"Надо как-то жить". Война и российская глубинка

Как живут россияне в новой реальности, частью которой теперь является война в Украине? Ощущают ли они ее влияние на свою повседневную жизнь? Как адаптируются к происходящему? Все это стремились выяснить ученые из независимой исследовательской группы "Лаборатория публичной социологии", проводя исследование в трех российских регионах: Бурятии, Краснодарском крае и Свердловской области.

Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм.

"Лаборатория публичной социологии" с первых дней войны изучает отношение к ней россиян. По мнению многих ученых, данные массовых опросов в военное время не показательны: люди отказываются отвечать или не говорят правды из страха, что их будут преследовать за антивоенные взгляды. Именно поэтому ведущие социологические центры России, проводящие массовые опросы, получают данные о поддержке войны среди подавляющего большинства российских граждан. На самом же деле картина гораздо сложнее: есть группа сторонников войны, есть группа противников и большая "серая" зона между ними.

Во избежание искажений "Лаборатория публичной социологии" использовала не количественные, а качественные методы. В первых двух исследованиях, в 2022 и 2023 году, это были глубинные социологические интервью, в последнем – включенное наблюдение. Первые две волны исследования (публикации о них выходили на Радио Свобода) проходили в основном в больших городах, среди людей с высшим образованием. И чем дальше, тем больше ученым хотелось понимать, что же происходит во всей остальной стране, каковы мнения людей "на земле".

Последнее исследование называется "Надо как-то жить". Этнография российских регионов во время войны".

– Мы отправили трех человек в три разных региона на целый месяц, чтобы посмотреть изнутри, как устроена эта повседневность военного времени, – объясняет социолог Саша Каппинен, – Чтобы провести включенное наблюдение, нужно войти в местное сообщество, желательно – заручиться поддержкой какого-то человека из этого сообщества. На Урале у нас был "проводник", который обеспечивал посещение дружеских посиделок, участие в них. В других двух регионах таких близких контактов не было, поэтому наши исследовательницы заводили знакомства уже на месте. У них была легенда, что они проводят исследование о том, как меняется жизнь в регионах в последние годы. Исследовательницы наблюдали за рутинной жизнью городов, в которые они отправились, участвовали в неформальных беседах, часто сами заводили их, а потом подробно фиксировали все услышанное и увиденное в так называемом "полевом дневнике".

Билборд в Белгороде

Война и уральский городок

"Чем больше времени проходит с начала войны, тем большее влияние она оказывает на российское общество. Одну часть общества – мобилизованных, убежденных сторонников российской победы, госслужащих, провоенную интеллигенцию – все больше, прямо или косвенно, захватывает фронт с его ужасом смертей, ранений, поломанной психики; с его надеждой на победу над Украиной. Другая часть общества, живущая в тылу, продолжает переживать социальную трансформацию, происходящую параллельно военным действиям", – отмечают социологи в отчете об исследовании.

Города Черемушкина, о котором идет речь, в Свердловской области нет, это выдуманное название, но за ним стоит реальный город, где и работали социологи.

– Если бы человек заснул до начала войны и проснулся в Черемушкине в 2023–24 годах, он вообще не понял бы, что произошло за это время в стране, – утверждает Саша Каппинен. – Некоторые из нас уже бывали раньше в этом городе и помнили, что на главной площади висела патриотическая символика, но за то время, пока нас там не было, она обветшала: видно, что за ней никто не ухаживал. И этот образ можно распространить на всю символически-идеологическую составляющую войны в российском обществе – она обветшала.

В каждом из трех регионов у нас много пересекающихся наблюдений: так, практически всюду люди поснимали провоенные наклейки с машин, с заборов домов. Сначала отправка на фронт или возвращение с фронта раненых и погибших были публичными мероприятиями. Потом началась мобилизация: она и ее последствия тоже стали публичными событиями. А затем все это ушло в частную жизнь.

Конечно, все эти события влияют на людей, люди говорят об этом между собой, но все-таки обсуждают войну не с точки зрения ее политических целей и причин, а через эффекты, которые она оказывает на частные жизни. Для среднестатистического аполитичного россиянина война – это про то, как кого-то из знакомых ранило, у кого-то кто-то погиб, кому-то не дали выплат (или, наоборот, дали), кто-то что-то себе купил на эти деньги.

Часто люди выносили отрицательный моральный вердикт всему, что связано с деньгами. Консенсус был в том, что глупо ради денег идти умирать или ставить на кон целостность семьи. Эта картина отличается от того, что попадает в новостную повестку: какие-то одиозные случаи, когда родителей, которые купили себе "Ладу Калину", получив деньги за гибель сына на войне, начинают репрезентировать как массы алчных циников. В любом обществе есть циники с отсутствием эмпатии, а есть люди высокоморальные, эмпатичные.

Сторонники и противники войны

По данным Аналитического центра Юрия Левады, в июне 2024 года поддержку действий российской армии в Украине выражали аж 77 % опрошенных (44% – "определенно да", 33% – "скорее да"). Но не стоит думать, что все 44% (а тем более все 77) являются, что называется, "ястребами", то есть ярыми сторонниками войны. По свидетельству социологов "Лаборатории публичной социологии", во всех трех экспедициях в российские регионы таких было замечено меньшинство, а в условном Черемушкине и вовсе встретились только двое. Продолжает Саша Каппинен.

– Это был священник одной из местных церквей, просто идеологический милитарист, который проводил молебны по воинам, сам ездил на линию фронта. Второй – сотрудник ФСБ, который попался случайно: наша исследовательница слышала, как он произносил тост "за победу", и потом с ним познакомилась.

Почти всех остальных я бы назвала аполитичными, неидеологическими сторонниками войны. Они оправдывают войну, но на самом деле не являются носителями милитаристских взглядов, то есть идейными сторонниками войны как метода решения проблем. И хотя многие из них считают, что Россия должна победить в этой войне, они абсолютно не понимают, в чем должна заключаться эта победа. На самом деле они хотят, чтобы война как можно скорее кончилась.

Каждый из наших исследователей встречал и уверенных противников войны: их было на порядок меньше, чем неуверенных сторонников, но это не новость, это подтверждается и предыдущим нашим исследованием, и количественными исследованиями коллег.

При этом непротивники войны становятся более критичными по отношению к войне и ее последствиям, потому что наблюдают все больше смертей, война никак не заканчивается, превратилась в какую-то тягомотину, и люди не понимают, что будет дальше. Главное, они уже сомневаются, разочаровываются в официальных объяснениях войны: какое-то НАТО, которое так никто и не видел... Люди задаются вопросом: ради чего гибнут наши парни? Они продолжают оправдывать войну, если их спросить о поддержке напрямую, но все равно становятся более критичными.

Уверенные противники войны не меняют свою точку зрения, однако становятся более лояльными к людям, которые оправдывают войну, потому что живут среди них. Если сначала общество поляризировалось, между этими группами было очень сильное напряжение, то сейчас оно сгладилось: непротивники стали критичнее к войне, а противники – более толерантны к тем, кто ее поддерживает.

Конечно, противникам войны сложно долго жить в антагонизме. Кроме того, если вы живете в небольшом городе, то у вас, скорее всего, уже есть кто-то из знакомых или родственников, кто уже находится или побывал на войне: это затронуло большие группы людей. И это уже более сложная ситуация, чем в начале войны: вы не можете вынести моральный вердикт в вакууме, для вас это уже не обезличенная ситуация. Люди могут относиться к такому человеку плохо, считать его преступником, но не могут уже так просто вычеркнуть его из своей жизни, ведь тогда им придется вычеркнуть очень многих.

– Телевизионные новости как-то обсуждаются или это просто некий фон для людей?

– Они обсуждаются противниками войны. На одной посиделке обсуждали также выпуски Максима Каца, смерть Пригожина, заявления Путина. Но ничего подобного не обсуждалось на посиделке работниц салона красоты или работников автосервиса. Мужчины смотрят видео, но в основном кадры съемок с поля боя, а не новостную аналитику, и обсуждают это с точки зрения тактики ведения боя, оружия, как будто какой-то фильм про войну или компьютерную игру. А женщины в большей степени обсуждают последствия войны для семьи: скажем, можно ли отпускать мужа на войну, или то, как женщины получившие деньги, обращаются с ними.

Украина, Авдеевка, 26 февраля 2023 года

В основном в спонтанных обсуждениях войны мнения по этому поводу всегда негативные, критические, но это непохоже на выражение политической позиции. Бывают высказывания, которые ставят под сомнение происходящее, но пока больше в формате риторических вопросов, чем прямой критики. И тем более они не содержат указания на ответственных, которое кажется логичным с точки зрения политического мышления.

– Почему это происходит и что говорит о людях?

– Мне кажется, ключ к объяснению лежит в области того, как люди в России представляют себе отношения между государством и обществом. И в неформальных разговорах, и даже в интервью непротивники войны так или иначе говорили: они понимают, что ничего не могут изменить, повлиять на решения власти. Более того, люди не верят ни в какие выборы, понимают, что они сфальсифицированы, не ходят на них, потому что знают: там уже все за всех решили.

Носители антивоенных взглядов тоже понимают, что сейчас уже ни на что не могут повлиять. Но они считают, что эта ситуация – отклонение от нормы, а в норме общество должно влиять на власть, власть – это просто выборная должность. В восприятии же масс влиять на власть невозможно в принципе. И неудивительно, что люди так думают, ведь в России демократия продлилась очень мало по историческим меркам и этот опыт закончился неудачно.

Но люди, считающие, что общество не может контролировать власть, ощущая себя бесправными на уровне общественной жизни, тем не менее не ощущают себя беспомощными в жизни частной. Поэтому логично, что они и уходят в эту частную жизнь, стараясь исключить из нее происходящее в общественном поле. И вот эта аполитичность общества работает как против России в целом, так и во благо тоже. Мы видим, что за эти два года у власти не получилось индоктринировать общество так, чтобы люди искренне поверили во все эти спускаемые сверху идеи, переняли это на уровне милитаристских ценностей. Нет, люди не считают, что война нужна, они просто ждут, когда она наконец закончится. Они не понимают, для чего она, хотя им два с половиной года круглые сутки льют пропагандистский нарратив.

Обсуждая, зачем другие идут на войну, люди называют три причины: по принуждению, за деньгами или от плохой жизни. Если человека впрямую спросить, поддерживает ли он войну, он воспроизведет пропагандистские штампы, но в разговоре о других никогда не звучало: "он пошел защищать родину". Одна собеседница, которая в интервью в основном оправдывала войну, в какой-то момент выразилась так: "Ну а кто туда-то идет? Третья Россия", то есть деклассированные элементы, несостоявшиеся люди: пойду, может, хоть там пригожусь.

Регион, пострадавший сильнее многих

Бурятия, где также проходило исследование, – это мультиэтнический и мультирелигиозный регион с населением почти миллион человек. Из-за приграничного расположения там присутствует большое количество воинских частей. Бурятия входит в число регионов, которые сильнее всего пострадали от войны. Так, в марте 2022 года число погибших бурят составило 3,5% от общих российских потерь, тогда как их доля в населении страны – всего лишь 0,3%.

И во время мобилизации в сентябре – октябре 2022 года, и позже из Бурятии на войну ушло достаточно много людей по сравнению с другими регионами, и не только потому, что там много военных. Это достаточно бедный дотационный регион. Республика находится в последней трети рейтинга по доходам населения и входит в первую десятку регионов по количеству населения с денежными доходами ниже границы бедности. И служба в армии там всегда была одной из самых стабильных и доходных.

Реклама контрактной военной службы в Улан-Удэ

Социолог Ксения Волгина – о том, как присутствует война в повседневной жизни региона.

– Осенью 2023 года, когда наша исследовательница туда ездила, там было достаточно много объявлений с рекламой контрактной армии, но провоенная символика практически отсутствовала. Сейчас многие говорят о том, что российское общество стало милитаризированным, но, когда ты смотришь на какие-то общественные мероприятия (и это, кстати, во всех трех регионах, где проводилось исследование), такой вывод сделать нельзя. Да, они проходят, они как бы затрагивают тему войны, но при этом – или она затрагивается каким-то боком, или это более сфокусированное мероприятие, адресованное именно запросу местного населения. В других регионах провоенной символики в последнее время стало меньше, а не больше, люди без особого энтузиазма относятся к военной теме и для общественных мероприятий она не является привлекательной.

В Бурятии очень плотные социальные связи. Как ни странно, это делает людей более изолированными в плане того, насколько они готовы обсуждать в личных беседах войну и свои взгляды на нее. У людей есть ощущение: что бы ты ни сказал, завтра об этом будут знать на другом конце Улан-Удэ, и те, чье мнение расходится с официальной позицией государства, не хотят обсуждать это с другими людьми. Они боятся, что от них отвернутся их близкие с другими взглядами, боятся последствий, боятся, что пострадают их родственники.

Обычно сильные социальные связи скорее являются фактором, который может положительно повлиять на протестную мобилизацию, создать дополнительный ресурс для нее. В случае Бурятии мы видим обратное: сильные социальные связи отрицательно влияют на протестную мобилизацию, производя эффект вытеснения людей, поддерживающих протестную повестку.

В Бурятии достаточно сильна локальная идентичность, то есть идея, что ты принадлежишь к сообществу бурят, которое на самом деле не ограничивается этническими бурятами: туда включают всех, кто проживает в регионе. Внутри этого сообщества социальной нормой является, например, участие в каких-то инициативах по поддержке армии, начиная с волонтерских, когда они плетут все эти сети, сдают деньги на нужды армии. Оказывается, даже люди, не поддерживающие войну, также вовлечены в эти инициативы, иногда и не по своей воле: есть момент административного и даже общественного давления.

Даже люди с протестными взглядами начинают участвовать в разного рода волонтерстве, направленном на поддержку армии! Но это происходит не потому, что они хотят, чтобы Россия победила в войне; мотивация иная: "Я помогаю своим, этот мальчик живет на соседней улице, ему там плохо, их ничем не обеспечивают".

Еще один парадокс – это отношения с государством. В Бурятии, исходя из наблюдений нашей исследовательницы, люди не говорят о государстве иначе как положительно – как о покойнике: или хорошо – или ничего. Даже когда наша исследовательница пыталась говорить людям, оказывающим волонтерскую помощь армии, что все-таки это должно делать государство, а не люди, это какая-то недоработка, то ни в одном из случаев никто не продолжил эту мысль.

– Это искренне или они боятся?

– С одной стороны, страх сказать что-то, что может быть использовано против тебя, наверное, сильнее всего ощущался в Бурятии по сравнению с двумя другими регионами. Кроме того, в Бурятии локальная идентичность оказывается вписана в идентичность государственную, то есть государству даже не то что доверяют, а на него именно уповают. Государственное дело – сделать погибших мальчиков героями, поэтому в том числе его не критикуют.

Если посмотреть на другие регионы, то, например, в Краснодарском крае люди и критикуют государство, и воспринимают уход или не уход на войну как выбор, который ты можешь сделать. В Бурятии таких разговоров не слышно. Краснодарский край более экономически благополучный, чем Бурятия. Там люди могут откупиться от армии или найти какой-то иной способ не идти туда, а в Бурятии у людей объективно гораздо меньше таких возможностей. Поэтому отсутствие критики государства в регионе можно объяснить разными причинами – это и страх, и сильная государственническая идентичность, и бедность, и связанное с ней отсутствие выбора.

Могила погибшего на войне в Украине на кладбище в Улан-Удэ

– Как воспринимаются в Бурятии военные потери?

– Первый год войны был шоком. Негативные эмоции захватывали не только тех, кого потери коснулись непосредственно, но большее сообщество в силу сильных социальных связей. Осенью 2023 года мы увидели по интервью, что эти негативные эмоции не то что стали привычными, но сгладились. Да, потери есть, люди из-за них страдают, но по сравнению с первым годом накал горя снизился.

Горе пока не является двигателем протеста, люди справляются с ним индивидуально или внутри какого-то маленького сообщества, но государство при этом выполняет для них не роль убийцы, отправившего их близких на смерть, а роль того, кто раздает награды. Люди погибают, государство назначает их героями – это не может компенсировать потерю, но создает видимость, что "хотя бы не зря", присутствует некоторая идеологическая легитимация, и государство является главным агентом, который может эту легитимацию произвести. Люди это ценят.

Что общего у трех регионов?

"Краснодар и Улан-Удэ, Черемушкин, Удург, Южный Сокол и Новонекрасовск – города разного размера, разбросанные по карте России, бедные или не очень, расположенные далеко или близко от фронта: может ли быть что-то общее в том, как их жители переживают так называемую "спецоперацию", затянувшуюся на годы? – пишут социологи в отчете об исследовании. – Удивительно, но это сходство сразу бросается в глаза: везде люди так или иначе пытаются жить нормальной жизнью и не замечать войну. Они не обсуждают войну друг с другом без надобности и отмахиваются от исследователей с их вопросами: война далеко, нас она не касается. Одновременно, когда не замечать происходящее уже невозможно – например, погибает кто-то из знакомых или дрон падает в здание на соседней улице – они всячески пытаются представить происходящее в качестве нормы, а не чего-то экстраординарного".

Продолжает Ксения Волгина.

– Во всех трех регионах люди пытаются нормализовать войну, даже в Краснодарском крае, куда прилетали дроны! Наша исследовательница спрашивала там у людей: как война повлияла на вашу жизнь? И они отвечали: никак, все как обычно, а что дрон на соседнюю улицу прилетел, так и до Кремля тоже почти долетел, везде дроны летают.

Люди делают большие усилия по нормализации текущей ситуации в том числе потому, что ощущают огромное бессилие. Для них война – это что-то вроде стихийного бедствия, которое наступило не по их воле, они не могут ее закончить, и все, что они могут, – это смириться и с этим жить дальше.

Но при этом жить как прежде им тоже не удается, потому что есть беспокойство, связанное с неопределенностью, с невозможностью планировать будущее. Все большие решения в твоей жизни подвешены. Стоит ли открывать новый бизнес: а вдруг у тебя все заберут или тебя призовут в армию? Стоит ли совершать какие-то большие покупки? А вдруг сейчас начнется кризис, и эти деньги тебе понадобятся?

Люди смотрят в будущее и не видят там ничего, кроме бесконечной затянувшейся неопределенности. Они пытаются с ней справляться, фокусироваться на частной жизни, семье, работе: это как раз зона, которую они могут контролировать, – но в целом они переживают непрерывный стресс. Все ведь сначала ожидали, что это закончится быстро, потом хотели, чтобы это закончилось быстро, а сейчас все поняли, что быстро это уже не закончится, а когда и как закончится – непонятно. Это создает постоянный легкий фоновый ужас.

– Люди прямо так и говорят, что они хотят окончания войны?

– Да. Во всех трех регионах самый большой страх – это то, что война затянется еще больше, что эта неопределенность будет длиться. Когда осенью 2022 года мы спрашивали у людей: как вы представляете, чем все это закончится, – люди что-то рассказывали про возможные сценарии. А сейчас они уже даже не говорят о сценариях, они просто хотят, чтобы это закончилось. Понятно, хотелось бы, чтобы Россия не проиграла. Но что означает победа России? Для большинства людей это значит просто – давайте вернемся к нормальности, к тому, как было до 2022 года.

Это во многом парадоксальная ситуация, показывающая, что люди до сих пор не понимают, зачем им нужна эта война, почему они во всем этом участвуют. Они с этим смиряются, потому что война уже идет. Но у них не возникло какой-то чрезвычайной ненависти к украинцам, понимания, что это враги, и цели войны не прояснились.

Здание городской администрации в Белгороде

– Ваша гипотеза: что в таком случае означает та "массовая поддержка войны", которая появляется в опросах и комментариях даже у самых честных социологических центров с хорошей репутацией?

– Когда вы задаете человеку прямой вопрос: "Поддерживаете ли вы специальную военную операцию?" – нужно понимать, что отвечать он будет не совсем на этот вопрос. После начала войны люди достаточно быстро начали воспринимать ее как нечто неизбежное: "Запад зажал нас в угол, мы были вынуждены начать первыми, иначе атаковали бы нас". А потом это стало просто такой идеей, что война уже идет, и что с этим поделаешь? Люди поддерживают не войну! Они остались в России, а Россия ведет войну, Россия – их страна, они ее любят или не могут из нее уехать, вынуждены жить там. Вот это и есть "поддержка СВО".

Конечно, есть и активные сторонники войны, очень идеологизированные люди с националистическими, скорее всего, взглядами, часто – мужчины старшего поколения, но это далеко не основная масса населения.

Что удалось выяснить

"Лаборатория публичной социологии" делает из своего исследования следующие выводы. Российское общество остается политически демобилизованным и деидеологизированным. Конфликтность в отношениях между противниками и непротивниками войны постепенно сокращается (а между теми, кто остался в России, и теми, кто уехал – увеличивается), но это далеко не всегда приводит к росту сплоченности общества.

Аполитичные оправдывающие войну жители России становятся более критичными и все больше сомневаются в официальных объяснениях конфликта. Россияне разных взглядов все с большим недоверием относятся к политическим новостям из самых разных источников. Ощущение неопределенности – вот что сегодня по-настоящему объединяет россиян.

– Одна из закономерностей, которую мы можем увидеть на наших данных: люди, у которых раньше были оправдания для войны, которые доказывали, что это правильно, – даже они сейчас стали больше смещаться к центру, – сообщает социолог Ксения Волгина. – Они поддерживают войну, потому что война уже идет, у них есть какие-то аргументы, которые позволяют им нормализовать эту ситуацию, иногда – обосновать, почему они попали в такой кошмар. Но даже их уверенность в том, что это правильно, стала гораздо более шаткой.

Остались радикальные сторонники, но они, мне кажется, обособились в отдельную очень маленькую группу. А многие из тех, кто принадлежал к группе сторонников в начале конфликта, сместились к точке сомнений.