слыхивали, ну а такие мелочи, как бытовые неустройства, сырость бараков или фантасмагорическая перенаселённость коммуналок, авторов этих песен и подавно интересовать не могли. Горечь, скопившаяся в душах, тревога о пропавших без вести или канувших "без права переписки" в какие-то чёрные провалы бытия – всё это словно бы не существовало, не волновало песенную гладь".
Нарымский тюремный фольклор досоветского периода стал достоянием исследователей только в середине XX века. Вот только фольклорные экспедиции в советские времена собирали и публиковали невольничьи песни исключительно царской поры, вынужденно обходя их новейшие образцы. Хотя работали исследователи в сёлах, сплошь и рядом занятых спецпереселенцами и отсидевшими или амнистированными жертвами сталинизма.
Поэтому песни спецпереселенцев до сих пор остаются не поднятым пластом фольклора, в котором сохраняются свидетельства трагедии русского крестьянства ХХ века. Упущенный и не зафиксированный в своё время, этот фольклор исчезает вместе со стариками прямо на глазах.
В 1990-х годах на севере Томской области мне удалось зафиксировать 31 текст: 26 песен и 5 частушек. Некоторые из них удалось восстановить только после опроса 2–3 информаторов. Есть и фрагменты (неполные редакции) песен, которые, однако, имеют ценность даже в усечённом виде и к тому же могут послужить отправной точкой для поиска конкретной песни последующими собирателями фольклора.
Почти все информаторы, поделившиеся со мной сохранённой и опоэтизированной памятью, – бывшие спецпереселенцы. Многие их них – мои родственники. Если бы сталинские лагеря не выдернули из моего рода старшее поколение мужчин, а голодоморные погосты – младшее поколение детей, то фольклорных текстов в этом очерке было бы в несколько раз больше.
Ближайший к этому жанру фольклор, конечно, тюремные песни, до сих пор популярные в Нарымском крае. Многие держатся в народном хит-параде уже больше века: "Люби меня, девчонка, покаместь я на воле…", "Звенел звонок насчёт поверки…", "Солнце всходит и заходит…", "Скрывается солнце за степью…", "В воскресенье мать-старушка…".
Тюремные песни делятся, в основном, на три группы – о жизненном пути заключённого, о тюремных или лагерных условиях и о деятельности на воле. Сюжетная канва их, как правило, небогата и подчинена определённым закономерностям. Например, редко указывается причина заключения героя в тюрьму. Главное внимание уделяется мотивам свободы и неволи.
Сюжет таких песен, как правило, передаёт не саму действительность, а отношение к ней заключённого. Поэтому в них, песнях, так много лирики, но лирики специфической – как в мироощущении, так и в форме выражения, интонации. Душевные переживания, тоска по воле облекаются в жалобность, трогательность, сентиментальность, которые нередко доходят до границ излишней театральности, преувеличенной эмоциональности, мелодраматичности.
Сравнивая бытовавшие в Нарымском крае тюремные песни, я могу сделать вывод о критическом подходе местных песенников к уголовному репертуару. Не прижились тексты с ненормативной лексикой и блатным жаргоном, непопулярны были песни с утверждением ценностей криминального мира или "красивой жизни" городской шпаны. Главным критерием отбора стали темы любви и сострадания – традиционные в народной песне и привычные для крестьянина. "…Нет среди них ни одной, которая могла бы оскорбить нравственное чувство, которая не могла бы быть напечатана", – эти слова известного фольклориста позапрошлого века В.С. Арефьева о современных ему тюремных песнях можно отнести и к фольклору спецпереселенцев Нарымского края.
Отличалась и манера исполнения. Варлам Шаламов писал: "Пение блатных – исключительно сольное пение, сидя где-нибудь у зарешёченного окна или лёжа на нарах, заложив руки за голову… Никакое хоровое пение не могло бы быть допущено в стенах тюрьмы". В некриминальной среде спецпереселенцев песни исполнялись почти всегда хором или в крайнем случае дуэтом – традиционно для народного песнопения.
Да и происхождение у блатного и спецпереселенческого фольклора разное. Песни тюрем и лагерей пришли на волю вместе с освободившимися, в письмах "из мест, не столь отдалённых", со страниц "песельников", которые в 1940–1950-х гг. были частью лагерной жизни. Спецпереселенческий фольклор рождался на месте. В Нарыме многие лично знали авторов тех или иных песен. Моя собеседница спецпереселенка с Алтая Татьяна Шашева из Колпашевского района Томской области, надиктовав для меня "По диким степям, по Нарыму…", добавила: "А сочинил её Костя Михайленко из п. Пристанского Парабельского района, он из наших был – алтайских "спецов". Потом его за эту песню забрали, и сгинул он куда-то".
Отличалось и содержание. Спецпереселенческие песни повествовательны, конкретны, иногда с упоминанием фамилий и географических названий. Они пересказывают все фазы трагедии от раскулачивания на родине и погрузки на подконвойные баржи до организации жизни на новом месте, повествуют о разных её сторонах – раскорчёвке, обмене "полотенцев на капустные листы" и т.д. Если бы удалось собрать воедино все песни "спецов" и расположить их по хронологии отображаемых событий, то получилось бы эпическое полотно этого периода жизни страны.
Раньше много пели. На обед на работе отводилось только полчаса, так мы 15 минут ели, а 15 – пели
Несколько слов необходимо сказать и о бытовании этих песен в Нарымском крае. Все мои информаторы вспоминали, что и тюремные, и спецпереселенческие песни пользовались огромной любовью, их исполняли буквально везде. Например, после пересказа мне песни "Огни притона заманчиво сияют…" спецпереселенка с Алтая Пелагея Яковлева добавила: "Её часто пели в войну и после войны на Тогурской ферме, где я тогда работала". – "Почему там?" – "А где ещё было петь-то, если работали от зари до зари?"
Спецпереселенка Дорогина рассказывала так: "Раньше много пели. На обед на работе отводилось только полчаса, так мы 15 минут ели, а 15 – пели. На работу шли с песней, после работы – с песней. Рот не закрывался. А после смерти Сталина нам на работе петь запретили. Так петь и перестали, вместо песен одни матерки стало слышно".
Песни, помогавшие людям пережить невзгоды, через сострадание и сопереживание тем, чья доля ещё горше, сохранили память о целой эпохе. Жаль, что их не записали на пластинки, не напечатали в книгах, не знают и не поют дети и внуки, забывают даже старики. Но кое-что из этого духовного наследия удалось зафиксировать и сохранить.
На видео: Пелагея Петровна и Яков Яковлевич Яковлевы, спецпереселенцы с Алтая
Частушки
Мы с милёнком расставались
В это воскресение:
Записали всех в колхоз,
Нас – на выселение.
Кулаки работали –
Кулаки и жили.
А теперь кулаков
Голоса лишили.
Мария Архиповна Яковлева. 1918–1997. Спецпереселенка с Алтая. Записано в с. Тогуре Колпашевского р-на в 1985–1986 гг. Я.А. Яковлевым.
Кулаки вы, кулаки,
Забитые головушки,
Не видать вам, кулакам,
Своей родной сторонушки.
Татьяна Кузминична Шашева. Спецпереселенка с Алтая. Записано в п. Копыловке Колпашевского р-на 25.07.1996 Я.А. Яковлевым.
Песни "спецов"
"Ты скажи, кулак-лишенец,
Ты за что в Нарым попал?"
"За работу, дорогой мой,
День и ночь я работáл.
Когда жил в широком поле,
О Нарыме не мечтал,
Всё трудился, всё старался,
Чтоб не хуже быть других.
Ущемлял детей в отдышке,
Заставлял их работáть.
Покупал я всё в хозяйство:
И машины, и плуга,
Сеялки, веялки, сортировки –
Всё в хозяйстве нужно было.
Были кони и корова,
Овцы, чушки и другое.
Об еде не горевал:
Трудовой ел хлеб в избытке,
А о мясе не мечтал.
Продавал всё на базаре
И хозяйство пополнял.
Всё стремился, чтоб побольше,
День и ночь я работáл.
За своё всё нажитое
Многим сделался врагом,
Права голоса лишили
И назвали кулаком.
Всё забрали трудовое
И в Нарым нас повезли.
А везли – и вспомнить страшно:
В Томске с поезда сгрузили,
Баржи ждали уже нас,
Началася тут погрузка
В трюмы, палубы – везде…
Жутко стало, сердцу больно,
Плач детей, старух рыданья
Тихо тащит пароход.
Баржи к берегу подходят,
Начинают выкликать…
Татьяна Кузминична Шашева. (1919–2001) Спецпереселенка с Алтая. Записано в п. Копыловке Колпашевского р-на 25.07.1996 Я.А. Яковлевым.
Мы приехали сюда:
Здесь была одна вода,
Да по берегу трава,
Да валялися дрова.
Комендант по барже ходит,
Сам руками всё разводит:
"Вот вам место, вот селитесь
И живите – веселитесь".
Дали по ковшу пшеницы –
"Клюйте вы её, как птицы".
А того ж нам невдомёк –
У нас умер паренёк,
А коменданта не спросили,
Где погост нам разрешили.
Мария Яковлевна Емельянова (1922–2004). Спецпереселенка с Алтая. Записано в с. Тогуре Колпашевского р-на 22.02.1991 Я.А. Яковлевым.
По диким степям, по Нарыму
Идёт заготовка лесов.
Там сослано много народу
Неизвестно, на сколько годов.
Они сосланы все без причины,
И безвинно страдают они,
Живут они все под неволей,
Считают тяжёлые дни.
Ребёнку и старому деду
На родине хочется быть.
А мысли их – ласковы звуки,
В тайге им не хочется жить.
На собранье им всё напевают,
Мол, будем мы край обживать.
Назавтра – давай собирайся,
И будем тайгу корчевать.
Корчёвка нам эта не мила,
Не в силах мы брёвна таскать.
И силы от голода нету,
Придётся корчёвку бросать.
Питаемся пищей плохою,
Продуктов нам мало дают.
Едят они белую кору
И воду болотную пьют.
По диким степям, по Нарыму,
Где белы медведи живут,
Там сослано много народу,
И тысячи с голоду мрут.
Татьяна Кузминична Шашева. Спецпереселенка с Алтая. Записано в п. Копыловке Колпашевского р-на 25.07.1996 Я.А. Яковлевым.
Ах, Боже Всевышний,
Тобой накажённый,
Тобою свободы лишён.
Я злыми людьми
Был признан виновным,
В Нарым за хозяйство суждён.
Ну и что же –
Судите как угодно…
Разбита семейная жизнь –
Оставил я дома жену молодую
И пятеро малых ребят.
А вырастут дети,
У матери спросят:
"А где же наш рóдный отец?"
А мать зарыдает
И деткам расскажет:
"Он принял тюремный конец".
Ох, Боже Всевышний,
Тобою наказан,
Тобою свободы лишён:
Злыми людьми
Был признан виновным,
В Сибирь за излишки суждён…
Иван Найдёнов. Прим. 1928 – ?. Спецпереселенец с Алтая. П. Степановка Верхнекетского р-на. С чего начинается Родина // Заря Севера. № 87. 4 августа 1994 г.
Елизавета Александровна Бурлина. 1920–?. Спецпереселенка с Алтая. Записано в д. Староюгино Каргасокского р-на в 1994 г. местными школьниками.
На видео: Анна Яковлевна Антипова, спецпереселенка с Алтая
Кулаки вы, кулаки,
Спецпереселенцы,
На капустные листы
Меняли полотенца.
Мама, мама, встань пораньше
И послушай на заре:
Не твоя ли дочка плачет
На нарымской стороне.
Трудно нам, братцы, в Нарыме,
Трудно нам здесь умирать,
Как пришлося на острове Смерти
Людоедов нам всем увидать.
Не придёт мать с горячей молитвой
Над могилою сына рыдать,
Только лес свою песню нарымскую
Будет вечно над ней напевать.
Екатерина Архиповна Яковлева. 1935–1987. Спецпереселенка с Алтая. Записано в с. Тогуре Колпашевского р-на в 1985–1986 гг. Я.А. Яковлевым.
