18 сентября 1901 года родился академик архитектуры Геворк Кочар. Принято считать, что своим неповторимым обликом заполярный Норильск обязан ленинградским зодчим. Но если изучить немногие сохранившиеся документы, обнаружится, что над созданием города на вечной мерзлоте трудились и архитекторы из солнечной Армении. Официально их авторство не признали, поскольку они были заключенными Норильлага. Одним из таких подневольных зодчих был Геворк Кочар, разрабатывавший генеральные планы Норильска и Дудинки.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
В 1944 году Красноярский крайком партии задумал преподнести подарок к приближающемуся 70-летнему юбилею "великого вождя". В станке Курейка на Енисее, где Сталин отбывал ссылку, решено было построить мемориал в его честь. С дореволюционных времен посреди глухой тайги сохранился ветхий домик, где жил Иосиф Джугашвили. Эту полуразвалившуюся лачугу решено было превратить в величественный пантеон-музей. Организацию работ возложили на Управление Норильскстроя и исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) НКВД – проще говоря, на Норильлаг.
Всем архитекторам, работавшим в Норильске, велено было представить эскизный проект дома-музея Сталина в Курейке. В закрытом конкурсе участвовали около 30 проектов. Москва утвердила проект Сергея Хорунжего: деревянный домишко был спрятан под 12-метровыми сводами монументального здания со стеклянными окнами в пол, а рядом возвышалась гигантская бронзовая статуя Сталина, которую можно было в деталях рассмотреть даже с проходящих мимо пароходов.
По итогам конкурса 30 декабря 1945 года был издан приказ по Норильскому комбинату НКВД СССР, где говорилось, что премию следует вручить не только победителю, но также двум заключенным Норильлага. Хорунжий получил премию в тысячу рублей, а двое зеков – по 150. Зато было разрешено "продать указанным заключенным продуктов на 100 руб. каждому и пошить по суконному костюму".
Этими "счастливцами" были два друга – армянские архитекторы Геворк Кочар и Микаэл Мазманян. Когда им предложили спроектировать музей Сталина, Кочар был возмущен до глубины души. А Мазманян отреагировал на предложение с юмором и уговорил друга согласиться. Но участие в строительстве пантеона "отца народов" ни на год не сократило 18-летний тюремный срок Геворка Кочара. Он смог вернуться в родной Ереван лишь накануне своего 60-летия.
"Большая часть работ проходила по субботникам"
В начале XX века Эривань – будущая столица Армении – была маленьким восточным городом, опустошенным многочисленными войнами, землетрясениями и пыльными бурями. Древние дворцы и крепости лежали в руинах, их окружали бедные глинобитные дома на извилистых улочках. В провинциальном захолустье не было не только электричества, канализации или асфальтированных дорог, но даже мостовых, и после каждого дождя они превращались в непролазную грязь. 18 сентября 1901 года в этом сонном царстве в семье цирюльника Барсега Кочаряна появился на свет первенец, получивший имя Геворк.
Через несколько лет после его рождения семья Кочарянов перебралась в Тифлис, где армянам жилось не в пример спокойнее, чем на родной земле. Там в 1910 году Геворк пошел в первый класс. Окончив семинарию, поступил в техникум и все время учебы помогал отцу. Барсег Кочарян очень хотел, чтобы единственный сын продолжил семейное дело, но Геворк мечтал о живописи и скульптуре. В 1919 году он поступил в тифлисскую Академию художеств, но проучиться смог всего полгода – платить было нечем, пришлось оставить занятия живописью.
19 декабря 1920 года специальным декретом Совнаркома были организованы высшие художественно-технические мастерские, знаменитый ВХУТЕМАС. Конкурс в лучший творческий вуз страны был огромным, но однокашники Геворка по духовной семинарии Нерсисяна в Тифлисе Каро Алабян и Микаэль Мазманян сумели туда поступить.
С Каро Алабяном, который еще в Тифлисе считался отличным художником, Геворк не был близко знаком. Он тайком наблюдал, как Алабян сидит с этюдником, следил за каждым движением его кисти, но подойти и заговорить не осмеливался. Однокашники близко познакомятся лишь в Москве, когда окажутся на одном курсе во ВХУТЕМАСе. Зато с Микаэлем Мазманяном Геворк подружился еще в семинарии. И хотя Геворк был младше Микаэля на два года, разница в возрасте не помешала возникнуть дружбе на всю жизнь.
Геворк решил последовать примеру друга и в 1923 году поступил на графическо-рисовальное отделение ВХУТЕМАСа, где преподавали такие мастера авангарда, как Василий Кандинский, Владимир Фаворский и Казимир Малевич. Геворк делал успехи в живописи, но свое истинное призвание осознал лишь после того, как посетил выставку работ студентов архитектурного факультета. Пораженный увиденным, он навсегда определился с выбором профессии.
К 1927 году Геворк Кочар (к тому времени он укоротил свою фамилию на две буквы) стал одним из лучших студентов ВХУТЕМАСа. Из семидесяти выпускников вуза только пятеро получили наивысшую оценку, Алабян и Кочар были в их числе.
Как лучшего выпускника Кочара командировали на выставку жилищного строительства в Штутгарте – эту поездку курировал сам нарком просвещения Анатолий Луначарский. Перед талантливым молодым архитектором, к тому же членом ВКП(б), открывались блестящие перспективы. Но Геворк предпочел вернуться в родную Эривань и в 1929 году возглавил только что созданное Государственное проектное бюро города. Вслед за другом распределение в Эривань получил и Микаэл Мазманян.
В Эривани, ставшей к тому времени столицей Армении, начиналась масштабная реконструкция всего города. Здесь уже появилось электричество, были проложены водопровод и канализация, но нужно было создать принципиально новое городское пространство. Каро Алабян, Микаэль Мазманян и Геворк Кочар стали создателями новой Эривани – величественной столицы советской Армении из розового туфа.
Молодые архитекторы были преисполнены энтузиазма и готовы трудиться не покладая рук. Они чувствовали себя первопроходцами, создающими светлое будущее. В 1930 году Кочар возглавил впервые организованный Союз архитекторов республики Армения, вошел в состав президиума Союза архитекторов СССР. И в том же году по предложению Каро Алабяна принял участие в самом амбициозном проекте тех лет – создании Дворца Советов в Москве. И, хотя в конкурсе участвовали такие корифеи, как Щусев и Иофан, Алабян и Кочар тоже смогли внести достойный вклад.
С 1934 года Кочар руководил работой всех трех архитектурно-промышленных мастерских Еревана, одну из которых возглавил его старый друг Мазманян. А в 1935 году Геворк стал одним из самых молодых академиков страны, членом-корреспондентом Академии архитектуры СССР. Вместе с друзьями он создал множество знаковых строений Еревана – здание драматического театра имени Станиславского, кинотеатр "Москва", магазин "Детский мир", комплекс общежитий Зооветеринарного института. А построенный Кочаром и Мазманяном на озере Севан Дом творчества писателей и сегодня остается признанным шедевром советского модернизма.
Из воспоминаний Геворка Кочара:
"Строительство Клуба (строителей, позднее в нем располагался русский драматический театр им. Станиславского. – Прим. СР) началось в 1931 году, и большая часть работ проходила по субботникам. Строительство велось очень примитивно. Не было никакой механизации, автотранспорта. Строительные материалы привозились на телегах, а рабочие трудились вручную".
"По возвращении в камеру его с трудом можно было узнать"
В 1936 году Кочар и Мазманян вошли в состав советской делегации, отправленной знакомиться с лучшими образцами архитектуры капиталистических стран во Франции, Италии, Греции и Турции. Четыре месяца они изучали шедевры Парижа, Милана, Венеции, Флоренции, Афин, Рима, Неаполя и Константинополя. Конечно, участвовать в таких поездках по капиталистическим странам было очень почетно, но и опасно.
Из воспоминаний архитектора Джима Торосяна:
"Мазманян часто гулял с Кочаром по улицам Парижа. Они часто встречались с нашими соотечественниками, беседовали с ними, рассказывали им о новой жизни в Армении. Мазманян выступал с речами перед соотечественниками, рассказывал, как они строят новый город, розовый город, из артикского туфа.
Однажды после выступления к нему подошла молодая пара и сказала: "Вы нас убедили. Мы сомневались, вернуться на родину или нет. После вашего выступления мы решили поехать в Армению".
Перед ссылкой, когда Мазманян находился в тюрьме, в их тюремную камеру привели молодого человека. Оказалось, это был тот самый мальчик, который, вдохновленный словами Мазманяна, решил вернуться на родину".
В 1937 году Кочара и Мазманяна арестовали прямо на рабочем месте. Обвинения были предъявлены по статьям 64, 65-17 и 68 Уголовного кодекса Армянской ССР, что соответствовало 58-й статье УК РФ. Признанный виновным в шпионаже, измене Родине и участии в троцкистко-бухаринской группе Кочар был приговорен военной коллегией Верховного суда СССР в Ереване к 15 годам лишения свободы и 5 годам поражения в правах. Точно такой же приговор получил и Мазманян.
По словам Лилит Тер-Минасян, внучки Мазманяна, услышав приговор, друзья обнялись от радости – они были уверены, что их расстреляют. "Тот, кого не расстреляли, считался счастливым человеком", – вспоминал архитектор Джим Торосян.
Около года друзья провели в Вологодской зоне общего режима.
Из воспоминаний писателя Вагаршака Норенца:
"В камере Вологодской тюрьмы находилось восемнадцать заключенных: шестеро из Ленинграда, шестеро из Воронежа, и третью шестерку составляли мы, армяне. За десять месяцев семнадцать из нас угодили в карцер из-за разных "провинностей". … Последней жертвой оказался Василий Малхасян. До него Микаэл Мазманян угодил в карцер, который был тюрьмой в тюрьме, изолятором, где недельное пребывание так преобразовывало человека, что по возвращении в камеру его с трудом можно было узнать.
Туфли Микаэла Мазманяна были так велики ему, что в одной из них могли бы поместиться обе ноги. Сколько раз он просил у надзирателей новую обувь, но все без толку. Наш архитектор ходил в своих туфлях, точно пятилетний ребенок в отцовских калошах. Он не в состоянии был даже волочить их, потому что ноги забегали вперед обуви. Поэтому Мазманяну часто приходилось отказываться от пятнадцатиминутной прогулки, и, обреченный, он носил эти туфли, как тяжелый крест судьбы.
Однажды наш старший товарищ, добродушный Амаяк Мелик-Агамирян, один из видных химиков Армении, посоветовал Мазманяну хотя бы последние дырки на обуви связать какими-нибудь нитками, чтобы туфли не отставали от ног, а тащились бы за ними.
– Добрый совет, очень умный и уместный, дорогой Амаяк, но откуда мне взять нитки? – обреченно возразил Мазманян.
Обувь мы получали без шнурков, да и вообще при себе запрещалось иметь любые нитки, бечевки, веревки и прочее. И тем не менее… Чтобы поддерживать чистоту в камере, нам выделили обыкновенный веник. Как известно, прутья веника вяжутся с помощью проволоки или же ниток. Проволока в тюрьме – дело немыслимое, а вот ниткой, обычной пеньковой ниткой был обмотан наш веник.
Не помню, кому вдруг пришло в голову надоумить Микаэла. Он осторожно срезал из веника несколько сантиметров ниток, чтобы хватило сблизить и связать последние дырки на туфлях (позже он проклинал эти минуты смекалки).
На следующий день Мазманян вышел с нами на прогулку. Не сделали мы и двух кругов, как Мазманяна вывели из строя. Надзиратель заметил, что у заключенного под номером 609 странная походка. Осмотрели туфли и обнаружили шнурки! Всех нас вернули в камеру. Через десять минут явился дежурный тюремщик и прочитал приказ: "За хранение в камере веревки заключенного N609 отправить в карцер на десять дней". Обычная нитка в десять сантиметров переросла в веревку. Микаэла забрали в карцер. Забрали и веник. Его стали приносить по утрам и после уборки камеры вновь уносили. Через десять дней Микаэл Мазманян вернулся из карцера, сам на себя не похожий, только имя осталось прежним".
Не известно, как сложилась бы судьба двух армянских зодчих в ГУЛАГе, если бы в нее не вмешался третий друг – академик Каро Алабян, ставший к тому времени ведущим архитектором всего Советского Союза, ответственным секретарем Союза советских архитекторов.
– Алабян был очень близким другом своего одноклассника по семинарии Нерсисяна в Тифлисе – всесильного Анастаса Микояна. В годы гражданской войны Алабян спас Микояну жизнь – вынес его, тяжело раненного, с поля боя, – рассказывает историк архитектуры Валерий Мутко (имя изменено из соображений безопасности). – Алабян воспользовался дружбой с Микояном, чтобы спасти своих однокашников. Он знал, что в заполярном Норильске затевается грандиозное строительство, и не без оснований полагал, что опыт и знания его друзей будут там востребованы, что поможет им выжить в ГУЛАГе. Через Микояна Алабян добился, чтобы Кочара и Мазманяна перевели в Норильск. Расчет оказался верным: оба архитектора действительно довольно быстро начали работать по специальности, что обеспечило им относительно комфортные условия содержания. Но, конечно, и браться приходилось за любую работу – подневольный труд не предполагал никакой свободы творчества. Так, в 1945 году норильская газета "Металл – родине" сообщала, что "По проекту архитектора Г. Б. Кочара строится красивый забор, которым обносится промышленная площадка". Видимо, лучшего применения талантам академика архитектуры не нашлось.
"Показался плантатором, управляющим рабами"
Кочар и Мазманян участвовали в строительстве большинства промышленных объектов Норильского горно-металлургического комбината, в разработке генеральных планов Норильска и Дудинки, проектировали знаковые здания исторической части столицы Заполярья – например, ансамбль Гвардейской площади. Но все лавры доставались вольнонаемному начальству.
– Архитекторы, находившиеся в заключении, не имели права ставить свою подпись под созданными ими проектами, и армянские зодчие Норильска не были исключением, – поясняет Валерий Мутко. – И тогда друзья придумали, пожалуй, самый оригинальный способ оставить хоть какую-то память о себе. Армянские духаны издавна украшались барельефами посуды. Точно такие же вазоны и кубки Кочар и Мазманян разместили на фасадах зданий-близнецов – ресторанов "Лама" и "Таймыр". Они и сегодня напоминают о подневольных зодчих Норильска.
Из воспоминаний архитектора Ирины Розиной:
"Вокзал проектировал Кочар, будучи несвободным. Сейчас его нет в живых, как и многих других очень заслуженных талантливых архитекторов, которые были в то время политическими и не имели права подписи под чертежами. Авторами считались Непокойчицкий и Миненко".
Главный архитектор проекта Норильска, твердый последователь ленинградской школы Витольд Непокойчицкий до конца своей жизни утверждал, что ансамбли Октябрьской, Гвардейской и Комсомольской площадей, а также проекты застройки улиц 50 лет Октября и Севастопольской созданы исключительно им самим и его женой – архитектором Лидией Миненко. По словам Непокойчицкого, если Кочар что-то и построил, то только здание бани и четыре трехэтажных дома.
Из воспоминаний норильского архитектора Ларисы Назаровой:
"Меня встретил Непокойчицкий, и я вместе с ним пришла в барак – гражданский отдел Норильской проектной конторы. То, что я увидела, поразило мое воображение: в узком длинном помещении лицом к глухой стене сидели проектировщики за одной длинной полкой, заменяющей, видимо, стол. Они сидели в одинаковых серых робах, и на спине у каждого был номер. Работа на столе освещалась висевшими лампочками. Они работали в полной тишине, ко мне не обернулись. Свет из узких окон освещал их номера. Мы прошли мимо них в светлую большую комнату, кабинет Витольда Станиславовича, и он сказал с характерной для него усмешкой: "Вот это и есть мои архитекторы, я обычно подбираю их по спискам каторжан с наиболее длительными сроками, так что у меня вакантных мест нет".
Я возвращалась мимо согнутых спин тесно сидящих людей. Мое настроение упало, я уже не хотела работать в гражданпроекте. Внутренне я ужаснулась: Непокойчицкий показался плантатором, управляющим рабами. Долго у меня оставалось это настроение, особенно после рассказов о том, как он несправедлив к исполнителям, среди которых были талантливые архитекторы, имеющие большое количество построек на родине. Он не давал подписывать выполненную ими работу (об этом, в частности, мне рассказывали Кочар, Меклер и даже Розина, попавшая к нему позже).
… С Георгием Барсеговичем я познакомилась в 1955–1956 годах в Красноярске, куда приехала согласовывать свой проект клуба металлургов на площади Завенягина. Кочар охотно помогал мне пройти бюрократические рогатки, и мы много разговаривали о Норильске, о царившей в те годы в проектной конторе атмосфере, вызывавшей у него резкую реакцию. … Кочар мне с горечью рассказывал, как ему мешал работать Непокойчицкий, как он не мог ставить подписи под своими работами, и потому доказать, какие постройки его, он не может. Это его очень обижало, впрочем, как и других архитекторов.
… Я всегда возмущалась вопиющей несправедливостью в замалчивании имен авторов проектов и тружеников проектировки, и мне будет горько, если эти фиктивные имена станут достоянием истории, а подлинные авторы, которые и так приняли лиха в жизни, будут забыты. Теперь ведь нечего и скрывать, они реабилитированы.... Я счастлива хотя бы тем, что дожила до той поры, когда могу открыто рассказать о людях, отдавших талант и долгие годы жизни Норильску и ушедших в безвестность, о неправедном возвеличивании других, о приписывании им авторства на проектирование целого города".
Кочар трудился очень много и плодотворно. Так, по его проекту было построено одно из красивейших зданий Дудинки – деревянный речной вокзал, который называли "воротами в Арктику". Он был похож на белоснежный теплоход с палубами и иллюминаторами и поражал воображение всех, кому доводилось попасть в Заполярье. Но, пожалуй, самым значимым вкладом армянских архитекторов стала разработка схем закладки фундаментов зданий на сваях в арктических условиях.
"Я буквально дрожал от волнения"
Заключенным Норильлага Кочар оставался до февраля 1947 года, когда по инициативе особого отдела его лагерный срок был сокращен на 5 лет и 8 месяцев. Сразу после освобождения архитектор возглавил проектную группу Норильского комбината. 18 июня 1947 года с ним был заключен контракт за №305, который лишь зафиксировал давно сложившуюся практику – на деле Кочар руководил группой задолго до освобождения, еще в статусе заключенного.
– Некоторые мемуаристы описывают Кочара как немногословного и мрачного человека. Но мне кажется, немногие сохранившиеся документы лучше отражают его несгибаемый характер и любовь к жизни, – полагает норильский историк и краевед Наталья Осипова (имя изменено из соображений безопасности). – Так, в первое же лето после освобождения Геворк Барсегович принял участие в соревнованиях по легкой атлетике. А когда еще через год, 21 мая 1948 года, пленум Верховного суда СССР восстановил архитектора в правах, он тут же вступил в профсоюз и активно занялся общественной деятельностью. С личной жизнью у него тоже довольно быстро все наладилось. В Ереване у Кочара остались жена Кнорик и дочка Алла, но после ареста они отреклись от "врага народа". Отец Барсег Кочарян не перенес ареста сына и скончался в августе 1940 года. Оставшись совсем один, архитектор встретил в Норильске новую спутницу жизни – его второй женой стала Вера Яковлевна, работавшая в отделе подготовки кадров. Вместе они поселились на улице Севастопольской, которую спроектировали и построили Кочар и Мазманян, ставший соседом друга по коммунальной квартире.
Казалось, все злоключения позади, жизнь понемногу налаживается. Но вскоре Кочару снова пришлось сниматься с места: его направили в совхоз "Таежный" в поселке Атаманово под Красноярском, где ему предстояло построить… Дом отдыха для Норильлага. Формально считалось, что Дом отдыха строится для сотрудников Норильского комбината, но на деле он принадлежал Норильлагу – лишь в апреле 1953 года комбинат будет передан из системы ГУЛАГа в только что созданное Министерство металлургической промышленности. А руководителем Дома отдыха в Таежном станет майор Д. С. Астраханкин, одновременно начальник отдельного лагпункта, который через несколько месяцев разрастется до лагерного отделения №25.
– К концу войны заполярный комбинат столкнулся с проблемой: заключенные держались из последних сил, каторжный труд и цинга уносили одного специалиста за другим, а стране требовалось все больше и больше металла, – рассказывает историк репрессий Татьяна Леонова (имя изменено из соображений безопасности). – Конечно, ресурсы ГУЛАГа неисчерпаемы: с каждой навигацией в Норильск доставляли свежие партии подневольных работников. Но на их обучение нужно было тратить драгоценное время, а производство ждать не могло. И тогда руководство комбината едва ли не впервые задумалось о сохранении жизней опытных сотрудников. Кому-то в голову пришла отличная мысль: построить Дом отдыха в одном из подразделений лагеря, например в совхозе "Таежный", вошедшем в состав Норильлага в 1942 году. А что? Всего-то две тысячи километров вверх по Енисею, от Дудинки на пароходе – 4–5 дней. Трех летних месяцев должно было хватить, чтобы восстановить силы подневольных инженеров, конструкторов и т. д. Спроектировать деревянные корпуса поручили Геворку Кочару. При скудной смете он сумел построить на берегу Енисея настоящие дворцы.
Проект дома отдыха в Таежном нужно было утверждать в Москве.
Из воспоминаний Геворка Кочара:
"Поездка в Москву, наряду с архитектурными делами, была особенно желанной потому, что она давала возможность повидать К. Алабяна и других друзей. Тогда К. Алабян был вице-президентом Академии архитектуры СССР. Я пришел в приемную Академии, конечно, мой вид был весьма непрезентабельным. Естественно, что секретарь Алабяна не хотела пропускать меня к вице-президенту. Тогда я попросил передать, что его хочет видеть Кочар. Вышла она из кабинета и говорит: "Каро Семенович просил вас подождать".
– Как подождать? Что, он забыл старого друга?!
Я был возмущен и решил уйти. Но на площадке лестницы встретился старый знакомый.
– Ну как, виделся с Каро? – спросил он.
– Нет. Он велел подождать, а я решил, что не стоит.
– Но, может быть, он очень занят. Ты не горячись, подожди.
Я внял доброму совету, вернулся и стал ждать. Прошло некоторое время, и секретарь, выйдя из кабинета, сказала: "Проходите!"
С трепещущим сердцем вхожу в кабинет и вижу: Каро стоит у двери и ждет меня. Мы обнялись, крепко поцеловались и сели. Несколько минут длилось молчание. Мы смотрели друг на друга и не начинали разговора. Я буквально дрожал от волнения.
Все время, пока находился в Москве, я жил у гостеприимной сестры Каро – Евгении Семеновны. Мне не разрешали переезжать или питаться на стороне. И так в течение четырех месяцев.
Меня не только приютили в семье Алабяна, но сразу же были начаты хлопоты о моем переезде в Москву или Ереван. К сожалению, тогда хлопоты не увенчались успехом. Но меня грела и утешала трогательная забота друзей. Однажды Каро попросил сестру, чтобы для меня готовили такие армянские блюда, которые я не ел за последние десять лет".
"Полярное зодчество" имеет право на жизнь"
Казалось, что свобода уже совсем близко, но летом 1949 года Кочара снова арестовали. Повторное следствие заняло всего два месяца. Архитектора вновь признали виновным по тем же статьям. Правда, на этот раз суд ограничился ссылкой в Норильск, где Кочар еще два года в статусе ссыльного проработал руководителем бригады архитектурно-строительного сектора.
– В 1951 году к Микаэлю Мазманяну в Норильск впервые после ареста смогла приехать его жена, заслуженная артистка республики Армения Вардуш Степанян с младшей дочерью Рузан. Девочке было всего три года, когда арестовали отца, и она почти ничего о нем не помнила, – рассказывает Наталья Осипова. – Эта встреча стала огромной радостью для Мазманяна и очень огорчила его друга Кочара – он очень переживал, что останется в Заполярье один.
В 1951 году архитектора перевели на спецпоселение в село Шилинское Сухобузимского района Красноярского края. Проработав там три года в бригаде "Енисейстроя", в 1954 году Кочар был переведен в Красноярск и снова освобожден. Более того, он немедленно получил назначение на должность… главного архитектора столицы края. Однако вернуться в родной Ереван, где в июле 1954 года скончалась мать, все эти годы тосковавшая по сыну, он не мог. Пришлось еще несколько лет проработать в Сибири, где он, как и боялся, остался совсем один: Микаэл Мазманян вернулся на родину в 1954 году.
– Пожалуй, самым интересным проектом Кочара этого периода стал проект реконструкции краевого драматического театра имени Пушкина. Он буквально спас ветхое историческое здание, сохранив его неповторимый облик, – говорит Валерий Мутко. – Стоит также отдельно отметить, что Кочар принимал участие в разработке генеральных планов Ачинска и Минусинска, курировал реконструкцию села Шушенское, где создавался музей ленинской ссылки.
Там, где от Усинского тракта берет начало шоссе, ведущее в село Шушенское, был воздвигнут памятник Ленину. Авторами монумента стали Геворк Кочар и Мирон Мержанов – еще один репрессированный армянин, которого называли "личным архитектором Сталина".
На посту главного архитектора Красноярска Кочар проработал пять лет. За это время сибирские зодчие трижды избирали его председателем Красноярского отделения Союза архитекторов СССР. А в 1957 году Кочар был избран членом-корреспондентом Академии строительства и архитектуры СССР. Появилось время заняться научной работой, и архитектор смог завершить исследование о жилищном строительстве на вечной мерзлоте.
Из статьи Геворка Кочара:
"Обживание края во многом зависит от того, насколько удачно в архитектурном отношении будут разработаны основы планировки и застройки жилых районов. А пока в этом деле немало ошибок. ... Сторонникам пересаживать классическое зодчество на мерзлую почву тундры необходимо прекратить бездумное проектирование по проектам, предназначенным для других районов страны. Понятие "полярное зодчество" имеет право на жизнь".
Лишь в 1960 году, через шесть лет после Мазманяна, Кочар тоже смог вернулся в Ереван, где занял должность главного архитектора института "Ереванпроект". Он много работал: создал проект санатория в Дилижане, руководил созданием комплекса общежитий на три тысячи человек в Зейтуне, строил современные жилые здания. За свои заслуги был удостоен званий Заслуженного деятеля искусств и Заслуженного архитектора Армянской ССР, награжден орденом Трудового Красного Знамени и несколькими медалями. Не забывали о Кочаре и в Норильске: в дни празднования 25-летия Норильского ГМК архитектору вручили почетную грамоту, чтобы подчеркнуть его вклад в строительство города.
Скончался Геворк Кочар 18 февраля 1973 года. Его похоронили в пантеоне центрального городского кладбища Еревана рядом с верным другом – Микаэлем Мазманяном, скончавшимся на полтора года раньше, 29 октября 1971 года.
