12 августа празднует свой день рождения американский финансист и филантроп Джордж Сорос. Он родился в Будапеште, в семье Тивадара Сороса, адвоката и писателя. Во время Первой мировой войны Тивадар бежал из лагеря для военнопленных в Сибири и был вовлечен в русскую революцию. А в годы Холокоста спас не только свою семью, но и сотни других людей.
"Я попадал в плен не один раз, а трижды"
В 1914 году человек, который вошел в историю под именем Тивадар Сорос, был Теодором Шварцем. Сын торговца, он первым из всей своей ортодоксальной еврейской семьи, живущей в Будапеште, смог поступить в университет. Но вместо того, чтобы продолжить обучение и стать юристом, оказался в рядах австро-венгерской армии.
"Мне было всего двадцать лет, когда началась Первая мировая война, – пишет Тивадар Сорос в своих мемуарах "Маскарад: игра в прятки со смертью в нацистской Венгрии". – Я был тогда студентом и сразу же отправился на фронт добровольцем, еще до окончания учебы. Я сделал это не из патриотического энтузиазма, а из страха, что война закончится слишком рано. Я был уверен, что это последняя мировая война: если я пропущу ее, то упущу уникальную возможность".
Однако снискать славу героя на полях сражений не удалось: уже в 1915 году лейтенант Тивадар Сорос (здесь и далее используются имя и фамилия, которые он принял в 1936 году. – Прим. СР) оказался в лагере для военнопленных в Хабаровске.
– В ходе Первой мировой войны в российский плен попало более двух миллионов солдат и офицеров противника. По данным Генштаба русской армии, на 1 сентября 1917 года в лагерях на территории России насчитывалось более 1,8 млн военнопленных. Первые этапы размещали в европейской части страны, но после наступления в Галиции (август-сентябрь 1914 года. – Прим. СР), когда в плен попали десятки тысяч воинов австро-венгерской армии, их решили направлять в сибирские губернии и на Дальний Восток, – поясняет кандидат исторических наук Дмитрий Козлов.
В тесных бараках за колючей проволокой под Хабаровском томились более двух тысяч заключенных из германской, турецкой и австро-венгерской армий – последних было больше всего.
– После Брест-Литовского мирного договора немцы предприняли шаги по репатриации как можно большего числа своих солдат, – поясняет доктор Хамфри Р. Тонкин, профессор Хартфордского университета, США. – Положение австрийцев и венгров было тяжелее: у них не было никого, кто бы мог выступить в роли их защитников. Австро-Венгрия распалась, и такие, как Сорос, оказались офицерами армии, которой больше не существовало.
"Прожив в этих кирпичных склепах три или четыре года, а в некоторых случаях даже шесть или семь лет, … их обитатели превратились в стариков – людей, которые не наслаждались никакими удовольствиями этого рая, называемого Землей", – рассказывает Тивадар Сорос в мемуарах "Робинзоны в Сибири" (все последующие цитаты Тивадара Сороса приводятся из этой книги, перевод М. Ароновой. – Прим. СР).
В России между тем началась Гражданская война.
– Многие австрийские и венгерские военные попытались получить свободу, присоединившись к одной из противоборствующих сторон. Одни вступали в Белую армию, другие – в Красную. Но для Сороса каждый из этих вариантов был неприемлем. Красные с подозрением относились к венграм, пополнявшим их ряды, эта национальность не вызывала у них доверия. А в белых частях были особенно сильны антисемитские настроения, – объясняет Хамфри Тонкин. – У еврея из Венгрии не было шансов встретить сочувствие ни в тех, ни в других войсках, и Сорос прекрасно это осознавал.
Оставалась надежда, что на помощь военнопленным придут оккупационные войска.
"В то время Сибирь была ареной крупных политических потрясений. В 1918 году союзники приняли решение о военном вмешательстве, чтобы умиротворить (ради собственной выгоды) различные политические фракции. Во Владивостоке, примерно в 300 милях от Хабаровска, их корабли извергали армии солдат самых разных мастей и национальностей. Французы, англичане, канадцы, американцы, итальянцы, китайцы и японцы объединились, чтобы "защищать высшие принципы гуманности".
Надежда не оправдалась: армии союзников не стали освобождать заключенных.
"Наш лагерь для военнопленных находился в сфере интересов Америки и Японии, и обе страны по очереди "захватывали" его жителей, чтобы иметь возможность объявить миру о своих великих достижениях. В результате я попадал в плен не один раз, а трижды. Сначала русские, затем американцы и, наконец, японцы были моими хозяевами без предварительного приглашения и с искренней щедростью. Это, казалось бы, незначительное изменение в руководстве имело серьезные финансовые последствия. Рубль ежедневно обесценивался, и мы как офицеры получали сначала 25 долларов, а потом 50 иен вместо 50 рублей – увеличение в 500 раз".
– Еще в октябре 1914 года император Николай утвердил "Положение о пленных", где говорилось, что с пленными "как с законными защитниками Отечества, надлежит обращаться человеколюбиво". Определялось и содержание военнопленного: котловое довольствие приравнивалось к довольствию солдата русской армии, а офицеры получали жалованье, соответствующее своему чину. Но галопирующая инфляция рубля быстро обесценила эти выплаты, и положение пленных, получающих жалование в рублях, стало критическим, – поясняет Дмитрий Козлов.
"С приходом американцев и японцев наше финансовое положение действительно улучшилось, и мы стали известны как "военнопленные-миллионеры". Но на самом деле мы были всего лишь "миллионерами нищеты", и никто в подобной ситуации не мог по-настоящему нам завидовать. Большинство наших сокамерников, лишенные каких-либо новостей из дома о своих семьях, не ждали от будущего ничего хорошего. Постоянная неуверенность, жизнь без женщин, теснота (60 или 70 человек в комнате), ядовитый запах затхлого воздуха и болезненное дыхание нарушили не только наше физическое здоровье, но и душевное равновесие. Жизнь в неволе приводила к отчаянию, а сила воображения воспламененных умов – к безумию. С каждым днем увеличивалось число тех, чье психическое состояние больше не выдерживало бремя жизни "миллионера".
Как мы завидовали людям за пределами лагеря, которые завидовали нам! Это правда, что они жили в ужасающей нищете, но, по крайней мере, имели свободу передвижения и могли хоть иногда отвлечься от своих несчастий".
"Сколько слез, сколько страданий вызвала эта ложь!"
"В лагере для военнопленных отец основал стенгазету под названием "Нары", которая сделала его настолько популярным, что заключенные избрали его своим представителем и защитником интересов", – сообщает Джордж Сорос в предисловии к мемуарам отца. В этой роли Тивадар Сорос вел переговоры с оккупационными властями.
"Моров, командир американского полка, пообещал скорейшую репатриацию, но это обещание так и осталось не более чем обещанием. Его превосходительство генерал Жанен из французской армии даже прислал собственноручно написанное письмо, в котором обещал свою помощь, но обещанные им корабли так и не появились на синем горизонте. Сочувствие – прекрасная добродетель, особенно когда она ничего не стоит… Каждый месяц приходило новое обещание, и оно снова оказывалось лишь обманом. Мало-помалу непреодолимый пессимизм простер над нами свои крылья, его меланхолическая тень заслонила даже самую слабую искру надежды. Мы молча стиснули зубы, лишь изредка произнося привычные жалобы:
"Я больше не могу".
"Я не получаю писем уже пять лет".
"Моя маленькая дочь не узнает меня".
"Мне было восемнадцать, когда меня призвали в армию, а сейчас мне 24. Кто вернет мне молодость? Что делать? Где выход?"... Именно такие чувства породили наши первые мысли о побеге".
Заключенные долго решали, куда им направиться. До Владивостока было ближе, но и шансов выбраться из России через восточную границу практически не было. "Нескольких сбежавших заключенных вернули назад даже из Канады", – пишет Сорос. Поэтому заговорщики решили пробираться на запад, через войска Колчака в европейскую часть России.
"До нас дошли слухи, что в Советской России не осталось военнопленных, потому что правительство отправило их всех домой. Сколько слез, сколько страданий вызвала эта ложь! … Но мы поверили услышанному – и решили действовать…
"Следующей весной!" Мы постоянно повторяли эту фразу, и вместе с ней росли наше душевное спокойствие и наша смелость. Сибирская зима длится с октября по июнь. Тот, у кого не хватит решимости воспользоваться благоприятной погодой, потеряет все. Побег! Это было нашим единственным спасением!"
Долгий путь на Запад требовал основательной подготовки.
"Изучение русского языка в лагере приняло масштабы эпидемии, а еще все начали учиться ремеслу. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять: докторский диплом немного стоит, если вы должны зарабатывать на хлеб насущный в чужой стране. Поэтому в 1919 году я стал прилежным учеником слесаря и плотника. Я чувствовал, что приобретенные навыки не раз пригодятся мне во время долгого путешествия".
Но пока заключенные готовились к побегу, обстоятельства снова изменились. Пала армия Колчака, и армии союзников начали эвакуацию своих войск.
– Американцы, англичане и французы покинули Россию, оставив заключенных в лагерях для военнопленных на милость местных властей. Теперь их участь решали в том числе и такие кровожадные и безжалостные антибольшевистские казаки, как атаман Иван Калмыков, садистская жестокость которого оскорбляла даже его собственных людей, – поясняет Хамфри Тонкин. – Сороса, еврея по национальности, особенно страшила перспектива попасть в руки Калмыкова или подобных ему.
"Одна только японская армия осталась в Сибири, а войска Красной Армии подступали к ней гигантскими шагами. 10 февраля 1920 года они достигли Иркутска, ворот в Монголию, и взяли город. Мы, пленники, не могли повлиять на исход столкновения этих двух колоссальных сил, и ждали его с глубоким чувством беспокойства. Нас охватило нетерпение, смешанное, по понятным причинам, со страхом – не потому, что мы заботились о будущем Сибири или состоянии той или иной армии, а потому, что на карту было поставлено наше собственное будущее".
В относительной безопасности военнопленные были лишь до тех пор, пока не будут выведены японские войска. Понимание, что медлить нельзя, прибавило заключенным решимости.
"С нас было достаточно! Через два года после окончания мировой войны мы все еще ждем своей участи у китайской границы. Правительства ничего не сделали для нас, поэтому нам оставалось надеяться только на самих себя.
В глазах некоторых наших товарищей по заключению появился скрытый блеск, и с каждым днем все больше и больше людей шепотом задавали друг другу один и тот же вопрос: "Ты тоже?" Мы все понимали, что имеется в виду – скорейший побег. Ответ был таким же простым, как и вопрос, и произносили его с надеждой: "Я тоже!"
"Японцы убили трех военнопленных прямо у госпиталя"
"Никого не предупредив заранее, японское командование приняло решение покинуть западную часть Амурского района, где находился наш лагерь. Главнокомандующий попрощался, пожелав счастья многострадальному русскому народу. Ну, наконец-то! Пришло время действовать! …
Мы не могли сбежать до начала марта, потому что, как бы мы ни мечтали о свежем воздухе и свободе, никому из нас не хотелось оставлять нашу февральскую зарплату (50 иен) в государственной казне Японии. "Кто знает," – думали будущие беглецы. – Нам обязательно понадобятся деньги в карманах!" …
Утром 3 марта 1920 года я собрал в рюкзак все, что могло понадобится в пути, и спрятал в сумочке под рубашкой свой небольшой капитал – 110 иен".
Многие заключенные выбирали сложные пути к свободе – например, рыли подкопы, прятались в вывозившихся за пределы лагеря грузах. Сорос предложил двум своим друзьям самый простой путь – подделать пропуска.
"Даже за забором мы не были полностью вне опасности. Японские отряды патрулировали окрестности по всем направлениям. Наши фальшивые пропуска были действительны только на расстоянии одной версты… от лагеря. Поэтому мы старались избежать встреч с нашими добрыми друзьями японцами".
Дойдя до Хабаровска, Сорос и его друзья обнаружили, что в городе уже скопилось 200 или 300 таких же беглецов, как они сами. Казалось, что путь на запад будет легким – достаточно просто сесть на поезд.
"До недавнего времени жители города и наступающие японцы находились в состоянии необъявленной партизанской войны, и партизаны постоянно разрушали железнодорожное полотно. Но после того, как японцы прекратили боевые действия, они вышли из леса и, работая бок о бок со своими бывшими врагами, отремонтировали железную дорогу, чтобы ускорить ожидаемую эвакуацию японской армии".
Сорос был полон решимости оправиться на запад первым же поездом. Он был готов ехать даже зайцем, "приклеившись к колесам", как он признался друзьям. Но купить билет все же удалось.
"Я втиснулся в вагон для перевозки скота вместе с еще пятьюдесятью путешественниками. Даже сардин в консервные банки набивают не так плотно. Но в тесноте был и плюс: мы согревали друг друга теплом наших тел. Никто не знал конечного пункта назначения поезда".
Оптимисты надеялись, что доедут до самой Москвы. Но даже сами железнодорожники не знали, куда направляется состав.
"Мы ждали отправления поезда несколько часов, стуча зубами от холода. Мы ждали и ждали, но поезд стоял как вкопанный. Вдруг перед поездом появился офицер, разгоряченный новостью, которую собирался сообщить: "Японцы убили трех военнопленных прямо у госпиталя. Они пытались сбежать. Их заметили дежурные, и капитан Ухеда приказал расстрелять их".
Путь до Благовещенска занял шесть дней. На то, чтобы преодолеть следующие 500 миль, понадобилось еще десять дней.
"Разбитые мосты по пути приходилось заменять импровизированными конструкциями из бревен и шпал. Все это время у нас не было доступа к газетам, хотя в то время любые новости могли иметь решающее значение для наших планов. Наконец, посреди ночи поезд остановился. Вскоре до нас дошли слухи, что впереди фронтовая полоса, и мы не можем ехать дальше… Что нам теперь было делать? Спешить вперед? Возвращаться назад? И как вообще там, впереди, могли идти боевые действия, учитывая, что японцы объявили о мире?"
Соросу и 11 его товарищам удалось попасть на поезд, который направлялся в партизанский штаб на станции Ксеньевской, и продолжить путь: они заявили, что хотят стать железнодорожниками и строить пути для партизан.
"Ксеньевская. Последняя станция. Небольшая деревня, которой природа не дала ничего, кроме золота. Однажды, когда я спросил кого-то, имея в виду две противоборствующие стороны, поддерживают ли местные жители красных или белых, мне ответили – "желтых". Золото было единственной любовью местных жителей".
"От укусов наши головы распухли, как тыквы"
"Мы приступили к работе. Бремя наших повседневных задач облегчала надежда на то, что вскоре мы сможем продолжить наше путешествие. Но эта надежда была тщетной: дни превращались в недели, а недели – в месяцы. В нашем районе скапливалось все больше и больше военнопленных. Мы много раз обсуждали нашу ситуацию и вынашивали всевозможные фантастические планы по ее улучшению, но тщетно. Наверняка мы знали только одно: медлить нельзя. Как только закончатся июнь и июль, впереди ждет жуткая сибирская зима, которую мы знали и боялись".
29 мая военнопленные со всех окрестных станций собрались, чтобы принять окончательное решение, что делать. План вернуться отвергли сразу. Самым разумным показалось предложение одного из австрийских пленных.
"Это правда, что, следуя по реке Сунгари, мы могли бы добраться до Харбина, столицы Маньчжурии, но никто не знает цвета режима, в настоящее время отвечающего за Харбин. Если это красные, то они будут стрелять в нас как белых, а если там белые, они будут стрелять в нас как красных. У нас есть только один вариант: идти на запад".
Австриец успел побыть топографом в партизанской армии и предложил "точный" маршрут.
"К северу от нас нет ни городов, ни деревень, как вы можете видеть на карте. Значит, мы имеем дело с девственным лесом. Наверное, там живут кочевники, но неизвестно где. Но посмотрите сюда: две большие реки, Олекма и Витим, текут параллельно друг другу и впадают в реку Лена. Нам нужно будет пройти всего несколько сотен миль, чтобы достичь истоков этих рек. Тогда мы могли бы добраться до Лены на плотах. В мирное время между Иркутском и Якутском существовало пароходное сообщение; возможно, оно не парализована полностью. Мы всего в полутора тысячах километров от Якутска, мелочь для таких странников, как мы. Из Иркутска, конечно, поедем на экспрессе..." (фактически никакого пароходного сообщения между Якутском и Иркутском не было и быть не могло, эти города стоят на реках, не сообщающихся между собой. – Прим. СР).
Чтобы отправиться в путь, нужно было раздобыть лошадей и оружие. Решено было попросить о помощи партизан.
– Ксеньевская на тот момент была занята красными партизанскими отрядами под командованием Дмитрия Шилова. Он и сам успел повоевать на фронтах Первой мировой войны в звании подпоручика и действительно мог с сочувствием отнестись к бывшим офицерам, пусть и воевавшим с другой стороны фронта, – поясняет историк и краевед Сергей Ануфриев.
Шилов предложил сделку: если военнопленные составят топографические карты местности, партизаны обеспечат припасами экспедицию в 20–30 человек. Оставалось решить, кто отправится в путь, ведь желающих было в 10 раз больше. Постановили брать самых бесконфликтных и самых опытных. Руководствуясь вторым критерием, выбрали двух австрийских пленных Сепи и Долфи – они давно сбежали из лагеря и прятались вместе с такими же беглецами в лесу, промышляя набегами на дома и огороды местных жителей.
"Их преследовали, как бешеных псов: казачьи отряды охотились на них, отстреливая по двадцать или тридцать штук в день. Сепи и Долфи вместе переносили ужасающие лишения все эти долгие дни и месяцы. Эти страдания укрепили их крепкую дружбу.
"Итак, расскажите нам. Какое из ваших приключений было самым худшим?" – спросил я однажды из любопытства во время разговора об ужасах и опасностях тайги.
"Когда мы ели нашего товарища Ганса", – ответил Сепи.
Долфи впился ему в ребра и прошептал: "Тебе не стыдно говорить о таких вещах?"
Но Сепи не обратил на это внимания и спокойно продолжил свой рассказ."Сначала в нашей группе было тридцать человек, но смерть со своим здоровым аппетитом поглотила большую часть из нас. Нас осталась десять. Мы страшно страдали от голода: нам совершенно нечего было положить в рот. Мы доели последние останки лошади и от отчаяния грызли ее копыта и гриву. От голода Ганс сошел с ума… Что мы могли сделать для нашего несчастного товарища? Мы тоже были голодны, и поэтому... мы его съели. За едой мы говорили о его и о нашей несчастной судьбе…
У меня хватило смелости рассказать эту ужасную историю только для того, чтобы показать, в какую бездну война толкает нас, имеющих смелость называть себя людьми".
– По словам Пола Сороса, история о Долфи и Сепи и их практике каннибализма – это нечто большее, чем просто история из прошлого, связанная с двумя людьми, по существу не имеющими отношения к Тивадару, – говорит Хамфри Тонкин. – Он позже рассказывал сыну, что по крайней мере в одном случае нечто подобное могло произойти и в их отряде, когда они пробирались к реке Витим. Более того, произошло бы, если бы не вмешательство Тивадара.
Когда отряд был собран, партизаны внезапно изменили условия сделки. Теперь они готовы были обеспечить экспедицию, если она проложит участок дороги через непролазную чащу, чтобы можно было отступить в случае нападения врага. Выбора не было, пришлось согласиться.
Непосильный труд с утра до ночи стал далеко не самым главным испытанием.
"Изо дня в день мухи и комары делали нашу жизнь все более и более невыносимой. Казалось, что в каждый час дня или ночи появляются новые, особые виды мух. Утром и ночью главной проблемой были комары, днем – огромные мухи, а вечером – стаи крошечных. И их количество было сверх всякой меры. Иногда они нападали на нас с такой яростью, что, несмотря на наши попытки защитить себя, буквально заполняли нам рты и глаза. У нас не было противомоскитных сеток, а простыни, которыми мы пытались укрыться, оказались не очень эффективны. От укусов наши головы распухли, как тыквы".
Через несколько недель дорога была построена. Партизаны осмотрели ее и заявили, что качество их не устраивает. Нужна такая дорога, чтобы могли проехать повозки с лошадьми. Стало понятно, что исполнения условий договора ждать не приходится, и отряд двинулся в путь, не дожидаясь разрешения от партизан. Идти решили вдоль русла ручья, впадающего в Олекму.
За беглецами отправили погоню. Но три казака, вызвавшиеся добровольцами, присоединились к отряду: как оказалось, они тоже давно искали способ вернуться в Европу.
"Жевали сырое мясо, не дожидаясь, пока его приготовят"
Во время долгого пути отряд планировал добывать себе пропитание охотой и рыбалкой. Но ни у кого не оказалось нужных навыков, и припасы быстро подошли к концу. Единственной надеждой было отыскать местных жителей, чтобы купить у них еды. Нескольких человек отправили на поиски селения ороченов. Они справились с задачей и вернулись в лагерь в сопровождении 30–40 всадников верхом на оленях.
"Нам особенно понравились олени и дети, и через несколько минут мы стали лучшими друзьями. Чтобы представить наши товары потенциальным покупателям, мы устроили самую настоящую выставку. В ней было сто десять экспонатов. Все они произвели большое впечатление на ороченов, а больше всего им приглянулись карманный бинокль, зажигалка и носовые платки. Наш маленький рынок имел большой успех".
Орочены не знали денег, в ходу у них был только натуральный обмен. Поэтому они пригласили отряд в свою деревню для меновой торговли. Гостям устроили радушный прием, угощали олениной и оленьим молоком. А один из стариков даже взялся выступить в роли проводника.
Купив трех оленей на еду, отряд продолжил путь. Старик-орочен обеспечивал остальных пищей, периодически забивая оленей одним ударом ножа.
"Олень сразу упал замертво. Подобно стервятникам, нападающим на тушу, некоторые из нашей группы схватились за мертвое животное, сосали его кровь и жевали сырое мясо, не дожидаясь, пока его приготовят. Я никогда не мог и представить, что при малейшем ослаблении социальных ограничений люди могут стать такими животными".
Когда забили последнего оленя, снова наступил голод. Живописные пейзажи больше не радовали путников.
"Мы всегда были счастливы получать наш дневной паек сушеного хлеба, не более четырех или пяти унций. С каким нетерпением мы каждое утро ждали момента, когда его раздадут! Мы с трудом удерживались от искушения съесть его немедленно, и использовали все мыслимые уловки, чтобы попытаться растянуть нашу порцию как можно дольше. По несколько минут держали каждый кусочек хлеба во рту, чтобы продлить удовольствие, и только потом проглатывали его.
Раздача хлеба всегда происходила под строжайшим контролем и в присутствии людей, которым мы доверяли больше всех. Но все остальные, в свою очередь, подозрительно наблюдали за теми, кому доверились".
Проводник покинул отряд, когда закончились знакомые ему места. Дальше решили идти по компасу, держа направление строго на запад. План сработал: удалось выйти к Витиму. Оставалось построить плоты, чтобы сплавиться на них к Лене. Вконец оголодавшим людям предстояло построить 8–9 больших плотов.
"Оказалось, что строительство плотов тоже не детская игра. Подобрать нужные породы дерева было очень сложно. Но еще большим препятствием стали наши постоянные ссоры и враждебность по отношению друг у другу. У нас не было лидера, чье слово имело бы непрекословный авторитет. А различия в нашем социальном происхождении только усугубляли разногласия. Более того, нарастал антагонизм между интеллигенцией и остальными. Чем ближе мы подходили к месту назначения, тем чаще слышали голоса, заявляющие: в стране Советов интеллектуалы не имеют никаких прав, лидерами являются рабочие".
Несмотря на распри, отряд справился с задачей. Погрузив остатки припасов на плоты, тронулись в путь по бурному Витиму.
"В следующие несколько дней мы пережили множество опасностей… Нашим постоянным страхом были водопады. Каждый раз, когда мы слышали грохот вдалеке, прислушивались к его приближению, мы покрывались холодным потом. Этот бешеный галоп по бушующему потоку неизвестной реки был ужасен. Река гремела между скалами, внезапно изгибаясь, и каждый изгиб грозил нам какой-то новой и неожиданной опасностью. Сколько времени пройдет, прежде чем мы рухнем в пенящиеся глубины и будем разорваны на части острыми камнями? Чтобы стало понятнее, в каком состоянии мы находились, скажу одно: мы путешествовали по реке целую неделю, и ни разу за все это время не помылись".
По Витиму сплавщики добрались до поселка золотодобытчиков. Там даже за банальную коробку спичек старатели готовы были дать небольшой самородок. Выгодно распродав остатки снаряжения, отряд двинулся дальше в путь по воде и наконец-то вышел к Лене.
На этом моменте Сорос заканчивает описание своих приключений: "Вот и подошла к концу наша "робинзонада". К сожалению, там, в лесу, у меня не было такого компаньона, как Пятница у Крузо. Моими главными помощниками были неутолимое желание вернуться домой и здоровый оптимизм, который должен быть присущ человеку, ведущему странствующий образ жизни, – готовность вздохнуть и выругаться, если дела идут плохо, но от души посмеяться, когда становится лучше. И не беспокоиться о том, что будет завтра".
"Его единственным стремлением стало наслаждаться жизнью"
О том, что происходило дальше, известно лишь в самых общих чертах. "Они дрейфовали несколько недель, прежде чем поняли, что забираются все дальше и дальше на север. И им потребовалось еще несколько месяцев, чтобы пробиться обратно через тайгу", – пишет Джордж Сорос в предисловии к мемуарам отца.
– Как Тивадару Соросу все-таки удалось добраться до Москвы, не знаем ни мы, ни члены его семьи, – уточняет Хамфри Тонкин. – Можно лишь строить предположения и о том, как складывалась его судьба в Москве. Вероятно, еще в лагере Тивадар Сорос выучил эсперанто и начал активно участвовать в движении эсперантистов. Возможно, он надеялся, что международные связи помогут ему вернуться в Венгрию. Но в итоге использовал другой смелый и очень творческий план.
"Моя первая успешная игра в зрелом возрасте произошла … когда мне было 27 или 28 лет, – рассказывает Тивадар Сорос в мемуарах "Маскарад: игра в прятки со смертью в нацистской Венгрии". – Летом 1919 года в Венгрии рухнул коммунистический режим Белы Куна. За четырьмя месяцами его "красного террора" последовал"белый террор"… После этого россияне начали отказывать в репатриации венгерским офицерам, бывшим военнопленным. Их план состоял в том, чтобы держать их в заложниках, чтобы обуздать жестокость венгерских властей в отношении своих коммунистических пленников. Австрийцы уезжали со скоростью по пятьсот человек в неделю. Я смотрел на них с грустью. Семь лет войны и лагеря для заключенных – мне очень хотелось вернуться домой. Случайно мне попал в руки путеводитель Бедекера по австрийскому городу Линц. В нем было множество карт и картинок города. Я тщательно изучил всю книгу, а затем представился комитету по репатриации как австриец, родившийся в Линце. Это сработало: я правильно ответил на все их вопросы, и мне, как австрийскому офицеру, разрешили уехать 14 августа 1921 года".
"По словам матери, отец вернулся в Венгрию другим человеком, – рассказывает Джордж Сорос в предисловии к мемуарам отца. – Все амбиции исчезли. Он был счастлив, что остался в живых. И теперь его единственным стремлением стало наслаждаться жизнью. Деньги для него стали лишь средством для достижения цели, а не самоцелью".
Женившись на своей кузине Эржбете, Сорос инвестировал приданое в недвижимость, с прибылью издавал журнал на эсперанто Literatura Mondo, в котором и опубликовал в 1923 году мемуары о своих приключениях в России. Но работа всегда оставалась для него на втором плане.
Пол Сорос, из предисловий к мемуарам отца:
"Поскольку он не был заинтересован в том, чтобы сколотить состояние, он не позволял работе мешать ему получать максимальную отдачу от жизни. Его рабочий день начинался в 10 часов утра, а заканчивался в 12. Он забирал нас после школы в 12 или в час дня, и в зависимости от сезона мы ходили купаться, кататься на коньках или лыжах. Во второй половине дня он отправлялся в кофейню, чтобы почитать отечественные и зарубежные газеты… В рождественские каникулы мы катались на лыжах в Австрии или Швейцарии, а лето проводили в нашем летнем доме на острове на Дунае к северу от Будапешта".
Спокойная размеренная жизнь не помешала Тивадару Соросу вовремя заметить нависшую угрозу. В интервью Марио Кальво-Платеро от 11 августа 2020 года Джордж Сорос рассказал, что еще в 1936 году, когда в Венгрии только начал расти антисемитизм, отец уже догадался сменить немецкую еврейскую фамилию Шварц на Сорос, чтобы стать менее заметным.
Пол Сорос, из предисловий к мемуарам отца:
"Когда Германия оккупировала Венгрию в марте 1944 года, о существовании Освенцима в то время не было известно. Но в течение трех дней мой отец предсказал, что любой человек еврейского происхождения окажется в смертельной опасности, и еще до начала любых преследований решил, что семье придется расстаться. Все будут жить отдельно друг от друга, под вымышленными личностями, чтобы, если кто-то попадет в беду, не подвергать опасности остальных. Книга под названием "Маскарад", написанная моим отцом много лет спустя, описывает историю нашей семьи с марта 1944 года до конца войны".
Джордж Сорос, из предисловий к мемуарам отца:
"Немцы оккупировали Венгрию 19 марта 1944 года. Мы были освобождены русскими 12 января 1945 года. В течение этих десяти месяцев мы жили в смертельной опасности. За это время погибло более половины евреев, проживающих в Венгрии, и, возможно, треть евреев, проживающих в Будапеште. Я и моя семья выжили. Более того, всеми доступными способами мой отец помогал спастись большому количеству других людей. Это был его звездный час. Я никогда не видел, чтобы он так усердно работал".
Тивадар Сорос наладил связи с изготовителями фальшивых документов и начал снабжать ими сначала родственников и друзей, а потом и всех, кто в них нуждался. Причем богатым людям он добывал документы по рыночной цене, а с бедных брал лишь ту сумму, которую нужно было заплатить непосредственно изготовителям фальшивок. А когда положение было отчаянным и ждать было нельзя, случалось, что шел на риск и просил отдать ему свои документы чуть ли не первых встречных. Узнав, что речь идет о спасении евреев, многие соглашались помочь. Помогая оформить фальшивые документы, Тивадар Сорос спас сотни жизней. А когда в Венгрии установился просоветский режим, помог сбежать из соцлагеря и собственным сыновьям.
– В 1947 году состоялся первый послевоенный Всемирный Конгресс эсперанто в Швейцарии. Тивадар через свои связи добился, чтобы младшего сына включили в состав делегации, отправляющейся в Берн. Из Швейцарии Джордж Сорос перебрался в Англию, а окончив Лондонскую школу экономики, переехал в США, – рассказывает Хамфри Тонкин. – В конце 1947 года из Венгрии удалось выбраться и старшему сыну Полу: он попал в состав олимпийской лыжной команды на зимних Олимпийских играх в швейцарском Сент-Морице и не вернулся, также в итоге переехав в США.
После бегства обоих сыновей Тивадара Сороса лишили лицензии юриста. Шанс на воссоединение семьи выпал лишь в 1956 году, с началом Венгерской революции.
Джордж Сорос, из предисловий к мемуарам отца:
"В конце революции 56-го года было двухнедельное окно перед тем, как был вновь восстановлен "железный занавес", так что мои родители смогли сбежать и приехать в Америку. Там мой отец смог сполна удовлетворить свой интерес к путешествиям. Он умер от рака в возрасте 75 лет".
В память об отце Джордж Сорос решил создать свой фонд в СССР, как только представилась такая возможность. "В России я чувствовал себя как дома. В конце концов, мы были старыми знакомыми. Я пережил Русскую революцию благодаря своему отцу".
Фонд "Культурная инициатива", созданный при поддержке фонда Сороса, проработал в СССР недолго – с 1987 по 1991 год. В 1995 году в России открылся Фонд "Открытое общество", входящий в сеть фондов Сороса, который вложил десятки миллионов долларов в российские просветительские и правозащитные проекты. Летом 2015 года Фонд Сороса вписали в "патриотический стоп-лист", который был разработан в Совете Федерации и в который вошли иностранные НКО, которые, по мнению российских сенаторов, являются первостепенными кандидатами в перечень "нежелательных международных и иностранных неправительственных организации". А 30 ноября 2015 года Генеральная прокуратура Российской Федерации признала фонд нежелательной организацией на территории России.
